Лицо его было непроницаемо, оно выглядело спокойным. На нем будто даже лежала печать какого-то внутреннего удовлетворения: ведь шуба нашлась. Видно, и в самом деле у этого человека на месте сердца был камень.

Дойдя до кустарника, что рос возле майорнокского обрыва, где по ночам, если верить молве, скачет на взбесившихся от страха конях душа погибшей жены Яноша Гейи *, Фильчик споткнулся о какой-то лежавший на земле предмет.

То была нищенская сума, полная черствых хлебных корок. Наверное, усердно молил бога ее обладатель, если в ней и на завтра осталось немного хлеба насущного.

Но что это, взгляните! Там, под деревом, лежит и хозяйка сумы — одетая в лохмотья нищенка, — лежит, прижимая к себе ребенка.

Фильчик положил суму рядом с ними и зажег спичку, чтобы посмотреть — вдруг они уж и померли!

Глубокое дыхание свидетельствовало о том, что мать и дитя забылись сном. В такое глубокое забытье могла погрузить их только смертельная усталость. Ведь ненастье, холодный, пронизывающий ветер и рваные лохмотья — плохие пособники сна. Так крепко уснуть можно, лишь дойдя до крайнего изнурения. Лица их, особенно личико ребенка, посинели от холода. Крохотное детское тельце дрожало мелкой дрожью.

Фильчик достал из кармана своего доломана трубку, не спеша набил ее, закурил и опустился на землю возле спящих.

Старик смотрел на них, долго смотрел. Он хорошо мог их разглядеть: небо было усеяно звездами, которые взирали на Фильчика. Быть может, они мигали именно ему, словно к чему-то призывая.

Он все ниже склонялся над спящими, со лба его струились капли пота, голова поникла, а знаменитая шуба наполовину сползла с плеч. Пусть ее! Ведь ему и без нее жарко! К тому же, признаться, шуба еще никогда не казалась ему такой невыносимо тяжелой.

Когда она совсем сползла, Фильчик подобрал ее и в неожиданном порыве накрыл ею спящих.

Старик поднялся и в глубоком раздумье медленно побрел дальше по тропинке. Потом остановился на мгновение, обернулся: может, все-таки воротиться за шубой?..

Нет, нет! Что сказали бы на это миллионы небесных глаз?.. Фильчик заторопился домой, он почти бежал. Ночь была тихая, но холодная. А старик шел без шубы и все же не мерз.

Там, в груди, где у всех людей бьется сердце и куда провидение, как утверждала молва, положило Фильчику лишь камень, затеплилось какое-то неведомое чувство…

С той поры не стало у старика шубы. Но он по-прежнему упоминал о ней так, словно она у него есть, готов был держать за нее пари и никак не мог нахвалиться ею.

Однако жители всей округи хорошо знали, что шуба исчезла. Если б не страх перед острым языком Фильчика, они вдоволь бы над ним посмеялись. Но… теперь они просто не обращают на него внимания. Бог и люди — все отвернулись от Фильчика, бездушного нечестивца. И если не сегодня-завтра помрет старик где-нибудь под забором, лишь вороны да галки будут оплакивать его, и ров возле погоста станет ему местом вечного отдохновения.

1882

 Перевод И. Миронец

Мы ехали по Алфёльду с правительственным комиссаром, и, поскольку дело наше не терпело отлагательств (следовало попасть на именины), мы вынуждены были спешить, — стало быть, в поезд не сели, а наняли повозку в Сёреге.

Впрочем, не стану много разглагольствовать — суть же моего рассказа в том, что в селе Хоргош на одном из ухабов у нашей повозки сломалась ось и мой комиссар начал неистово ругаться.

Зажиточный старик крестьянин, стоя у ворот своего дома, стены которого, по обычаю этих мест, были разукрашены венками красного перца, словно выходной доломан позументом, флегматично наблюдал, как с треском осел задок нашей повозки.

Он и не смеялся над происшедшим и не удивлялся: просто глядел задумчиво, как привык глядеть на облака, когда ему все равно, на восток они тянутся или на запад.

Так как же теперь быть? Для этого случая мой попутчик не располагал никакими инструкциями от высокого правительства. Возчик наш тоже было отчаялся, но все же смекнул, что можно бы подсобить делу подходящей деревяшкой, — вот только где ее взять, запасную ось?

— Послушайте, земляк, — обратился правительственный комиссар к стоявшему у ворот крестьянину, — что бы тут можно было сделать?

Тот не торопясь направился к нам и после долгих размышлений нехотя, сквозь зубы, ответил:

— Да ведь кто ж его знает…

— Вот мой возчик говорит, будто можно бы скрепить ось подходящим поленцем.

— Что ж, оно бы и можно, коли на то пошло…

— Сейчас найти бы только где-нибудь такую деревяшку, — сказал комиссар нервно.

— Оно конечно.

— Может, найдется что-нибудь эдакое?

— Нет, какое там! — отозвался крестьянин, передвинув трубку во рту и снова зажав ее в зубах.

— Да неужели у вас не найдется какой-нибудь деревяшки? Или чего-то в этом роде? — уже раздражаясь, донимал его вопросами правительственный комиссар.

— Найдется, как не найдется? — ответил он лениво и через несколько минут принес годное для скрепления оси поленце.

Но радоваться пока было рано — использовать поленце мы не могли без крепкой веревки, которой надо было его прикрепить к обломкам прежней оси.

— Нам, почтенный, еще веревку бы.

— Ну да, — промолвил крестьянин, почесывая затылок. — Само собой.

— Да вот где ваять ее? Хоргошский мужичок пожал плечами.

— То-то и оно: где взять-то? — произнес он невозмутимо.

— Неужели вы не сыщете какого-нибудь обрезка — поводка или веревки, которой вы скотину привязываете?

— Сыщется… как не сыскаться? — пробормотал он, позевывая, и тотчас же вынес веревку из конюшни, после чего с видимым удовольствием стал следить за сербом-возчиком, чинившим повозку.

— А теперь скажите, сколько мы вам должны? — спросил дружелюбно комиссар, когда мы снова устроились на заднем сиденье.

— Да что там…

— Но ведь вам-то хоть сколько-нибудь да стоили те вещи?

— Ничего не стоили! — обрезал он грубо.

— В таком случае, возчик, трогай? Большое спасибо вам за услугу. Да благослови вас бог!

— Ладно! Чего там! — бросил он нам вслед. — Вы лучше вот что: верните-ка мне на обратном пути мою палку да веревку.

— Стой! Эй, возчик, погоди! Вы что дурака-то валяете? — вспылил правительственный комиссар, обозлившись. — Обратно мы поедем другой дорогой. Какого черта станем трястись на этих ухабах из-за вашего полена да веревки!

— Нет так нет… можно ли так нападать на человека, — примирительно сказал крестьянин. — Ежели не этим путем поедете, то, понятно, вернуть не сможете! Бог в помощь!

…Что правда, то правда, правительственный комиссар с трудом заполучил от него кол и веревку, зато мне легко было схватить подлинный портрет венгерского крестьянина.

1882

Перевод И. Миронец 

В буфете только два стола накрыты белой скатертью. На прочих столах скатертей нет — они для демократов. Того же назначения и перченое сало под стеклянным колпаком. Сало под колпаком! Немыслимо!

На одном столе скатерть куда белее, чем на другом. На столе стоит бокал шерри, пустая тарелка, на которой затем появится тонко нарезанная ветчина, и, наконец, блюдечко, полное превосходных продолговатых конфет.

Здесь и стул уже приготовлен, а остальные отодвинуты прочь, чтобы не подсел кто-нибудь посторонний.

Входящие в буфет мамелюки с благоговением косятся на этот стол и, желая подчеркнуть свою осведомленность в государственных делах, почтительно бормочут:

— Министр финансов еще не завтракал!

Входят все новые мамелюки, они указывают на стол:

— Здесь будет завтракать министр финансов. Появляется Вижойи. И садится за тот самый стол. Но едва он касается локтями белой скатерти, как все начинает звенеть — бутылка, бокал, тарелки будто твердят хором: