Павильон «Сибирь» встретил посетителей гордыми словами Максима Горького: «Была раньше Сибирь каторжная, необъятный край необъятного горя, край кандалов и смертей. Сейчас есть обновленная, колхозная земля — Сибирь Советская, край социалистического созидания». На столике под снопами колосистой пшеницы лежала книга-рапорт колхоза «Заветы Ленина», рассказывающая о новой агротехнике и высоких урожаях.

В зале «Наука» павильона «Зерно» красовались портреты лучших опытников страны, ведущих ученых. Среди них «талантливый самоучка, достигший высот науки». Это о нем, о колхозном полеводе Мальцеве.

Сам он, оробев от взглядов посетителей, узнававших его, поторопился к соседним стендам: неловко стоять возле своего портрета, выставленного в соседстве с портретом академика Василия Робертовича Вильямса, законодателя в науке и агрономической практике.

— Признаться, до поездки на выставку я не очень чтил Вильямса и, к большому сожалению, почти не читал его,—признается Мальцев спустя годы. — Не чтил и не читал потому, что он долгое время выступал против паров, чем и вызывал во мне недоверчивое к нему отношение: как может ученый человек выступать против паров?

И вспомнит о встрече с Вильямсом в Тимирязевской академии. Было это в 1935 году, вскоре после Всесоюзного съезда колхозников-ударников. Группу опытников, приехавших в Москву из Челябинской области, ученый принял в своем кабинете. Конечно, каждому хотелось расспросить его, посоветоваться — для того и ехали в Москву. Однако разговора не получилось. Когда один из колхозников стал рассказывать о своих поисках, Вильямс спросил, какие травы у них высеваются. Выслушав ответ, он усмехнулся и сказал: «Дрянь это, а не трава». Опытник начал говорить, что у них она дает хорошие укосы и лучше других переносит засуху. Вильямс отмахнулся, повторил сердито: «Дрянь»... Эта оценка, как и тон разговора, не понравились Мальцеву, и он просидел всю встречу молча.

Однако тут, на выставке, отношение это круто изменилось. На стенде Мальцев прочитал выдвинутую Вильямсом задачу прогрессивного увеличения почвенного плодородия. Да это же та самая задача, которая вот уже много лет не давала покоя и ему, Мальцеву! И он торопливо, словно строчки в книге могли вот-вот исчезнуть, начал листать страницу за страницей. Ага, вот!..

«...Ясным становится грозная правда формулы Либиха — «Нет более прямого пути к абсолютному обнищанию народа, как беспрерывная культура однолетних растений».

И вот:

«Давно и совершенно твердо установлено, что культура однолетних сельскохозяйственных растений не в состоянии накопить органического вещества. Накопить его можно только посредством культуры многолетних трав. Следовательно, у сельского хозяйства выбора нет. Имеется только один способ решения задачи — культуру однолетних растений время от времени нужно прерывать культурой многолетних травянистых растений».

Ясно! Это хлеб отбирает у земли ее силу и ухудшает почвенное плодородие — таково свойство злаков. Надо периодически занимать пашню многолетними травами, которые в отличие от однолетних благотворно влияют на почвенное плодородие.

«...Нам известна научно во всех деталях разработанная травопольная система земледелия, способная на третий год ее применения утроить урожай».

Итак, травопольные севообороты и пары. Да, и пары. «Пар безусловно необходим, пока мы не очистим наших полей» от сорняков, признал Вильямс!

Вернулся Мальцев домой, рассказал колхозникам, чтобы их согласием заручиться и чтобы уже с весны 1940 года начать хозяйствовать на земле по-новому. Согласились, севооборот перестроили. Пары оставили в тех же размерах. Но и многолетние травы ввели, как Вильямс рекомендовал.

— Хоть и знал, что рост плодородия обнаружится не сразу,— говорил через годы Мальцев,— а по завершении полного цикла десятипольного севооборота, это значит — через десять лет, однако торопил время, чтобы убедиться: все, задача решена. А уверенность в успехе была у меня большая, я полностью полагался на непреложность выводов Вильямса.

Над миром сгущались черные тучи. Такие тучи вряд ли мимо пройдут. Значит, быть беде.

В такое тревожное время, когда вот-вот может оборваться мирная жизнь, человек невольно осматривает свое хозяйство: все ли сделано и что еще надо сделать, чтобы беда врасплох не застала. Движимый этой заботой, Мальцев часто выступает на совещаниях, пишет статьи — предостерегает от благодушия и беспечности.

«Если вследствие особо благоприятных климатических условий нам удается год-два получать приличный урожай, то вслед за этим наступает успокоение, как будто в дальнейшем урожай будет приходить сам собой,— пишет он в марте 1940 года в областной газете.— Эта беспечность зачастую приводит к тому, что действительную борьбу за урожай мы подменяем болтовней, агротехническими заклинаниями».

Мальцев думает о сложившейся закономерности: засушливых лет бывало много, но самой страшной засухой обычно отмечался первый год каждого нового десятилетия. А каким будет 1941 год? Этого он не знал, как не знала и наука.

Но каким бы ни выдался год, настаивает Мальцев, нужно практиковать в каждом хозяйстве обязательный посев двух сортов пшеницы: скороспелый и позднеспелый. Такая комбинация лучше гарантирует урожай, какие бы ни сложились погодные условия: один сорт лучше уродится в засушливый год, другой — в дождливый. И убирать легче, так как созревают они в разное время.

Он тревожится о том, что районные организации зачастую вынуждают вести несвоевременную обработку почвы, что сказывается на урожае.

И приводит пример. Соседние колхозы, поля которых находятся на большом южном склоне, всегда имеют возможность начинать весенние полевые работы много раньше Но раз они начали сеять, следовательно, по мнению иных руководителей, и все должны сеять. В результате несколько хозяйств сеют в почву созревшую, а все другие — в грязь, деформируют почву: в засуху она превращается в сплошной цементированный камень.

Волновало, беспокоило Мальцева и то, что на опытную работу в колхозах стали обращать все меньше внимания, а то и подавлять администрированием. Все это лишает людей инициативы и цели.

И все же итоги Мальцев подвел не в этих статьях, а на заседании коллегии Наркомзема СССР, где он выступил в январе 1941 года с отчетом о работе колхозной хаты-лаборатории. Это был итог десятилетней работы — все эти годы колхоз неизменно получал высокие урожаи.

Доложил и о том, что в результате скрещивания пшениц он уже имеет семь тысяч гибридных форм, которые минувшим летом высевались на селекционном участке. Есть уверенность, что со временем из них будут получены новые сорта с высокими хозяйственными качествами.

Рассказал, что урожайными сортами различных зерновых культур, размноженными из нескольких фунтов, из сотни граммов, из сотни зерен, в районах Зауралья засеваются ныне десятки тысяч гектаров.

— Мое искреннее желание,— проговорил Мальцев, как клятву,— показать подлинную силу советской передовой науки, чтобы ее достижениями можно было любоваться и на необозримых полях наших колхозов.

Война... Ураганом ворвалась она в каждый дом. И перевернула, оборвала не только замыслы, но и, казалось, жизнь. Разом, в одну минуту отошло в прошлое все, что волновало вчера, что думалось и намечалось. С той роковой минуты, с этого тихого, ясного и солнечного дня 22 июня 1941 года началась какая-то совсем иная жизнь, с иными заботами, с иными тяготами, несоразмерными со вчерашними. Да, еще вчера никто не замечал, какое это счастье ходить по земле, делать какое-то дело, видеть рядом с собой детей своих, всех, с кем кров делишь, с кем работаешь.

Мальцев вдруг обнаружил, что до этого рокового дня он почти не замечал старшего сына Костю, которому исполнилось девятнадцать. Сын окончил школу, собирался поступать в техникум — хотел агрономом стать. Прочитал почти все книги, какие есть в доме, на деревенской улице зовут его «философом». Отец радовался, что сын пристрастился к чтению. Видел, что парень и в поле с охотой работает и на селекционный участок частенько заглядывает. Но передал ли он ему ту любовь к земле, то любопытство к ней, все те чувства, какие сам испытывал?