Служанка, стоя на пороге кухни, ломала руки: «О господи Иисусе, да что же здесь нынче будет?»

Вдоль террасы сидели деревенские красавицы, они хохотали и заигрывали с парнями.

Завидев графа, молодой словак приподнял шляпу.

— А с нами что будет, ваша милость, господин граф?

— Все вы, друзья мои, честь честью получите свою поденную плату, так что ешьте, пейте да ведите себя прилично! Вот все, что от вас требуется. Когда же я вернусь, вы ступайте себе, кто в сад, кто во двор, и делайте вид, будто заняты работой. Может случиться, что я позову вас и попрошу сплясать, ну так вы и спляшите. Потому что я, видите ли, хочу показать иноземному вельможе, как живут и веселятся на земле венгерской. Вот и все! А вы сколько просите за это поденных? Господин нотариус еще с вами не срядился?

— Ничего он не говорил, только велел прибыть сюда. Крестьяне стали переглядываться, наконец самый старший из них сказал:

— У нас вот какой вопрос имеется, ваше превосходительство… на сколько дней мы вам надобны?

— Смешно! На один-два часа сегодня после обеда. Как только уедет чужестранец, вы тоже можете идти восвояси.

Крестьянин почесал затылок. Ему не по вкусу пришлось, что работы здесь только на один день.

— Ну, в Америке, — расстроено процедил он сквозь зубы, — по два талера в день платят, больше четырех форинтов то есть.

Кожибровский сдвинул брови.

— Ну, ну, мы ведь не в Америке, и ты мне с Америкой не лезь. Да и потом какая же это работа?

— То-то и оно, — не сдавался народный трибун, — будь это порядочная работа, я бы и слова не сказал. Но мы к такому не привыкшие.

— Ах вы, ненасытные словаки! — злобно вырвалось у Кожибровского. — Эй, Баптиста, выйди-ка да пристрели парочку из них!

Тут девушки и молодухи испуганно закудахтали, а мужчинам пришлось заиграть отступление.

— Вы, пожалуйста, не слушайте его, ваше сиятельство, он выпимши! Что ваша милость даст нам, за то и благодарствуем.

— Женщины получат по три кроны, а мужчины — по две — вынес Кожибровский решение.

Но это опять вызвало ропот.

— Как же так, позвольте спросить? Где это видано, чтобы баба больше мужика получала?

— Это потому, что бабы красивее мужиков, — ответил Кожибровский.

Все вышло так, как Кожибровский задумал. Поезд прибыл точно, и из купе первого класса показался прусский барон, а из-за его спины выглянула дама чарующей красоты.

— Моя племянница, вдова Врадитц, — поспешил представить ее барон.

Кожибровский уже слыхал о красавице вдове, чей муж был русским атташе. Два года назад в обществе каких-то высокопоставленных лиц он уехал охотиться на австралийские острова, где попал в руки туземцев, которые, поскольку он был в теле, в буквальном смысле слова съели его.

Кожибровский поклонился. У него потемнело в глазах — так хороша собой была эта женщина.

— Я счастлив приветствовать вас, — произнес он. Когда же секретарь Ханк стал сбрасывать бесчисленные картонки, коробки и чемоданы, Кожибровский не удержался от легкого укора в адрес барона: — Вот видите, милый мой, какой вы! Ну как нашлось в вашем сердце столько жестокости, чтобы не известить меня о такой великой радости.

— Да я и сам был удивлен, когда моя племянница, явившись к отходу поезда, объявила, что хочет ехать со мной.

— Да, но я прикатил за вами в легкой коляске.

— Не беда. В тесноте, да не в обиде.

— Я того же мнения, но не окажутся ли картонки для шляп и чемоданы взыскательнее нас? Кроме того, мне следовало позаботиться о достойном обществе для вашей спутницы. Что я, нелюдимый медведь, могу предложить даме в здешних условиях?

— Предложите мне руку, только и всего! — воскликнула с мягкой улыбкой прелестная вдовушка.

Кожибровский живо принял протянутую ему руку и поцеловал ее в том месте, где сходились линии узора на перчатке.

— И все же, любезный барон, вы допустили оплошность…

— Хорошо же вы меня встречаете, нечего сказать! — прервала его гостья, глазами провожая свои картонки, и тут же, сложив с мольбой маленькие руки, игриво запричитала: — Пощадите, пощадите меня, не дайте погибнуть от голода и жажды здесь, на дороге.

Кожибровский засмеялся, оценив шутку очаровательной вдовушки.

— Ну, что вы, могу ли я допустить… И все же я сержусь. Помилуйте, в кои-то веки выпало на мою долю счастье — ваш приезд, но я и тут не могу принять вас как должно! — Он с укоризной взглянул на барона. — И это — ваша оплошность.

— О, вот такие речи мне больше по вкусу, — заметила молодая женщина.

— Ну, ничего, как-нибудь образуется, — заключил Кожибровский и, перейдя на венгерский, стал совещаться с кучером. Тот собрал чемоданы и баулы и привязал их к задку коляски, остальные вещи сложил горой на козлах.

Кожибровский меж тем помог фрау Врадитц устроиться на заднем сиденье и усадил рядом с ней старого барона, полной грудью вдыхавшего целительный лесной воздух.

— Вы же, любезный господин Ханк, попробуйте примоститься тут, на откидном сиденье; правда, это местечко рассчитано на малых детей, но ведь и сам кайзер не может дать больше того, что имеет.

— А вы как же?

— Я бы подсел к кучеру, но там багаж.

— Следовательно?

— Следовательно, я сяду на другое место.

Кучер выпряг переднюю пару лошадей и одну лошадь поставил сбоку от оглобель, пристяжной к задней паре.

— А что будет с четвертой лошадью? — спросил барон.

— На нее сяду я, — сказал Кожибровский.

Сказано — сделано.

— Господь с вами! — испуганно воскликнула фрау Врадитц. — Ведь она не оседлана!

— О, будь она еще оседлана! — самоуверенно усмехнулся Кожибровский и поскакал рядом с коляской.

Тройка молнией неслась по великолепной дороге знатного владения, «славного доброй водицей и добрыми камнями», Кожибровский же средневековым рыцарем восседал на лошади, будто на ней и родился. Оно, впрочем, и не удивительно: вырос он в Кечкемете (его отец — офицер и похоронен был в этом славном алфёльдском городке) и все свое детство провел в играх и сражениях с тамошними скифскими отпрысками, вместе с ними научился и ездить без седла. По пути Кожибровский развлекал приезжую даму всевозможными историями. Этот замок того-то и того-то, здесь вот была такая-то битва, а вон там произошло то-то; в этих краях и вправду много чего происходило… Вот по левую руку хмуро стоят руины замка, а чуть подальше — огромный пень: когда дерево это срубили, из ствола его высыпался целый котелок золотых монет времен Матяша.

— Ой, посмотрите, что это такое вон там? О, боже мой, какая прелесть!

— Это мак.

— И можно его сорвать?

— Если прикажете…

Лошадь Кожибровского мигом перескочила ров и помчалась по пшеничному нолю, Кожибровский, перегнувшись чуть не до земли, на скаку сорвал цветок и поднес его красавице.

Фрау Врадитц улыбнулась всаднику и понюхала мак — хоть он и не имел запаха; потом приколола его к своей груди.

Так ехали они почти час и за это время вполне освоились друг с другом. Кожибровский то и дело склонялся к уху гостьи и нашептывал всякую всячину. Старый барон нет-нет да и интересовался:

— Что сказал этот проказник?

Она то отвечала, то нет, а иной раз даже краснела.

У Слинянского хутора Кожибровский увидел стайку кур.

— Знаете ли вы, с кого копирует Ворт * свои модели дамских туалетов?

— С кого?

— С кур!

— Полноте, Кожибровский, не то я брошу в вас этим вот биноклем.

— Честное слово. Я лично знал его, когда он был еще странствующим подмастерьем. Как-то я принял участие в одной деревенской охоте. Заметив на большаке паренька, мы силой заставили его присоединиться к нам загонщиком. Бедняге пришлось согласиться. Потом мы его, конечно, угостили, я завел с ним разговор и понял, что передо мной необычно смышленый ремесленник. Он рассказывал, что идет из Вены и собирается пешком исходить Венгрию, чтобы изучить национальные костюмы живущих здесь народностей и создавать потом гармоничные по цвету женские туалеты, ибо гармония цвета и является предметом его исканий, она-то и есть главное. Был у меня в то время один весьма толковый сторож, некий Янош Варко, вот я и рассказал ему, о чем говорит и что изучает французский паренек. «Глупости все это, — ответил Янош, покручивая усы, — в таких вещах лучший знаток господь бог, тот, что кур наряжает. Вы соизвольте только взглянуть, как тут подобраны цвета, — моя старуха, когда щиплет кур, прямо завидует: «Ох, да какой же наряд у них расчудесный!» Я возьми да и передай Ворту слова сторожа. Он крепко задумался, а когда я спустя лет десять зашел в его фешенебельный магазин в Париже, он кинулся ко мне на грудь: «Сударь, за все, что имею, я благодарен только вам». — «Мне?» — спрашиваю я оторопело. — «Это ваши куры снесли мне золотые горы. Да, да, я одеваю герцогинь и графинь в куриные цвета».