Иногда заходит в горницу посмотреть «Международную панораму» и программу «Время» по телевизору. Бывает, что задержится послушать эстрадный концерт.

В этой половине Аннушка, как зовут ее все, встречает и угощает гостей. Здесь выслушивает она деревенские новости, с которыми с утра до вечера идут к ней подруги. Она же первой встречает и тех, кто приезжает к Терентию Семеновичу, депутату Верховного Совета РСФСР. Идут с жалобами, просьбами, ходатайствами. Едут и в будни и в воскресные дни. Так что покоя она не знает, однако недовольства не только не выказывает, но и не чувствует его в себе, без надобности не пришли бы, не приехали люди, а раз приехали, то, стало быть, очень надо. Уверенная в этом, она в отличие от секретарей всех приемных не допытывается, зачем и по какому поводу, не жалуется на занятость, а, усадив посетителя, идет на отцовскую половину, говорит: «Папа, к тебе пришли...»

Иногда она пытается задержаться тут, чтобы высказать возмущение свое беспорядком, в каком живет отец. Но он не позволяет ей ни убирать здесь, ни переставлять мебель, ни вообще прикасаться к чему-нибудь, одно твердит: «Не трогай». Правда, когда возмущение Аннушки достигает предела, Терентии Семенович, выпроводив ее, берет в руки веник, тряпку, приступает к уборке, наводит некоторый порядок в своем кабинете, в котором если и есть свободное место от книг и журналов, то только на столе. Да и стол свободен не весь, а лишь малая его часть в серединке. Только в этой серединке и видно, что стол застелен плотной бумагой, густо исписанной,— здесь самые нужные телефоны и адреса тех, с кем он поддерживает переписку.

В самом кабинете свободен лишь узкий проход к столу. В громоздких шкафах и на шкафах, на подоконниках и тумбочках, на столе и вокруг него — всюду книги, журналы, газеты, письма. Письма избирателей, письма-отклики на ту или иную телевизионную передачу, на ту или иную статью его или о нем. Кто с просьбой обращается, кто выражает свои добрые чувства к нему, «любимому народом колхозному академику»: мы вас знаем, хорошо, что вы есть, благодарим за все, что вы делаете и что отстаиваете.

В одном из этих писем я встретил и упрек. Упрек не Мальцеву, а писателям и журналистам: они рассказывают, что у Мальцева в личной библиотеке пять с лишним тысяч книг. Но еще никто не рассказал, какие книги читает Мальцев. Конечно, важно не количество книг в личной библиотеке, а сколько прочитал их человек, какую пользу извлек из них для себя и дела. «Именно поэтому и хотелось бы побольше узнать... о чем думает ученый-полевод, образ, жизнь и работа которого служат примером всем нам, являются нашей гордостью».

Желание это не единичное. Видел я, как стремятся в его кабинет попасть, на библиотеку своими глазами взглянуть экскурсанты-школьники, группы которых почти ежедневно приходят и приезжают в деревню, лелея надежду встретиться с «дедушкой Мальцевым». Подойдут к дому — и стоят, робко ждут, не решаясь взяться за железную щеколду, чтобы калитку открыть и во двор заглянуть. Увидит их Терентий Семенович, выйдет за калитку, сядет вместе с ребятишками на бревнышки перед домом, и потечет неспешная беседа, вполне серьезная, но и доступная ребятам. Умеет Терентий Семенович говорить о любимом своем деле и с учеными и со школьниками. На самые неожиданные вопросы отвечает.

— Дедушка Терентий Семенович, а вам трудно работать? — спросила его однажды маленькая школьница, приехавшая с классом своим «в гости к дедушке Мальцеву».

Подобный вопрос застал его врасплох Терентий Семенович развел руки, улыбнулся, погладил девочку по голове, потом сказал:

— Как и тебе учиться. Если лень одолеет или уроки запустишь, то трудно. Правда?.. Вот. А когда себе не даешь поблажки, то ничего, тогда все получается, все ладится, тогда и трудное дело не в тягость...

— А полюбить трудное дело можно?

— Чем дело твое труднее, тем интереснее делать его. Но нужно только увлечься этим делом, и тогда оно так полюбится, что никакого другого не надо.

— А как увлечься?

— Вот когда понадобится тебе поднять и перенести это бревнышко, то ты без досады к нему подходи, без страха, а подходи вроде бы с охотой: ну-ка, мол, как взять его половчее, чтобы без передышки снести подальше. Одно снесешь, другое, у тебя и появится навык, сноровка, а значит, и увлечение, и захочется тебе завершить начатое дело как можно успешнее. Так что никогда не поддавайся лени, это лень делает любой труд невыносимым, а вообще труд всегда приятен, если человек усвоил привычку к труду с малых лет.

— А отдыхаете вы как?

— Что-нибудь опять делаю, книги читаю, думаю. Ведь жизнь, дорогие вы мои, коротка, как бы долго она ни длилась, поэтому надо заполнять до краев каждый час отпущенного человеку срока...

Сидят на бревнышках, разговаривают. Руководитель группы, улучив удачный момент, непременно про библиотеку вспомнит: взглянуть бы, Терентий Семенович отнекивается, даже чуть-чуть сердится:

— Тут поговорим, там беспорядок.

Не совсем так: там тот порядок, который удобен хозяину. Там тот мир, в котором он предпочитает быть один, наедине с книгами — своими друзьями и умными собеседниками. Если и допускает кого в этот мир, то не сразу и не ради удовлетворения праздного любопытства, а когда обнаружит в человеке единомышленника.

И менять обстановку не любит, хотя во всех других домах такую громоздкую мебель давно уже повыбрасывали, пожгли в печках и понакупили новой, полированной. Но Терентий Семенович привык к этим шкафам, к столу, табуреткам и расставаться сними не хочет.

В шкафах этих, прочных и вместительных, хранится главная ценность этого дома — книги. Хозяин считает, что их тысяч пять. Думается, больше — тысяч шесть с лишним. Добрая четверть из них — по философии.

Однажды Терентия Семеновича попросили ответить на анкету. На вопрос «Ваши любимые писатели?» он написал: «Писарев, Добролюбов, Чернышевский, Герцен, Лев Толстой, Гельвеций, Дидро, Макаренко, Некрасов, Шолохов, Салтыков-Щедрин и другие. Нравятся писатели с философским уклоном».

К этому перечню великих имен я добавить хочу еще несколько: это Белинский и Монтень, Руссо, Рабиндранат Тагор и Гоголь. С сочинениями этих авторов я видел Терентия Семеновича часто.

Кому доводилось разговаривать с Мальцевым не на ходу, а вот здесь, в его кабинете, кто прикасался к его книгам, тот потом уверял, что все они читаны с карандашом в руках. Я тоже, какие только книги ни извлекал из тесных шкафов,- ни одной нечитанной не нашел — каждая помечена рукой хозяина: подчеркнуты фразы, абзацы, а то и страницы. Где тонкой, где жирной чертой, где и виньетками на полях разрисованы — это те места, которые побудили его к размышлениям, убедили в чем-то и которые в разговоре или споре он находил и зачитывал. Зачитывал вовсе не для того, чтобы подкрепить свои слова цитатой из книги, нет. Книга для него — это размышления автора, которого он приглашает в собеседники.

— Вот что умный человек по этому поводу говорил...

Находит книгу, нужную в данный момент разговора. быстро: беглый взгляд по полкам — и извлекает на свет божий именно ее, хотя и хранилась она не в первом ряду, не под рукой, значит, не первый раз достает ее. Сначала сам читает, потом отдает собеседнику.

— Читай...

Читаю вслух. Мальцев слушает, кивает головой, подтверждая верность мысли.

— На Аристотеля ссылается? Сейчас найдем. А ты читай, читай. — И Терентий Семенович подходит к шкафу или опускается на четвереньки и так передвигается вдоль шкафа — еще какую-то книгу на нижних полках ищет. На четвереньках, босиком. Босиком и в холодные сенцы зимой выходит.

В одном из писем, пришедших ему после телевизионного фильма «Мальцев из деревни Мальцево», он прочитал недовольство по этому поводу: мол, как можно показывать всемирно известного человека босым? Знаменитые люди у нас обеспечены всеми благами, и мы хорошо это знаем, однако на Западе могут подумать бог знает что.

Мальцев читал и улыбался: на Западе, мол, пусть думают что угодно, он не изменит крестьянской привычке. До недавнего времени, пока здоровье позволяло, и по полю, и по пашне, и по жнивью он тоже ходил босиком. Обувь стесняла его.