Говорил о том, что агроном должен постоянно мучиться и задавать себе вечный вопрос: «Почему?» Умение задумываться принесло людям немало добра, привело к открытиям. Но леность ума понуждает человека действовать вопреки законам природы, чем он наносит лишь ущерб и вред, а добытая крупица пользы не окупает ни потраченных усилий, ни тех разрушений, которые он совершает при добывании. Так что нужно очень много знать об окружающем нас мире, а уж потом принимать решения. Нужно это и агроному — такая у него высокая и ответственная должность на земле. И если будет он многое знать и многое учитывать в своих действиях, то тогда и получит максимально возможный урожай при любых погодных условиях,..

Здесь я, как автор, повествуя о жизни Терентия Семеновича Мальцева, позволю и себе вступить в разговор с ним. Встретился я с Терентием Семеновичем до обидного поздно — тоже долго не решался заявиться к такому человеку. Но первая же встреча установила добрые и прочные между нами отношения, породившие и оживленную переписку (которая началась с приглашения еще раз приехать к нему. «Есть нужда побеседовать»,— написал он и частые встречи то на родной его земле, то в Москве, и долгие беседы, которые то в прошлое возвращали, то сегодняшних проблем касались, то уносили в будущее.

В одну из таких бесед и рассказал мне Мальцев о поездке к Шолохову...

— А в последний день, когда уезжать уже собрался, Мария Петровна, супруга его, мне и говорит шепотком: «Вот, Терентий Семенович, радость-то у нас какая в доме сегодня. Коровушка наша отелилась!» Мне тоже хорошо сделалось от этой тихой радости — и правда, радость-то какая хорошая, крестьянская! От такой вот радости, кто ее испытает, и не уедешь из деревни...

Помолчал, вспоминая ту встречу, потом вдруг спросил меня:

— А помнишь, что ответил Григорий Мелехов Аксинье, когда та позвала его из хутора в город уехать?

Я сказал, что помню: куда же от земли, от двора своего ехать?..

— Лучше давай-ка прочитаем,— ответил Терентий Семенович, согласившись, что Григорий примерно так и сказал, но с иным чувством, поэтому-то и хочется ему прочитать эту сцену вслух. Извлек том «Тихого Дона», начал читать. Читал так, словно это его, Терентия Мальцева, звали из деревни, а он никак не мог покинуть ее, потому что тут вся его жизнь, все его радости и горести, тут корень, без которого он и дня прожить не может.

Том был с автографом: «Дорогому Т. С. Мальцеву с глубоким уважением. М. Шолохов».

— Вас тоже манили куда-нибудь? — спросил я.

— Как же, заманивали,— откликнулся Мальцев. — И в институт и в министерство приглашали. Нет, говорю, не место мне там, потеряюсь. Я в деревне-то своей и то вот только на этом краю могу жить... — И рассказал о том, как в тридцатые годы дали ему хорошую избу в другом краю деревни — старая давно ремонта требовала, да и тесновата стала для семьи — пятеро детей уже росло.

— Согласился я, переехали. Хорошо, просторно. Но вот беда — будто не в своей я деревне, а где-то далеко от нее, в чужой, незнакомой мне стороне. Не выдержал такой жизни, пошел к председателю: так и так, рассказал. А в те годы колхоз домов не строил, однако выпал случай обменяться. Ну, я и обменялся. Правда, изба поменьше той, зато на своей стороне...

А когда Терентий Семенович отлучился куда-то из комнаты, дочь его Анна, усмехнувшись грустно, сказала:

— Не поменьше, а намного меньше и похуже, постарее. Поэтому и мать наша и мы, дети, были очень даже несогласны с ним и по доброй воле ни за что бы не переехали. — И, вздохнув, добавила: — Такой он у нас всю жизнь чудак.

И ясно стало — близким с чудаком подобным нелегко живется. Родные за многое в обиде на него. Ну, например, вспоминали, что еще перед войной на какой-то выставке премировали отца сепаратором. Привез его, порадовал домочадцев — в те годы о сепараторе мечтали в каждом крестьянском доме. Жена тут же хотела и опробовать, услышать радующее душу тихое гудение аппарата, однако Терентий Семенович не разрешил — в колхоз его снес. «Хоть и мне дали премию, но заслуги-то общие»,— сказал он.

Не забыл и Савва, как отец не пустил его на учебу в техникум. «В колхозе и без того работников мало»,— сказал он сыну, которому так хотелось учиться. И каких только доводов не выставлял Савва, ответ был один: «Не время, война».

В послевоенные годы, когда Мальцевы, как и все другие колхозники, мало что получали на трудодень, когда кормилась семья с огорода, который был на жене и на детях, — пятеро их было вместе с Саввой, вернувшимся с войны инвалидом, — в эти трудные годы Терентия Семеновича как депутата Верховного Совета страны освобождали от некоторых налоговых обложений, в том числе и от обязательных поставок яиц, молока, мяса и шерсти. Однако он сказал жене сурово: «Как носила, так и носи». И она, подоив корову, несла молоко не к столу, у которого терлась малая ребятня, не евшая досыта, а на приемный пункт, потому что хозяин сказал: «Как все, так и мы». А причиталось с каждого двора немало: 386 литров молока и 561 яйцо.

Люди чтили его уже за одно это. В семье за это же обижались: ради чего же отдает всего себя делу, если не пользуется даже тем, чем положено пользоваться?.. Обижались и не понимали его.

Терентия Семеновича ранило это непонимание. Не для личной выгоды он работает. Да и что за радость от наживы и обогащения — материальных благ ему всегда нужно было меньше всех.

— Вся моя радость и печаль — в поле. Хлеб хорошо растет — я радуюсь, нет — печалюсь,— признавался он иногда с гордостью, а иногда и виновато.

Эти радости и печали с годами не тускнели.

И другое его признание:

— Когда я был крестьянином-единоличником, считал так: «Моя земля, мой хлеб». Когда же создали колхоз, вся общественная земля стала моей. Хлеб растет — это мой хлеб. Соберут его с полей, увезут — это уже не мой хлеб. А пашня снова моей остается, и надо снова выращивать колос.

И страстно хотел, чтобы колос родился крупным и полнозернистым.

Часто по весне спрашивают Мальцева: каким нынче год будет?

— А не знаю я, каким он будет,— отвечает Мальцев, вызывая у собеседника недоумение,

— Но у вас же есть приметы?

— Нет у меня никаких примет.

— А как же вы всегда с хорошим урожаем бываете?

— И вы будете с урожаем, если, надеясь на лучшее, подготовитесь к худшему.

— Если бы знать, к чему готовиться...

— А для этого надо знать климат своей местности, к нему и приноравливаться.

— Но условия-то каждый год складываются по-разному!

— Конечно, от ошибок земледелец не застрахован. Но если он в своих действиях ориентируется на те условии, какие бывают чаше, то и неблагоприятных для нас лет будет поменьше.

Неблагоприятные годы... Мальцев давно убедился: такими они бывают часто вовсе не из-за плохой погоды, а потому, что в своих действиях мы не учитываем местных природных условий. Это все равно, что делать какое-нибудь дело вслепую, или, как любит говорить Мальцев, заученно передвигать фигуры на шахматной доске, не обращая внимания на игру своего партнера. Такая партия только случайно может оказаться выигранной. К тому же партнер у земледельца очень серьезный — Природа. Ее не понудишь действовать по-твоему, к тебе подлаживаясь. Если в выигрыше хочешь быть, то подлаживайся к ней...

Засушливые годы еще и сейчас считаются бедственными. А на мальцевских полях засухи давно уже не причиняли особого урона. Как ни странно, его больше беспокоила и тревожила благоприятная погода, когда и тепла в меру и дожди перепадают в нужное время. В такое доброе лето самые лучшие посевы — по паровавшей земле — давали вовсе не лучший сбор. А казалось, урожай будет рекордным — колосистая выдалась пшеничка. Но подул ветер, какой бывает перед дождем, погнал хлеба волнами, закачал из стороны в сторону и перепутал, истолок так, будто кони в хлебах повалялись. И, как всегда, в самых лучших хлебах, высеянных на ухоженных паровавших землях.

Горько смотреть на этот разбой, совершаемый среди бела дня. Горько человеку сознавать свое бессилие — он мог лишь погрозить кулаком ветру.