Но вот парни снова сталкивают плоты на воду, заливают кострища на берегу и отплывают с песней, и только Малль Хабаханнес грустно смотрит вслед, пока еще различимы их фигуры и слышны их голоса. А Локи, хоронившаяся за деревом, падает на мох и долго, долго скулит, сама не зная отчего.

- Скоро будут плотогоны! - вдруг произносит Локи. - Они не задержатся, раз скворцы уже здесь!

Сильвер Кудисийм шевельнулся на постели, но промолчал. Да Локи и недосуг ждать ответа, у нее теперь дел и забот не оберешься. Каждый день, каждый час приносит что-нибудь  новое. Мустъйыги с каждой минутой поднимается, земля показывается из-под снега и льда, как птенец из скорлупы. На пригорках зацветают первые подснежники, и Локи уставляет ими столы, подоконники, лавки, так что старику Кудисийму и присесть негде.  Одна за другой со свистом и клекотом появляются перелетные птицы, Локи видела даже коршуна, кружившего над избушкой. Птичий щебет, клики, свист наполняют лес, словно зовы страсти. Первая бабочка с налету ткнулась в стекло и долго махала обессилевшими крылышками. Ночи стоят теплые, ветреные, болота парят и журчат, пробуждаясь от зимней спячки. Вода стоячая, журчащая полнит леса, поля и луга. Зазеленела первая трава, и деревья одеваются листвой.

Локи прислушивается, но еще не доносятся с реки песни. Припозднились нынче плотогоны, думает Локи. Малль расфуфырилась и в нетерпении ходит по берегу или садится в плоскодонку и гребет против течения туда, откуда ждет плотогонов. Но под вечер она возвращается в одиночестве. Где-то далеко-далеко, будто глухие взрывы, слышатся удары топора.

Дни идут, проходит неделя, и наконец-то с реки послышались крики плотогонов. Но первые плоты проносятся мимо и не останавливаются. На них старые бородатые мужики, шляпы надвинуты на самые газа, во рту трубки. На плотах есть и женщины, сидят на корточках, в излучинах они помогают мужикам держать плоты по течению. К полудню показались и другие плоты, но они тоже не останавливаются.

Хабаханнес стоит на берегу и окликает:

- Бог в помощь, плотогоны!

- Спасибо на добром слове! - отвечают ему.

- Что, нынче и не останавливается? - спрашивает он.

- Ничего не знаем, - отзываются плотогоны, быстро проплывая мимо.

- Времени, что ли, нет? Что за спешка? - кричит Хабаханнес им вслед, но плотогоны уже не слышат, течение уносит их все дальше.

- Ишь, заважничали! - расстроенно отзывается Малль.

- Точно, заважничали, не подойди! - ворчит Хабаханнес и, ругаясь, уходит домой. Малль плетется за ним, глаза полны злости и стыда.

Ночью и на другое утро проплывает еще несколько плотов.

- Правей держи, слева толкай! Хвост по течению! - и вот уже унесло их вниз по течению. Не поют они этой весной, не играют, мчатся мимо, словно всадники. Серьезны, деловиты и, видно, ни к чему им хутор Хабаханнеса. Локи прислушивается к их выкрикам. Ни одного знакомого голоса, все чужие, неизвестные, ни один из них не проплывал раньше в их краях.

- Папа, - восклицает Локи, - они спешат, они так спешат!

- Верно, Локи, верно, - отвечает Кудисийм и улыбается, не в силах скрыть от дочери своей радости и довольства.

- Отчего они спешат? - допытывается Локи.

- А кто его знает, - отвечает Кудисийм, - может, настроение такое — кто ж их разберет.

В полдень проплывает еще один плот, и на этом все. Последний тоже проскользнул, как на пожар, словно торопясь вслед за остальными.

В речных излучинах распускается черемуха, появляются ласточки, выпи и снегири, листва пестрит цветами, что твой ковер. С приходом вечера зудят комары, трава и мох кишат червячками, букашками. А Локи не находит себе места — сумрачна, печальна и молчалива. Как быстро проходит весна, думает она, как невыразимо быстро. Приплыли, прокричали да и скрылись, смеха и того не слышно было, глаз даже не показали — унесло их течение, словно вихрь. Теперь уже некого ждать, и лето промелькнет, как одно мгновение и опять задуют ветры и ляжет ледяной покров. Так и жизнь пройдет, и ничего не случится, ничего не станется — только шум лесов не прекратится. И Локи вдруг сделалось безмерно жаль себя, себя и своего отца, привороженного жить в этой пуще.

Прошло несколько дней, и тут появляется еще один плот.

На нем всего один человек, Локи уже издали видит, какой он неспособный — не удержать ему плот посреди течения. Рыская от берега к берегу, застревая в пойме, он останавливается, ждет и, кажется, совсем  не торопится. Он отдается на волю потока, а сам даже рукой не шевельнет. Бревна крутятся в воде волчком, концы часто уходят под воду, а он себе полеживает на плоту, как на неуправляемой лошади. Возле хутора Хабаханнеса, где Мустъйыги резко поворачивает, течение выбрасывает плот на берег, однако плотогон при этом сидит как ни в чем не бывало.

Локи таращится на него, не в силах скрыть удивления.

Может, он хворый, ослаб и не в силах вести плот или с ним что-то приключилось?

Локи летит к отцу.

- Пошли, пошли! - возбужденно кричит она, - с плотогоном несчастье. Течение вытолкнуло его на берег, и сам он теперь не справится!

Старик Кудисийм откашливается, недоверчиво смотрит на дочку, но Локи пристала, как репейник, тянет его за собой.

Когда они вдвоем подходят к плотогону, тот сидит на бережку, весело наигрывает на каннеле и присвистывает.

- У вас что-то случилось? - заикаясь, обращается к нему Сильвер Кудисийм. - Вам никак не толкнуть плот на стремнину, а надо бы плыть дальше?

- Нет, - улыбается незнакомец. - Много дней у Господа, а у меня времени еще больше!

Солнце садится за краснеющие леса, зубчатые края облаков окаймлены пламенем. Незнакомец подставил лицо северо-восточному ветру. Сняв шляпу, он произносит:

- Простите меня, я плотогон, зовут меня Тоомас Нипернаади! Я остановлюсь здесь и, возможно, сильно огорчу вас, но мне, в самом деле, не хочется лететь вперед на ночь глядя!

- Чудной человек, совсем чудной! - бормотал старик Кудисийм шагая домой.

*

В излучинах реки закружили утки. Со стороны болота доносились жалобные клики водяного кулика. Настал вечер, на потускневшем небе зажглись звезды. Устал, остановился перевести дыхание ветер, поникли кусты, слышался шум воды и пылкий птичий пересвист. Жадно напитавшись соками, земля гнала в рост деревья, кусты, цветы, и они, нетерпеливо ожидая цветения, наполняли воздух душистым дурманом. Стрекотали кузнечики, жужжали жуки, щебетом щеглов полнились леса и луга.

Тоомас Нипернаади лежал на плоту, смотрел в небо и слушал ночные голоса. С юго-запада поднимались над лесом черные караваны облаков, но, забираясь в небесную высь, рассыпались на звенья и таяли как дым. Над головой сияла Большая Медведица, сверкал и искрился Млечный Путь. Тоомас лежал недвижно и жадно ловил каждый звук, словно всем существом сопереживая каждому свистевшему, каждому щебетавшему. В полночь, когда птицы поугомонились, он взял каннель и заиграл. Его репертуар был обширен — старинные, давно позабытые песни о Майских Розах, Гирландах, Розамундах, томящихся в башнях замков, и несчастных Женевьевах, изнемогающих от любви. В самых трогательных местах он тихонько подпевал, приходил в умиление, и в больших глазах его поблескивали слезы.

Только под утро, когда засветлел небосвод, он отложил инструмент и на миг закрыл глаза. Но сон его был краток и беспокоен, в следующую же минуту он был на ногах. Убежав в лес, останавливался возле каждого дерева, разглядывал каждый цветок, брал на ладонь каждую букашку и с улыбкой наблюдал, как она копошится. Утомившись от этих занятий, он садился под дерево на мох и прислушивался с разинутым ртом, как в лихорадке сверкая глазами. И только когда солнце уже осветило округу, он возвратился к плоту, взял с хабаханнесовского забора сетку и стал забрасывать ее в излучине реки.

Поймав пару щук, он направился к лачуге Кудисийма.

Он осторожно отворил дверь и, увидев, что Локи и Кудисийм еще спят, тихонько захлопотал у плиты. Потом поставил еду на стол и крикнул: