— Я не возьму.
— Да ты и в самом деле не сошел ли с ума?
— Клянусь, я не возьму его!
— Не давай ложных клятв и не шути со мной.
Доманди распечатал письмо и стал читать:
«Дорогой мой Габор! После сегодняшнего заседания совета министров, примерно в семь часов вечера, мне необходимо переговорить с тобой конфиденциально. Укажи, где это можно сделать. Уважающий тебя друг
— Черт возьми, — бормотал испуганно Доманди, — дело принимает более серьезный оборот, чем я думал. Ну, Габор, теперь уж ты действительно влип.
Он сел за стол и написал такой ответ:
«Ваше высокопревосходительство! Я плохо себя чувствую и думаю, что не смогу покинуть свою комнату. Но если, чего доброго, вследствие сегодняшней моей речи и по твоей сердечной благосклонности ко мне ты хочешь включить меня в какую-нибудь комбинацию, я должен решительно заявить: не трать на меня своего дорогого времени, столь необходимого отечеству, — я не буду занимать никаких должностей, более того, завтра откажусь и от своего депутатского мандата. Твой преданный слуга
Свой ответ он пододвинул жене и со злорадством сказал:
— На, почитай.
Госпожа Доманди испуганно всплеснула руками.
— Боже правый, ты с ума сошел!
— Я тогда сошел с ума, когда тебя послушался. Впредь буду умнее, только бы пережить этот позор.
— У тебя на сердце какая-то тайна. Что происходит? Будь откровенен.
Но господин Габор Доманди мерил комнату своими медвежьими шагами, и никакими силами нельзя было вырвать у него разумного объяснения, почему он не желает стать министром финансов. Так и не добившись ответа, в глубоком раздумье госпожа Доманди вернулась к себе в комнату.
«Он должен понять, что у него нет причин для отказа, — размышляла она. — Есть люди, которые, заняв высокий пост, быстро теряют авторитет, ореол славы и обречены на позор, но Габор не из таких. Он может только выиграть в министерском кресле».
Не прошло и часа, как возле дома остановилась графская карета: из нее вышел премьер-министр Пал Черени и пружинистым шагом направился вверх по лестнице.
— Эржика, подойди ко мне, дай я приглажу тебе волосы, поправь сборки на платье, держись прямо, выше голову… вот так…
Госпожа Доманди слышала приближающиеся шаги графа, и ее сердце сильно билось.
Женщины приняли достойные позы, и лишь только горничная открыла рот для доклада, как в салон вошел Пал Черени, высокий, стройный человек, с седеющими волосами и аристократическим продолговатым лицом; в глазу у него был монокль, говорил он, слегка грассируя. Одним словом, он обладал всеми качествами, необходимыми для премьер-министра.
— Это большое счастье, — сказала, поднимаясь, госпожа Доманди, — по-видимому, выпало на долю моего мужа!
— О, как раз нет, сударыня. Признаюсь вам, я немного политик и стараюсь избегать риска.
— И это, мне кажется, самый верный путь, — сказала госпожа Доманди нежным голосом, пытаясь скрыть свое волнение, и предложила гостю занять почетное место на диване, покрытом желтой шелковой накидкой, которую она купила еще в Доманде, чтобы вызвать зависть у жены почтмейстера. — Господин граф, имею счастье представить вам свою дочь Эржи.
Эржика покраснела под довольно бесцеремонным взглядом графа.
— Действительно, сударыня, — начал разговор Черени, — всякое дело должны подготавливать истинные дипломаты, которым лучше всего заключить союз.
— Я вас понимаю.
— Это очень приятно, потому что именно с вами я и хочу заключить союз, сударыня.
— Как? Со мной? Против кого?
— Разумеется, против вашего мужа, — с улыбкой сказал граф. — Я хочу с вами вместе заставить его принять портфель министра.
— Это дело нелегкое, — ответила госпожа Доманди, с трудом скрывая свою радость.
— Дело нелегкое, но я думаю, что мы с ним все-таки справимся. Для вас, сударыня, нет ничего невозможного.
От этого тонкого комплимента госпожа Доманди покраснела и с тревогой взглянула на распахнувшуюся дверь, в которой показался господин Габор.
— Господин премьер-министр! Ты здесь?
— Душой и телом, друг мой Габор. Если ты сам не пойдешь, я заберу тебя силой. Я получил твое письмо, но не могу всерьез принять отказ.
— Между тем мое решение непреклонно.
— Подумай только, от тебя зависит судьба всего кабинета. Если до завтрашнего вечера я не найду министра финансов, нам придется подать в отставку. Вчера отказался десятый человек. После твоей блестящей речи ты у нас на первом плане, и, если в тебе есть хоть капля патриотизма, ты не станешь подвергать кабинет и всю страну тяжелым испытаниям.
— Я не вправе занять эту должность.
— Да не говори ты глупостей, черт возьми! Своей речью ты продемонстрировал больше опыта, знаний и способностей, чем все мы, вместе взятые. Друг мой, пойми, есть обязанности, священные для нас.
— Да-да, вот именно! — елейным голосом вставила госпожа Доманди.
Сраженный Габор Доманди повалился в кресло и сжал виски ладонями.
— Он уже колеблется, — прошептала госпожа Доманди.
— Невозможно, невозможно, — пролепетал бедняга.
— Ты, мой друг, как ребенок или сфинкс, таинственный и непонятный. «Невозможно!» А есть ли у тебя основательная причина для отказа? Если причины нет, клянусь, я не сделаю отсюда ни шага, пока ты не дашь своего согласия.
— Ну, ладно, — решился наконец Доманди, — ты человек деликатный, господин граф, и я скажу тебе причину, если даже мне придется провалиться сквозь землю от стыда.
— Боже мой! Что я должен узнать?
В этот драматический момент послышался тихий стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату вошел доктор Фекете.
Хозяйка смерила его строгим, леденящим взглядом, Эржика покраснела до корней волос, а премьер-министр посмотрел на него с возмущением.
— Простите! — сказал молодой человек, готовясь ретироваться. — Я не знал… я бы не стал беспокоить…
— Останься, сынок! Я собираюсь сказать нечто, касающееся и тебя. Ты обязательно должен слышать это. Господин премьер-министр, я имею счастье представить тебе моего земляка, младшего стряпчего, доктора Яноша Фекете.
Его превосходительство вставил в глаз монокль и, как разглядывают какое-нибудь крохотное насекомое, уставился на Яноша Фекете.
— Итак, благородный господин граф, выслушай и не осуждай меня, — начал покаяние Доманди. — Потому что если я и не могу похвастаться большим умом, то чести своей окончательно не потерял. Я обязан исправить собственную ошибку. Этот молодой человек несколько недель назад сунул мне в руки толстую рукопись.
— Но, Габор, это не относится к делу!
— Нет, относится. Рукопись я должен был передать какому-нибудь издателю, но никто не соглашался брать ее, так как это не легкий фантастический роман, а серьезный труд о финансовом положении Венгрии.
— Ах, вот как! — удивился его превосходительство. — Ну, и что же дальше?
— Дальше… дальше… я вам расскажу всю правду, — произнес старый Доманди, глубоко вздохнув. — Так вот, из этой рукописи я прочитал в парламенте одну главу. Знаний в области финансов у меня не больше, чем земли под ногтями.
Почтенная дама, тихо вздохнув, поникла в кресле; господин Габор стоял, как покаявшийся преступник, автор покраснел до ушей. Зато Эржика сияла торжеством.
Граф Пал Черени поднялся с дивана и пренебрежительно, выделяя каждый слог, сказал, протянув один палец Доманди:
— Ну, в таком случае с этим делом покончено. Сервус! * Мое почтение, сударыня!
— Ваше высокопревосходительство, — облегченно произнес Доманди, — автором произведения, которое чуть не усадило меня в министерское кресло, является, как я сказал, этот молодой человек, и вот уже пять лет он служит помощником стряпчего» Если бы ты соизволил оказать ему свое покровительство… относительно его повышения…