Еще на первом колхозном собрании он дал слово, что вот подрастут дети, отработают и они свое. Люди давно позабыли то обещание, а Мальцев помнил и, когда Косте исполнилось десять лет, велел ему не бегать в пору летних каникул по деревне, а пособить колхозу. И направил его к бригадиру: самому с ним возиться некогда, весь день в бегах по полям. Также распорядился и с другим сыном Саввой. Но Савве сейчас четырнадцать всего, и о нем пока не было думы.

Тяжко было провожать сына. Не на учебу провожал — на войну.

Опустела деревня. Из каждого двора хоть один да ушел на фронт, а это больше двухсот человек, самых молодых и сильных хлебопашцев. Однако по всему видно, будут уходить и те, кто подрастает. И не только на войну: многих колхозников на лесозаготовки призывали, на заводы Челябинска, Магнитогорска, Свердловска, Нижнего Тагила. Вслед за людьми отправили автомашины, приобретенные колхозом перед войной, повозки, лошадей. Кому же убирать созревающие хлеба н нескошенные травы?

Всю нелегкую работу, которую еще недавно выполняли мужчины — а в крестьянском деле ее не счесть,— принимали на свои плечи женщины да ребятишки. Женщины со слезами: они хорошо знали, что и сивку укатывают крутые горки, а ребятишки поначалу даже с охотой: им доверяли то, к чему еще вчера не подпускали и близко. Они садились за рычаги трактора, за штурвал комбайна, распоряжались у движков, которые глохли и не хотели вращать молотилки и веялки. Женщины ничем помочь своим детям не могли, лишь плакали: «Уж приноровись, сынок, хлеб же лежит».

Осенью получил повестку и Терентий Семенович Мальцев — его призывали в трудармию. Простился он с домочадцами, с колхозом, с родными полями, приехал на призывной пункт в Шадринск...

Но спохватился кто-то: такой хлебороб не на лесозаготовках, не на заводе нужнее, а здесь, на колхозном поле, на хлебном фронте. И дали ему броню, чем приравняли к особо нужным в тылу людям. Пожалуй, он был единственным в стране хлеборобом, которому воюющая Отчизна, находясь в смертельной опасности, выдала броню на все годы войны. Выдала и сказала: твои фронт здесь, и хлеб твой — тоже оружие. Больше, чем оружие,— жизнь.

Пройдут десятилетия, отойдет в далекое прошлое война, а люди будут вспоминать эти тяжкие годы, как подбирали в полях колоски, как в тыловых городах и поселках, чтобы отоварить хлебную карточку, собирались у ларька с вечера,

Многие мальчишки и девчонки ушли в те годы из школы в поле: недоучившись, не набегав отмеренные на ребячий век километры по лесам, оврагам, улицам. На смену отцам и братьям пошли растить хлеб. Из мальчишек и девчонок формировались комсомольско-молодежные тракторные бригады, которые тут же включались в соревнование за право называться фронтовыми. Тысячи таких бригад жили одним желанием: высоким урожаем ускорить разгром врага. Было тем мальчишкам и девчонкам по 11—15 лет. И никто из них не покидал поле, не выполнив две дневных нормы. Две взрослых нормы! А после рабочего дня не могли разогнуть спину — издали они казались в эти минуты старичками. Не без слез и обид вынесли они на своих слабых еще плечах тяжелейшую, временами непосильную ношу, взваленную на них войной. Одних эта ноша закалит, и они навсегда свяжут свою жизнь с полем, с фермой. Но иных и утомит: крестьянская работа покажется им до того постылой, что возненавидят ее и будут стремиться, только бы случай подвернулся, бросить все и уехать куда глаза глядят.

Так что война еще скажется на деревне, и не только тем, что похоронит многих, не вернет домой. Она породит тот уход из сел, который потом назовут миграцией.

И все же как ни тяжко дался первый год войны, однако это была еще не тяжесть: отсеялись-то в мирное время, когда все работники были дома, когда работали с песнями, в охотку. Только урожай убирать пришлось без мужиков.

С уборкой и обмолотом управились, а на другие работы сил уже не хватило. И главное — зяби подняли мало, чего никогда не случалось. Как будет потом отмечено в отчетах районных и областных организаций Зауралья, «в связи с большим объемом весновспашки и вследствие июньской засухи» 1942 года многие колхозы и совхозы получили низкий урожай, план хлебозаготовок и засыпки семян не выполнили. Трудное положение сложилось и на фермах — в кормушках была лишь солома, да и той не досыта.

Стихийное бедствие — так назовут июньскую засуху 1942 года. И «пощадила» она, пожалуй, лишь хлебную ниву колхоза «Заветы Ленина».

Шел декабрь 1942 года. С одиннадцатого этажа гостиницы «Москва», где на несколько дней поселился Мальцев,—его пригласили на сессию Академии сельскохозяйственных наук,— видна была немноголюдная Красная площадь столицы, еще не снявшей затемнения.

Он стоял у окна, смотрел на затемненный город. Ему предложили выступить по радио, рассказать своему сыну-фронтовику о доме. О доме... Нет, он расскажет о том, что делается в родных краях, потому что дом для фронтовика — по себе знал — это весь родимый край. И разве не хочется бойцам узнать про урожай,— что может быть для них дороже хлебной нивы! Про то, что колхоз «Заветы Ленина», в котором остались ребятишки да бабы, сдает зерна государству даже больше, чем в 1941 году,— 6425 центнеров. И посевные площади не сократили, а даже увеличили — освоили те солонцы, которые раньше не пахались. Сверхплановые эти посевы назвали «гектарами обороны», урожай с которых внесли в фонд обороны Родины.

Успехи на мирном хлебном поле были приравнены к ратному подвигу: в трудные для Родины дни 1942 года страна отличила его, колхозного полевода, высокой правительственной наградой — орденом Ленина.

И еще надо сказать, что все гибридные семена, которые вырастил за шесть предвоенных лет, он передал на опытную станцию в Челябинск. Заниматься с ними теперь некогда, а на опытной станции не пропадут, кто-нибудь доведет их до дела, до сорта, еще послужат людям.

Домой Мальцев вернулся радостным: к сыну по радио обратился! И озабоченным.

На научную сессию Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук его приглашали как человека, способного ответить на практические вопросы, порожденные тяжким военным временем.

Как обрабатывать поля, не вспаханные с осени? Понимали все, таких полей будет еще больше, люди не в силах и урожай убрать, обмолотить и зябь вспахать.

Как в этих условиях уложиться с севом в лучшие сроки? К весне накапливалось столько разной работы, что сев затягивался на сорок дней и больше.

Как при затяжных весенних работах сохранить в почве влагу и получить менее засоренные посевы? (О весенней провокации овсюга в тяжкую эту годину не было и речи — не до этого.)

Мальцев понимал: от ответов на эти вопросы во многом зависит завтрашний урожай. Опыт, накопленный в мирные годы, никак не использовать в тяжкое это время. Уж он ли не старался, чтобы земля в уходе была, однако и у него в хозяйстве появилось немало сильно засоренных полей. Были и такие, где семена овсюга лежали на почве сплошным слоем.

Как же засоряется земля, когда Народ в беде... Зарастает бурьянами, дичает. Сколько же пахотных земель, лугов и сенокосов позарастет кустарником, заболотится, кочками возьмется — и там, где война нивы поранила, и вдали от нее. Сколько сору на ниве поразведется, поразмножится. На иных полях уже и сейчас не поймешь, что люди косят: сорняк ли на сено или хлеб,— очень уж неприметны и тощи злаки в этом буйстве овсюга. А все потому, что хлебопашцев война от поля отлучила, остались на нем матери, жены да малолетние домочадцы. А с такой слабосильной дружиной где же выполнить все то, что требует культура земледелия? Вспахать бы да семена в землю бросить—и то ладно, и тому все рады: что-то да уродится.

И все же нельзя так беспорядочно растрачивать силы. Если хлебопашец, бросая зерна в землю, не уверен, что вырастет что-нибудь, то нечего ждать от него ни хорошей работы, ни любви к земле.

Мальцев отмерил саженем на окрайке самого засоренного поля гектар. Разделил его на девять делянок. Все делал сам, чтобы никого от дела не отрывать. Одну делянку вспахал глубоко, другую—мелко, третью не стал пахать, и только продисковал и заборонил, четвертую вспашет и заборонит только в конце мая — запоздает будто бы. На одной делянке, еще раз пробороновав, посеет пшеницу второго мая. На этой делянке он все сделал так, как советовали ученые, выступавшие на сессии и настаивавшие на раннем севе во всех случаях: мол, всходы в этом случае опередят овсюг и затем подавят его. Мальцев не согласился с этим мнением, оспорил его, однако опыт поставил.