А может, тебе лучше поехать со мной и я покажу тебе мир, какого никто еще не видал? Верно говорят, мир дурной, отвратительный, он живет страстями, грехом и ложью, а только я думаю, зачем показывать все это Локи? Я хотел бы, чтобы эта жизнь была для тебя чужой, чтобы ты жила теми сновидениями, которые соткались в этих лесах, и чтобы ни одного облака не появилось на твоем небосклоне.

- Ладно, - оборвал он себя, - к чему об этом говорить. - он решил быть сдержанным и серьезным, но не находил слов. Локи ни разу даже глаз не подняла, она вся горела и дрожала. С ней еще никто так не разговаривал.

Вернулся Сильвер Кудисийм, снял с плеча ружье и пожаловался:

- Ничего не вижу, глаза не те, разве так птицу достанешь.

- Погоди, - улыбнулся Нипернаади, - если позволишь, теперь я схожу.

Когда же он взял ружье и вышел, Локи последовала за ним, повиснув на нем, как часы на цепочке.

*

Нипернаади не уплыл ни в этот день, ни на следующий. У него вдруг оказалась масса других дел и занятий, которые отнимали все его время. С утра до позднего вечера он чинил избушку Кудисийма: латал крышу, менял стропила и легели, даже печь привел в порядок. Старик Кудисийм смотрел и дивился, но не решался слова сказать. «Добром это не кончится, - бубнил он себе под нос, - нет, не к добру это!» От отозвал Локи в сторонку, покачал головой и озабоченно спросил, что за интерес у этого плотогона торчать тут. Но Локи только рассмеялась и развела руками.

А вечером Нипернаади взял каннель, побежал к реке; он играл, пел и говорил Локи:

- Знаешь, Локи, - говорил он, - если у  милой девушки есть славная избушка, быть того не может, чтобы она долго жила в ней одна. Тогда-то дела наладятся. А если даже никто сам не придет сюда, то уж я на своем плоту промчусь по рекам и морям, и каждому, кого встречу, расскажу о бедняжке Локи, которая живет в лесах, словно околдованная принцесса, а глаза у Локи,  скажу я им, черные, как влажная земля, щечки розовые, как свет зари, волосы льются по плечам, как лесные ручьи... А плечи у Локи, скажу я им, как белые паруса, уста, как розовый сад, окруженный высоким валом — туда заглядывают лишь солнце да ветер. А счастье, скажу я им, как облака, что вмиг развеиваются, как бутон, что расцвел и быстро увядает, - пусть поспешат, не то опоздают, как опоздал я!

Его глаза горели, голос дрожал. Он отбросил каннель, схватил девушку за руку и продолжал, как в жару:

- Прости меня, Локи, что я остановил свой плот перед твоей избушкой, но ты же слышишь как перекликаются иволги, как насвистывают снегири, а соловьи, они просто обезумели! Разве ты не видишь, - каждое дерево, каждый куст, каждая былинка даже — расцвели пышным цветом, а я увидел тебя. Ах, боже, с ума можно сойти, как заслышишь в весеннем лесу токованье глухаря, а пышная земля, что исходит паром вожделения, готова родить...

- Ладно, - оборвал он себя, - не надо было всего этого говорить!

- Возьми меня с собой! - сказал Локи вдруг.

Нипернаади вскочил, как ужаленный.

- Локи, тебе хочется поехать со мной? - удивленно воскликнул он. - Ты хочешь поехать, даже если мой рассказ о клещах — чистый обман? Да ведь так и есть, так оно и есть, милая Локи, никакой дюжины клещей у меня дома нету, я и сам не знаю, зачем наговорил все это, но, конечно, это глупость несусветная. У меня всего один попугай и один клещ, но такой старый и такой седой, что я уж и не знаю, клещ он еще или просто старая метелка! Ах, боже, прости меня, Локи, опять я заврался, и попугая у меня нет, а даже седого клеща нету, метелка вот есть, обычная метла. И ничего больше, ничегошеньки, иной раз стыд берет — нищему и то подать нечего. Он тебе поет, руку протягивает, а воздать ему нечем, и бежишь от него, как зачумленный — а у самого будто муравьи по спине бегают! Я иногда даже карманы зашиваю, все равно в них класть нечего.

- Возьми меня с собой! Умоляюще повторил Локи.

- Ты в самом деле хочешь поехать?

Он снова присел рядом с девушкой, улыбнулся, погладил ее по голове, и пальцы его подрагивали.

- Я знаю, - сказала Локи, - что должна оставаться здесь, если уеду — отец сойдет в могилу. Но я боюсь, что ты уйдешь и я никогда тебя не увижу. Я в своей жизни видела много плотогонов, они проплывают мимо, и ни один еще не объявлялся на другой год. Одни костровища да головешки остаются на берегу.

- Знаешь, Локи, - обрадовался вдруг Нипернаади, - я ведь не плотогон. И насчет бедности не все так просто. Правда, если говорить начистоту, то десяти жилетов у меня нет и в каждом жилетном кармане миллионы не обретаются, но кое-что у меня все-таки есть. Да-да, дела не так уж плохи, если поискать хорошенечко, что-нибудь да найдется. Видишь ли, Локи, я так себе думаю — отца надо бы поддержать. Он ведь такой старый и немощный, и жить-то ему осталось недолго. Так что можно и по-другому это дело устроить: я гоню плот до моря, получаю у своего еврея жалованье и возвращаюсь сюда.

Настала ночь. Где-то в отдалении не переставая куковала кукушка. Летучие мыши кружились над водой. Из избушки доносилось беспокойное покашливание Кудисийма.

- Вот что, Локи, - воскликнул Нипернаади, - давай-ка я столкну плот на воду и прокачу тебя! Ты ведь и не представляешь, каково это — мчаться вместе с быстрым потоком. Это и возвышено и жутко сразу. Вода бурлит и пенится вокруг, над тобою небо сверкает, искрится звездами, а под тобой будто сказочный ковер, и ты мчишься в бескрайнем пространстве. А я крепко-крепко обнимаю тебя, так что тебе и дух не перевести. Нет, ты боишься кататься в ночи? Потом ведь плот можно бечевкой затащить обратно, против течения, мне это совсем не трудно. А хочешь, подхвачу тебя на руки и пронесу один-два километра? Смотри, какие у меня мышцы, ты будешь у меня в руках, словно перышко. Или еще лучше — сделаю тебе из ивовой коры замечательную дудочку, ты будешь играть, а я аккомпанировать на каннеле? Это совсем не так скверно, как ты, может статься, думаешь.

Он опечалился и вздохнул:

- теперь я точно знаю: ты не веришь мне, ты думаешь, что я обманщик и больше не вернусь. Думаешь, что я негодник и врун, и не надо тебе уже ни дудочки, ни играть!

Он хотел было встать и уйти.

Локи бросилась ему на шею и воскликнула:

- Я тебе верю, верю!

Она поцеловала его, вскочила и птицей метнулась к избушке.

- Локи, Локи! - кричал он ей вслед.

Он вдруг словно обезумел, бегал взад и вперед, повторяя имя девушки.

- Локи, - говорил он сам себе, будто поглаживая каждое слово, - маленькая Локи, я вернусь и не обману тебя. Ты же такая маленькая, что даже букашка рядом с тобой кажется огромной горой. Я не смею даже взять тебя на руки, ты словно песчинка, которая может проскользнуть сквозь пальцы.

Разговаривая сам с собой, он долго ходил по лесу, исполненный нежности, опьяненный. Он подыскивал Локи новые сравнения и был счастлив, если это удавалось. Было уже поздно, когда он наконец вернулся и полез спать на чердак. Губы его  шевелились даже во сне, как будто он продолжал ласково лепетать.

На другой день утром, когда Нипернаади проснулся, перед лачугой стоял Хабаханнес. В зубах его торчала трубка, которую он не вынул, даже когда заговорил.

- Сильвер, пень старый, у тебя вроде плотогон стоит? - крикнул он через порог. - Я не поверил, говорю, разве нормальный плотогон протиснется в дверь сильверовой лачуги, может, горбун какой. А Малль все не отстает, говорит, будто уже который день он тут и очень даже статный. Но я не поверил, пришел сам посмотреть.

Так и не дождавшись ответа, он нетерпеливо спросил:

- Ну так что, тут он? Или, может, нету?

- Есть, есть! - ответил Нипернаади, слезая с чердака.

- Так ты и есть плотогон?! - Хабаханнес сделал большие глаза. - До сих пор заведено так было, что плотогоны у меня останавливаются, там, где есть поесть и выпить, и жизнь повеселее. Ну, плотогон, бери, значит шапку и пошли, тут нам смотреть не на что.