Был он высок, худощав, большие глаза лучились весельем, а называл он себя Тоомас Нипернаади. Отвечая на расспросы любопытных, широко улыбался и говорил, что, вот, решил попутешествовать, посмотреть, где, собственно, земля кончается. Притомившись, садился у дороги, играл на каннеле и пел, правда, голос был скрипуч и некрасив. Потом вставал и долго вглядывался в лежащие перед ним окрестности. Пересохшие нивы пылили, далеко на горизонте с горящего болота поднимались клубы желтоватого дыма. Леса синели в жарком мареве.

Случилось в это самое время помереть хозяйке хутора Кроотузе вдове Лийз, по покойному мужу Ныгикикас. А было это так, что пастух Янка, прикорнув после обеда у плиты, вдруг услыхал непонятный хрип и, приоткрыв сонные глаза, увидал последнюю схватку хозяйки со смертью. Дрожа от испуга, он не мог отвести от нее глаз, но когда вдруг хозяйка содрогнулась и подбородок ее беспомощно отвис, Янку словно ветром вынесло во двор.

- Нечистый хозяйку прибрал! - завопил он, распираемый чувством безмерной радости и свободы.

Трое мужчин, сыновья покойной, валявшиеся на траве с разинутыми ртами, разом уселись и испуганно уставились друг на друга.

- Что сказал этот шкет? - наконец спросил старший сын.

Они ждали материнской смерти со дня на день, не смея подступиться к ее постели. Все подсылали пастуха в дом — поглядеть, что там больная, чем занята. Пастух смотрел, прикидывал, а потом угрюмо и безнадежно сообщал, что ничего хорошего ждать не приходится — эта здоровячка еще не скоро покинет мир. И сыновья опять ложились на траву, глядели на облака, позевывали, изводясь в ожидании известий получше.

Матери они боялись пуще смерти — характером покойная отличалась суровым, она частенько охаживала тяжелым кулаком непослушных сыновей. Да и что оставалось ей делать, ежели хуторские угодья были заброшены, хлеб неубран, скот неухожен, а сыновья коротали дни то на охоте в лесу, то на рыбалке на озере, а то и на гуляньях, пыряя врагов ножичками. Хуторской работы они чурались, ленивы были и драчливы. От отца покойного, церковного старосты, чья жизнь износилась на дороге между домом и церковью, кроме лени, наследовали они позаимствованные из библии имена: старший в часть святого Петра был наречен Пеэтрусом, средний в честь Павла — Паулусом, а младший в честь Ионафана Ионатаном. - «Спасайся, кто может, сыны Израилевы грядут во всей своей силе и могуществе!» - вопили деревенские мальчишки, завидев братьев. Волей-неволей приходилось им для защиты своей чести хватать дубины и ножи. И после этого можно было с полным правом неделями залечивать раны: где-нибудь на чердаке, подальше от материнского ока, вздыхать, охать и бить баклуши. Тогда Янка становился их единственной надеждой и опорой — таскал им в убежище хлеб и мясо. Но горе было сыновьям, если мать находила их, - вся деревня ходуном ходила от сыновних воплей и материнской брани. Так и приходилось хозяйке управляться на хуторе самой или же нанимать батраков.

И вот, когда мать скончалась, испуг и растерянность овладели ими. Долго обговаривали они свое новое положение.

- Слушай, шкет, - произнес наконец старший из братьев, - тут ничего лучшего не придумаешь: давай-ка обеги всех соседей и сообщи о нашем горе. Но смотри, оборванец, сделай это как положено, чтобы в деревне не подумали, будто мы тут веселимся или что-нибудь в этом роде! Скажи, мы, мол, от горя пластаемся, словно быки, молнией к земле прибитые, волосы на себе рвем, головами о землю-матушку бьемся в отчаянии. И еще скажи, если они тут же не придут, нас постигнет печальная участь нашей матери. Ну вот, а теперь беги!

Янка припустил по полю. Мальчишку распирало от гордости — ему доверили такое важное поручение. В пылу усердия перебегая от хутора к хутору, он не удосуживался пересказывать подробности кончины. Дернув дверь, бросал через порог: «Лийз Ныгикикас померла — идите скорей посмотреть на нее!» - и хлопал дверью, чтобы с тем же воодушевлением лететь на следующий хутор.

На большаке ему повстречался Тоомас Нипернаади.

- Лийз Ныгикикас померла — иди посмотри! - и ему крикнул Янка на бегу.

Нипернаади приостановился и оглядел пастушонка.

- Постой-ка, пострел, - улыбнулся Ниперанаади, - погоди немного, расскажи хоть, кто была эта Лийз Ныгикикас?!

- Некогда мне! - серьезно ответил мальчик и, тем не менее, опустился рядом с Нипернаади на обочину.

- Ты что, не знал эту ведьму? - удивленно спросил Янка. - Боже ты мой Иисусе — да это был дьявол во плоти. Мы ее смерти ждали сил нет как, а она все не кончалась. И скрипела и пищала, пока дух не испустила. Она ведь, зараза, злая была жутко, если к ней в лапы попадешь — жизни ни жди. Как вихрь носилась по хутору - тут мы уши прижмем и кто куда — в лес, в канаву, а кто аж прямо на крышу.

- Надо же, - удивился Нипернаади, - кто же это «мы»?

- Я и сыновья, кто ж еще? - охотно объяснил Янка. - Я, Пэтрус, Паулус и Ионатан.

Тут Янка принялся во все подробностях живописать все, что знал: покойницу, братьев, хутор и окрестности, родственников и соседей. Когда он понял, что рассказал вполне достаточно, ему вдруг вспомнилось важное поручение — парнишка подскочил как ужаленный.

- Боже мой, - испуганно спохватился он, отирая губы рукавом, - надо же дальше бежать. А ты пойди погляди на покойницу, обязательно сходи. Сыновья там сами ничего сделать не сумеют. Они от горя пластаются, словно быки, молнией к земле прибитые, и смерть вот-вот настигнет их самих.

Нипернаади подумал, усмехнулся, огляделся и зашагал в сторону Кроотузе.

На дворе хутора он увидел, что сыновья все еще сидят на траве и молча таращатся друг на друга. Он прислонил каннель к стенке, снял кепку, поздоровался с каждым за руку и скорбно сказал:

- Здравствуйте-здравствуйте, дорогие родичи, тяжкое горе постигло нас.

- Такое горе, - отозвался за всех старший, - ума не приложу, что теперь делать, как быть. Смерть настигла нашу матушку слишком неожиданно — кто бы мог такое предвидеть? Надо, наверно, известить о ее смерти и звонаря и пастора, они, наверно, все, устроят, как положено. И этот Янка чертов никак не возвращается, его бы к пастору и послать!

- Ничего, справимся, - ободрил их Нипернаади.

Он пошел впереди, а братья робко потянулись за ним следом, войдя в дом, Нипернаади остановился у постели умершей, шевеля губами, тихо прочел молитву, потом закрыл покойнице глаза. Затем он тщательно обшарил изголовье, изножье постели, сундуки. Вытащил из-под матраца хуторские бумаги и пачку денег. Документы он вручил старшему брату, деньги же аккуратно пересчитал, объявил сумму братьям и убрал всю пачку в ларец, закрыл его, а ключ положил пока к себе в карман. Покончив с этим, он принес со двора доски, положил их на лавки и с помощью братьев уложил покойницу на подмостки.

- Остальным займутся женщины, - произнес он.

Вскоре большая комната и правда заполнилась женщинами. Вздыхая и причитая, они покрутились вокруг умершей, словно сороки вокруг еще шевелящегося зверя. А потом вдруг подскочили к покойнице, и разом работа закипела; грели воду, доставали из сундука чистую одежду, и вот уже труп хозяйки у женщин в руках вертелся, как узел с бельем, который моют и трут чуть ли не в самозабвенном ожесточении.

Нипернаади распоряжался при этом как свой человек. В шкапу он отыскал водку, выпил сам, дал приложиться женщинам и без устали нахваливал прекрасный характер покойницы. Потом он вышел.

Он поспешил к озеру. Солнце розовело  встречь наступающему вечеру. Воздух стал синь, и лучи пробивались, как сквозь туман. Озеро покрылось красноватыми пятнами. Облака отражались в нм плещущимися лебедями. Нипернаади сел на берегу и стал смотреть. В куге играла рыба.

Вдруг он услыхал, как вскрикнула девушка. Вскочил и бросился на крик.

- Гадюка, гадюка! - кричала обнаженная девушка, выбегая из воды.

Нипернаади накинул ей на плечи платок и подхватил на руки.

- Глупышка, не кричи, в воде от гадюки зла не будет, - он улыбался.