"Делов-то".

Линда высоко подняла меч и в ожидании новых врагов замерла — не могла мохнатая зверушка быть тем самым невероятным ужасом и дичайшим страхом, который преследует саму Линду Смузи. В отражении клинка она увидела собственное лицо и пронзительно закричала. И кричала, и кричала… Меч полетел в сторону, а Линда положила дрожащие руки на щеки и почувствовала влагу — кровь стекала из многочисленных царапин на ее бледной нежной коже.

Все вокруг закрутилось и начало меняться. Родная комната, кровать, письменный стол… Она подошла к зеркалу. Глубокие застарелые шрамы исполосовали некогда прекрасное лицо Линды Смузи. Она уже забыла о другом мире, о великолепном эльфе, об испытании… Девушка смотрела на свое лицо и ненавидела себя, ненавидела отражение, ненавидела собственное бессилие и невозможность что-либо изменить. Она не может выйти из дома в таком виде! Она не может показаться перед друзьями, перед светловолосым парнем из ее школы с таким лицом!

Раздался стук в дверь — мама принесла чай. Старательно избегая взгляда дочери, Изабель поставила поднос на стол.

— Выпей, Линда. Станет легче.

Ох уж эти слова! "Станет легче". Все мысли матери выразились в этих двух словах.

Дверь за Изабель закрылась, и девушка ощутила боль по центру грудной клетки. Боже мой… Вот оно, то, чего до дрожи в коленях боялась Линда Смузи — жалости окружающих. Быть жалкой, чувствовать, что тебя жалеют, ощущать, как жалит собственная беспомощность.

Зазеркальная Линда с сочувствием покачала головой. Она не произнесла ни слова — только с непередаваемой грустью глядела с той стороны зеркала.

"Ты не хочешь так жить, девочка. Ты не будешь счастлива с таким лицом. Это уже не ты, это монстр, чудовище, бледная тень прежней Линды Смузи, той, которой восхищались все и каждый".

— Нет, нет, — шептали сухие, белые как мел изрезанные монстром губы девушки. — Все будет хорошо. Я смогу так жить. Я научусь смотреть в зеркало и видеть это…

"Лучше смерть, чем такая жизнь. Прими смерть. Родителям будет лучше, если у них не будет никакой дочери, чем такая, как ты".

Слезы обжигали опущенные веки.

— Я буду жить. Мама и папа не перенесут моей смерти.

"Они стыдятся тебя. Они презирают тебя. Освободи их".

— Нет! — уже тверже произнесла Линда. — Я буду жить! Я готова жить так! С этим лицом! Жизнь прекрасна, и я научусь смотреть в зеркало и улыбаться своему отражению.

— Хорошо, — насмешливо произнесла Линда с той стороны стекла. — Тогда скажи, готова ли ты вернуться к друзьям? К своему эльфу? Отныне ты всегда будешь выглядеть только так!

Это было похоже на жуткий кошмар, один из тех, когда ты понимаешь, что спишь, но никак не можешь проснуться. Страх начал одолевать. Линда засомневалась.

"Он уйдет от тебя. Он возненавидит тебя. Все будут насмехаться над твоей внешностью. Убей себя!"

От неожиданности Линда вздрогнула. Нет, она не могла покончить с собой. Она любила жизнь! Любила солнце, дождь, ветер и снег, пение птиц и музыку кантри. Любила Землю и Альфаир! Линда Смузи, та, о которой все, включая и саму девушку, думали, что она любит исключительно себя, внезапно поняла, что жизнь слишком хороша и удивительна, чтобы добровольно отказываться от нее.

— Ну и пусть, — тихо прошептала она.

Отражение недоумевало.

— Ну и пусть! — уже громче сказала Линда. — Я это не лицо. И даже не тело. Я это несгибаемый дух, стальная решимость и непоколебимая вера.

Отражение начало таять.

— Я буду такой, какой мне суждено быть. И я буду радоваться той жизни, которую мне суждено прожить!

Жжение и боль. Покрытая несильными ожогами кожа рук. Линда подняла взгляд на Кристиана и рассмеялась. И по его восторженному лицу девушка поняла: никаких шрамов больше нет. Быть может, есть ожоги. Но это не важно. И не столь важно стало, останутся ли от них следы. Главным было другое: вот она, Линда Смузи, живая, сильная. И она была готова сражаться, защищать друзей и мстить.

А возле ног Линды, сидя на коленях, как дитя плакал Дейв. Его, как и темноволосую девушку, милостиво выплюнуло адское пламя. Но лучше бы парень остался там…

Испытание Дейва.

Он снова был на том месте, в лесу, рядом с престарелым седым отцом и взрослым тридцатилетним братом. Дейву едва исполнилось двенадцать, и старшие впервые взяли мальчишку с собой на охоту. Но в тот день что-то пошло не так — охота велась на них.

Стая волков загоняла мужчин все дальше вглубь леса, все ближе к известному в их краях ущелью. Когда, наконец, отступать стало некуда, а оголодавшие животные вновь показались в зоне видимости, отец велел Дейву залезть как можно выше на высокую ель, а сам вместе со старшим сыном начал отстреливать хищников. Их было невероятно много. Когда напали на отца, брат попытался подняться к Дейву. Мальчик, как мог, тянул ему руку. Но вот шакал впился в ногу Джона, и на мгновенье потеряв бдительность, парень рухнул на сырую землю. Тогда Дейв не осмелился спрыгнуть вниз — он понял, что не сможет помочь и погибнет сам. Ни брата ни отца уже не было в живых. Десятки волков окружили его ель. Сутки они сидели внизу, а потом внезапно ушли. И неведомо откуда взявшиеся силы помогли мальчику добраться до ближайшего города.

Два раза в неделю, четыре раза в месяц Дейв посещал психолога. Два раза в неделю, четыре раза в месяц психолог говорил: "Ты не виноват в их гибели, парень". Но он чувствовал, что был повинен в смерти отца и брата. Он знал, что должен был сделать тогда.

Дейв снова сидел на дереве. А внизу стоял отец и перезаряжал ружье. Еще мгновение и волк вопьется в шершавую кожу его шеи.

— Отец! — закричал мальчик и, наконец, годы спустя, спрыгнул вниз.

Дейв знал, как нужно действовать — он провел месяцы, изучая технику самозащиты при подобных нападениях. Он выставил локоть и острые клыки волка впились в его левую руку, а правая сломала переднюю лапу дикого зверя. Потом Дейв схватил охотничий нож отца. Один, второй, третий… Он одолел их всех.

Тем вечером за ужином мать приготовила его любимое жаркое. Отец и брат поздравили Дейва — в их глазах мальчик стал мужчиной. А потом Джон добавил:

— Не вини себя, братик. Ты не виноват в нашей смерти. Ты стал хорошим человеком и отважным воином. За тебя!

Громкий крик Дейва раздался в тот момент, когда пламя выкинуло его рядом с хохочущей Линдой. Разочарование и старая боль утраты поглотили его душу. Робертсон горько зарыдал.

Испытание Джеймса.

Баттон побежал вперед. Он боялся, что если помедлит лишнюю минуту, то уже не решится.

У маленького тощего мальчика не было друзей. Отчего-то ребята вечно насмехались над его плохой координацией движений, большими очками с сильно изогнутыми линзами и этими глупыми брекетами.

Клеймо социального уродца прочно приклеилось к Баттону, так прочно, что долгие годы понадобились неказистому парню на то, чтобы у него появилась слабая тень самоуважения и несколько похожих на него друзей. Джеймс все время жил с внутренним напряжением — он боялся допустить промах, боялся сказать что-то, что может стать причиной новых насмешек над ним. Парень старался не высовываться, и делал то, чего от него ожидали. Вожделенное одобрение близких было воздухом Джеймса, его целью и смыслом жизни.

Он слишком хорошо примерил на себя роль изгоя общества и меньше всего на свете желал вновь оказаться посмешищем, тем, кто не вызывает ни грамма уважения у окружающих.

И, конечно, Джеймс оказался в том месте, которое является самым суровым испытанием для любого подростка, — в средней школе.

— Здорова, четырёхглазый.

Баттон, по привычке, смущенно потупился, быстро снял и отложил в сторону свои очки. Да, без них он совсем плохо видел. Но без них его меньше унижали. Так, по крайней мере, мальчику казалось. Прозвенел звонок. Учитель вошел в кабинет. Джеймс потянулся туда, где лежали его окуляры… И ничего не обнаружил. Ну, конечно, их снова забрали.

— Итак, дети, сегодня пишем контрольную.

Мальчик сжал челюсти — он прилежно готовился, чтобы снова получить хороший балл.

Послышались смешки на задней парте. Джеймс ударил кулаком по столу и сжал челюсти.

— Что-то не так, Баттон?

Чёрта с два он признается, что нуждается в очках…