Вот почему после diner всегда вдоволь было обиженных и в изобилии начинали поступать жалобы, на которые бывший советник реагировал по определенному шаблону: быстренько собирался и вместе с женой, сыном и лакеем пускался в путь. В семье советника эти вылазки именовались «примирительными путешествиями», и даже оставшаяся стеречь дом челядь, если кто-то справлялся о господах, отвечала:

— Они в примирительном путешествии.

Суть же этих путешествий заключалась в том, что советник навещал родственников в порядке, обратном тому, в котором усаживал их за столом. Родственнику, сидевшему на самом дальнем конце стола, наносился первый визит и гостили у него дольше, чем у других, иногда недели по две-три, ибо на самую большую рану нужен самый большой пластырь, и количество времени, проведенного у оскорбившегося, отчасти выражало глубину нанесенной обиды, но главным образом свидетельствовало о благосклонности советника и его близких. Потом советник перекочевывал к другим родственникам, уже на более короткий срок, потом к следующим — и все в строжайшей очередности, ибо советник и его семья были очень добросердечные люди.

Примирительная поездка затягивалась чуть ли не от одного дня святого Михая до другого. На это не жалелось ни времени, ни трудов, ибо такова отзывчивость этих чувствительных душ. Увы, все было напрасно. Нанесенные самолюбию родичей раны все же полностью не исцелялись. Порядок, в котором сидели они за столом во время обеда в день святого Михая, как незыблемый закон давил на пострадавших, и сетования нет-нет да прорывались.

— Ах, да черт с ним, с этикетом! — не выдерживал его превосходительство. — Кому-то надо ведь сидеть и не на главном месте. Вот и вся причина. Легче, должно быть, изобрести «перпетуум мобиле», чем обеспечить всем место во главе стола.

Однако недовольство в семьях непрестанно росло, и атака одних родственников сменялась атакой других.

— Уж я ли не восстанавливаю согласие! — возмущенно бурчал советник.

— Что толку, ежели мерило для света — обед в день святого Михая.

— Ну, хорошо. Я займусь изучением этого вопроса.

Заручившись таким обещанием, потерпевшие сородичи на время успокаивались. Вот оно, магическое выражение, вошедшее в плоть и кровь советника еще со времен службы при высочайшей канцелярии. «Я займусь изучением этого вопроса». Ох, что за сила в этих словах! Это бальзам для венгров. Национальный кленодиум «Я займусь изучением этого вопроса». Наш господь Христос утолил голод тысячи человек несколькими вялеными уклейками и мизерным количеством хлеба, но то все же были рыба и хлеб, рыбу надо было поджарить, хлеб испечь, а слова: «Я займусь изучением этого вопроса» — они всегда наготове, ими-то у нас и удовлетворяют обычно нужды сотен тысяч людей.

Советник, по крайней мере, выполнял то, что обещал: он действительно стал «изучать вопрос» и пришел к выводу, что испанский этикет в данном случае неприменим, так как родственники-дворяне особых чинов и знаков отличия не имеют. Можно было бы, конечно, исходить из древности происхождения. Но каждый из них считает свой род настолько древним, что предки его теряются в хаосе времен. Взять хотя бы почтенного Ференца Ласли — ведь он утверждает, что один его прадед носил сапоги из кожи коня Калигулы и не мог их сносить, наверное, целых двадцать лет. Бывший советник пытался подразделять родственников по возрасту, но ведь это глупо. Лишь достоинства вин определяются возрастом. И так он ломал свою хитроумную голову до тех пор, пока ему наконец удалось выработать один целесообразный метод, который он aperte[19] изложил родичам.

— В связи с тем, что вы, мои дорогие родственники, соперничаете, кому где сидеть у меня за столом, и все метите во главу стола, обижаясь друг на друга и на меня самого, я решил отныне поступать иначе. Ибо слыханное ли дело, чтобы знатные лица и целые семьи обижались, когда этого можно избежать! Решение этого вопроса я предоставлю теперь немыслящим существам. В дальнейшем будет определяться их вес, а не ваш. Исходя из этого, отныне за моим столом в день святого Михая на главное место сядет тот, кто в течение года пришлет мне самую грузную свинью. Аминь.

Но этим он только еще глубже всадил занозу лихорадочного тщеславия в пятки родственников. Состязание поначалу развивалось мирно, но, как и следовало ожидать, недолго продержалось в этом тихом русле. Семья Хеттеши прислала пока что только одного молочного поросенка; взвесив его, советник отослал расписку с обозначением веса поросенка. Фили же занес эту цифру в книгу поступления «немыслящих существ» (кстати, это был его единственный труд за всю жизнь). Семья Хайду пригнала во двор Ленделов уже солидного подсвинка, Ласли — хряка, а семейство Вайда — откормленную мангалицу; таким образом, в очередной день святого Михая, когда гости впервые были рассажены соответственно новой методе, первое место досталось тетке Вайда, а это, если учесть, что она происходила из семьи богатых будайских мыловаров и третировалась всеми как парвеню, произвело ошеломляющее впечатление на всех родственников.

Однако советник на жалобы и колкие замечания лишь улыбался да пожимал плечами.

— Ничего не поделаешь, мои любезные, я взвесил на весах, а вес есть вес. Весы — штука бессловесная, беседовать с ними может разве что свиная туша. Туша говорит за себя, а весы лишь толкуют по-своему ее разговор.

Уяснив, что последнее слово теперь за свиньями, представители рода рьяно принялись разводить коренастые, с крупным костяком породы, которые способны быстро набирать мясо и сало. Особенно умело подыскивали «фундамент» для откорма господа Редеки и Лискаи и, поскольку на самом деле говорить за них предстояло кабанам, одного назвали Цицероном, другого — Демосфеном. Всеми уважаемый Редеки предназначенную для Цицерона кукурузу велел отваривать на молоке (получится чудо, вот посмотрите!), а госпожа Лискаи каждый божий день в течение двух часов заставляла служанок почесывать спину и лопатки Демосфену, что явно доставляло последнему удовольствие — уж он-то непременно должен отблагодарить хозяев прибавлением в весе, если у него есть хоть капля совести!

Черт побери, дуэль на свиньях! Такого еще не видел свет. Добрая половина комитата лихорадочно ждала исхода; из уст в уста передавались сводки о состоянии здоровья именитых свиней, и повсюду заключались пари, какая же из них перетянет.

Пока Цицерон и Демосфен, как и предписано природой, хорошо набирали и вес и славу, вдруг — sic transit gloria mundi[20] — журнал «Современность» написал в несколько строк весть о том, что в Дебрецене некий колбасник по имени Матяш Буйдошо выкормил свинью в четыре с половиной центнера и уже показывает ее за деньги в загончике на улице Петерфиа. Со времен побега Наполеона с острова Эльбы в этих краях не слыхивали такой сенсационной вести. Свинья весом в четыре с половиной центнера! Да это же превосходит знаменитую английскую Мурфи, которую лондонские колбасники зарезали по случаю коронования прекрасной Виктории.

…Представляю, как блестели глаза тетушек! Зато лоб Редеки собрался в складки, он решил приобрести ту свинью. Он тут же снарядился в путь под предлогом, будто болен и едет в Пешт к знаменитому врачу Штали. Сам же, поднявшись среди ночи, покатил прямехонько в Дебрецен и, если не считать привалов для кормления лошадей, нигде не останавливался до самой гостиницы «Бык», точнее ее ресторана. Зато уж здесь он остановился как вкопанный, застыв на пороге при виде открывшейся ему картины.

Вокруг большого круглого стола сидели Янош Лискаи, Пал Вайда, Дёрдь Хайду, Ференц Ласли, Петер Хеттеши, Мартон Лендел — словом, все «оставшиеся дома» благородные родственники, — и с азартом играли в карты.

Он тотчас же разобрался в ситуации… Ясное дело, все они явились сюда поодиночке, чтобы купить кабана-голиафа, но, наткнувшись друг на друга, испугались последствий. Ведь этак можно безумно взвинтить цену — и вся прибыль исчезнет в кармане колбасника. Тогда они присели вокруг стола и стали держать семейный совет, на котором (господин Габор Редеки словно собственными ушами слышал все это!) обсудили все доводы. «Господа, уважаемые родственники! Поскольку свинья одна, из этого логически следует, что приобрести ее может лишь один из нас, остальные, в лучшем случае, могут только набить цену. Самое разумное, значит, если те деньги, которые ушли бы на бессмысленное наращивание цены, останутся в семье (ибо, как бы там ни было, приверженность семье превыше всего!). Исходя из этого представляется единственно разумный modus vivendi[21]: положась на фатум, мы сядем за карты с привезенными из дому деньгами, и каждый, кто проигрался, уедет домой; так понемногу отбудут все, кроме одного счастливца, который затем вдвоем (то есть со свиньей) сможет засвидетельствовать по пути домой свое почтение семье советника».