Завершается сбор обильного урожая 1960 года. Уже собрано более 11 миллиардов пудов хлеба. Если перевозить его по одной железной дороге, то мимо нас будет ежеминутно проезжать 7 пятидесятитонных вагонов; минутная продукция лесной промышленности наполнит 10 вагонов; под погрузку цемента уйдет два вагона.

Далее я стал рассуждать так: черные металлы, топливо, стройматериалы, деловая древесина и хлеб заполнят в минуту состав примерно из пятидесяти вагонов, а такой состав протянется в длину с километр. Значит, часовая продукция страны — шестьдесят километров. За десять часов будет добыто столько, что состав протянется на 600 километров — от Москвы до Ленинграда. А спустя сутки паровоз будет отстоять от хвоста поезда на 1 500 километров. Два дня — и бесконечная цепь вагонов пересечет всю страну — с севера на юг… И это еще при условии, что в поезд не погрузили железобетонные плиты, кирпичи, картофель и многие другие продукты, производство которых также измеряется десятками и сотнями миллионов тонн в год или десятками миллиардов штук…

От тони я перешел к штукам и метрам.

Ежеминутно с конвейеров автомобильных заводов сходит одна машина, но кроме того, каждые четыре минуты изготовляется один добавочный автомобиль.

Выпускается в минуту 8 велосипедов. Вы представляете себе: каждую минуту восемь человек выезжают из ворот завода и мчатся по шоссе…

А вот над шоссе проносится бреющим полетом самолет, из которого свесился человек, вооруженный рулеткой. У него нелегкая задача: надо измерить минутную продукцию хлопчатобумажной промышленности. А ее длина составляет около 14 километров. Расчет прост: в 1960 году текстильщики выпускают 7 270 миллионов метров хлопчатобумажных тканей. Делю эту астрономическую цифру на число минут в 1960, високосном году — на 527 040 — и получаю около 14 тысяч…

Я вижу бесконечный примерочный зал, где ежеминутно 862 человека одевают новые ботинки: ведь за год надо успеть купить 455 миллионов пар обуви…

Из широких дверей универмага каждую минуту выходят 63 человека, у каждого из которых я могу сверить свои часы: ведь только что они приобрели новые часы последней «минутной» выработки. Для покупателей других товаров придется делать уже дополнительные двери. Считая, что каждый человек покупает в магазине по килограмму мяса, надо предусмотреть ежеминутную смену у прилавков 7500 покупателей. А одновременно с ними более 12 000 человек отходят от прилавков с килограммовыми пачками сахара.

Я начал путаться в подсчетах. Никакой магазин не в силах за одну минуту обслужить уже перечисленных мной покупателей, а кроме них еще несколько тысяч человек, уносящих литровые бутылки молока, 10 тысяч человек, каждый из которых нагружен 10–12 консервными банками, и еще, кроме них, многолюдную толпу покупателей трикотажа, радиоприемников. шелковых тканей и других товаров народного потребления.

Нет, видимо, и минута слишком большая мера, чтобы можно было наглядно представить себе продукцию за единицу времени и чтобы суметь обозреть ее, мысленно разместить вокруг себя, следует перейти от минут к секундам. Но и тогда, впрочем, окажется, что сотни тонн промышленной продукции и сотни «ежесекундных» покупателей, выпущенных за этот ничтожный срок товаров намного превышают возможности наглядных сопоставлений.

…Могучий гудок дизель-электрохода прервал мои размышления. Мы подходили к пристани. Я сложил книги и приготовился к осмотру старинного города Углича, соборы которого еще несколько лет назад находились над крутым обрывом волжского берега. Теперь же волны Горьковского моря плещутся у их порога.

Лев Жигарев

Кто там?

Кедров вернулся к жизни. Это случилось вечером в пятницу… Старший врач клиники предложил ему автомашину, но Кедров отказался. Ему было приятно сознание своей свободы и он искал поводов, чтобы испытать ее.

Шесть лет назад они поссорились, Кедров и человек, заменивший ему отца. Ссора была серьезной, и Кедров поставил на карту все. Недоучившись на физфаке, он уехал с геологической партией.

Шесть лет — годы, которые могли быть посвящены любимой науке… В душе Кедрова, со временем возмужавшего, поселилось горькое сожаление.

…Как это часто бывает, несчастье их примирило. Во время испытательного взрыва при разработке нового месторождения Кедрова тяжело контузило. Его отправили в Москву и поместили в одну из клиник. Жизнь ему удалось спасти, но выздоровление шло медленно, несмотря на старания врачей и обстановку строгого режима. Теперь он, наконец, здоров, предоставлен самому себе, и теперь никто не в праве совершить над ним насилие.

— Я пойду пешком, — сказал он врачу и протянул ему руку.

На улице была полузима, полувесна. Утром шел снег, а теперь дождь. Кедров поднял воротник и смешался с толпой прохожих. Он шел не спеша, и люди обгоняли его. Люди на московских улицах уже давно привыкли ходить быстро, и Кедров это хорошо помнил. За шесть лет люди на улицах не изменились, но сами улицы стали иными — широкими, с множеством новых домов.

Возле высокого здания Кедров остановился, и теперь людской поток обтекал его. Близко прошла девушка, по-видимому, студентка. Кедров долго следил за ней глазами, пока она не потерялась. Ему пришла в голову мысль — сколько тысяч километров прошла эта быстрая девушка за шесть лет?..

В клинике его часто посещал дядя и разговаривал с ним попросту. Он рассказывал о незначительных семейных событиях, делился впечатлениями от последних прочитанных книг, словом, вел себя так, будто ничего не изменилось и не было ссоры. Только об одном дядюшка не говорил — о своей работе в науке, столь притягательной для племянника, о которой тот когда-то мечтал, как о смысле и цели своей жизни.

И племянник понимал дядюшку, его чуткое стремление не задеть, обойти больное место. Старому ученому удалось как будто прочитать тревожные мысли Кедрова: сумеет ли тот после шести лет скитаний занять свое место в физической лаборатории? Ведь шесть лет в наше время — это век в науке…

Кедров остановился у подъезда и отступил на шаг — тот ли это дом, где прошла вся его жизнь? Ему ли не узнать! И этот подъезд, и эти окна… Вот здесь, на первом этаже — комнаты дядюшки, а в углу — большое окно его собственной комнаты. А дальше длинный коридор, а еще дальше — лестница во второй этаж, ведущая в лабораторию института. Давно забытое, ничем не омраченное чувство радости мгновенно охватило его. Он шагнул к парадному и позвонил. Дверь отворилась.

— А, Сашок…

Дядюшка сделал вид, будто Сашок покинул этот дом сегодня утром и теперь возвращался, как всегда. Эта милая искусственность старика возвратила Кедрова к действительности и смыла радость.

Он вошел и в нерешительности остановился. Хозяин провожал гостей, по-видимому, группу своих учеников. До Кедрова донеслись обрывки фразы:

— …Синапсы…нейроны… Все дело в том, чтобы сконструировать точную модель мозга.

Кедров с жадным любопытством глядел на этих людей. Все они казались ему очень юными, жизнедеятельными. О синапсах и нейронах говорил высокий молодой человек с черными вьющимися волосами.

— Синапсы, нейроны, — мысленно повторил Кедров. Он подумал о том, что шесть лет назад биологи никогда не заходили в физическую лабораторию его дядюшки.

…За накрытым столом все было привычным — и старомодный розовый абажур, скрадывающий свет, и скатерть, показавшаяся Кедрову знакомой, и лицо тетушки, которая старалась не волноваться, и, разумеется, дядя.

— Нет, нет, не проси, Сашок, — говорил он племяннику. — Я вижу по твоим глазам. Не терпится взглянуть на лабораторию, а? Ну, ничего. Завтра с утра, а сегодня — спать и спать.

Кедров пожал плечами. Он ни о чем не собирался просить. К чему торопиться? Он хорошо представлял себе, как трудно будет начинать ему все снова.

…В постели он ворочался с бока на бок. Синапсы, нейроны, девушка, которая шагает шесть лет, дядя… Все это вот-вот должно было перепутаться, если бы пришел сон. Но сон не приходил.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: