Девушка испуганно взирала на незнакомца. Мокрые волосы облепили ее плечи. По щекам и алым губам сбегали капли воды. Она обомлела, потом затрепыхалась.

Нипернаади рукавом насухо вытер ей рот, набросил на плечи рубашку, юбчонку и сказал:

- Не бойся, я не злой человек. Здесь я никого не знаю, мой дом далеко отсюда, за лесами, за полями. Решил вот попутешествовать и нежданно-негаданно оказался на похоронах двоюродной сестры. Тебя как зовут-то?

- Милла, - застенчиво ответила девушка.

- Ты не бойся, Милла, а давай лучше будем дружить.

Чуть поодаль стояла рыбацкая лачуга. Это было глинобитное сооружение, на затылке которого громоздилась широкая крыша. Из маленькой трубы вился дымок. Девушка нетерпеливо посмотрела в ту сторону.

- Твой, что ли, дом? - спросил Нипернаади.

Девушка кивнула. Ее разгоряченное лицо было обращено к заходящему солнцу и глаза сверкали в сполохах заката. Испуг она уже пережила и теперь колебалась, то ли сразу бежать домой, то ли остаться ненадолго. Алые губы расплылись в улыбке, она оглядела нежданного спасителя и, чтобы только не молчать, проговорила:

- Лийз была дрянной человек, а братья — бестолочь один к одному.

- Это точно, - сразу согласился Нипернаади. - Разве это люди, разве это хутор! Ветер задувает со всех сторон света, в доме зуб на зуб не попадает. Поля заброшены, скотина некормлена. Один-единственный разумный человек — пастушонок.

- Янка мой братец, - потупилась девушка.

- Ну да? - удивился Нипернаади, - что же ты не пришла посмотреть на покойницу?

- Братья меня терпеть не могут, - объяснила Милла. - Они высматривают отцовские сети и неводы, а потом тайком вытаскивают оттуда все жерлицы и донки. Я с ними часто схватываюсь, воюю — отец-то у меня старый, совсем никудышный, только и может, что сидеть, с удочки глаз не сводить. А так ему без меня и шагу не ступить. С этими братьями я прямо замучилась, и хуже всех Ионатан — злой, шкодливый, ни на миг покоя не даст. То мою лодку затопит, то камнем в окно швырнет, так и норовит какую-нибудь пакость учинить.

Наступил вечер. Теплый и душный. Озеро потемнело, краски на его глади потухли. Длинные тени от кустов и деревьев зарябили по воде. Тут и там поднимался сизый туман. Из камышника донесся задышливый кашель.

- Вот видите, надо ехать за отцом, - сказала девушка и прыгнула в лодку. Она быстро заработала веслами, капли воды взлетали вокруг нее, словно ледяные брызги, за лодчонкой потянулся длинный переливчатый хвост.

- Ау! - крикнула девушка, сложив весла в лодку и прислушиваясь. Над камышом показалась белая голова и концы удочек.

- Сюда, сюда! - прохрипел старик.

Нипернаади направился к дому.

На окне горели свечи. Из комнаты неслось скрипучее бабье пение. Братья сидели на траве и переругивались.

- Повторяю еще раз — и это будет последний, - кричал Пеэтрус, - хозяином хутора должен стать Ионатан! Он самый младший и должен нас слушаться. Младшие слушаются тех, кто старше и умнее, - это закон любой нормальной семьи. По-другому оно и быть не может, иначе не видать бы нам ни порядка, ни справедливости. Хутор достанется Ионатану, он парень молодой, не так сильно испорчен, как мы с Паулусом, и еще сможет исправиться и стать крепким хозяином. А мы с Паулусом уйдем отсюда, хутор этот нам не нравится и люди тоже. Они с нас по семь шкур сдерут, если мы тут останемся, соседушки наши. Пока мать жива была, еще ладно, они хоть боялись — не дай бог пасть разинет или кулаки пустит в ход, а теперь никакого житья не будет.

- Да уж, - поддакнул Пулус, - двинем куда подальше. А годика через два-три, когда дела на хуторе пойдут в гору, Ионатан, само собой выплатит нашу долю, не отдавать же такое добро задаром.

- Выплатит — не выплатит, а хозяином будет он, - отрезал Пуэтрус. - Мы и хозяйку ему присмотрим, свадьбу сыграем, крестины, пусть только хутор возьмет.

- Нет, ни за что! - кричал Ионатан, размахивая руками. - Не выйдет из меня хозяина. Какой я хуторянин, я и сохи-то в руках не держал, а когда сеять, когда жать — понятия не имею. И разве на меня соседи меньше зубы точат? Слопают со всеми потрохами. Да пусть хоть сам сатана забирает этот хутор, но как только тронетесь — я с вами.

- Ну нет, так не пойдет! - разозлился Пеэтрус. - Один из нас должен стать хозяином и остаться на хуторе. И хорошо бы устроить это без лишнего мордобития. Соображаешь Ионатан, - без мордобоя. Это же стыд и срам — не успела матушка помереть, а мы уже хутор спустили, нет уж, одному из нас надо собрать в кулак всю свою волю и умение, чтобы хутор был как с картинки. И самый подходящий для этого человек — Ионатан.

- Да уж, - вторил ему Паулус. - Ионатан останется на хуторе — это как пить дать. Но заплатить нам он должен. Надо все посчитать: постройки, поля, скотину — все как следует оценить и записать. И когда время приспеет, братец Ионатан, разумеется, выплатит наши доли честь по чести, как тому и положено быть.

- Нет, нет, - упорно отбивался Ионатан. - Скорее в лес сбегу или к Истукану в батраки пойду, а здесь не останусь. Где мне брать батрачек и батраков, хозяйка откуда возьмется? А как вся эта орава появится на хуторе, у меня-то что за жизнь тогда будет?! Не выйдет из меня хозяина, хоть красного петуха под стреху пускайте!

Уже взметнулся кулак Пеэтруса, уже Паулус вскочил, набычившись, но тот вдруг за их спинами раздался голос Тоомаса  Нипернаади:

- Милейшие родственники, зачем ссориться — хозяином хутора буду я!

*

Он подсел к оторопелым братьям и заговорил:

- Конечно, братцы, что за радость настоящему мужику ноги за плугом мять или телкам хвосты крутить. Если уж говорить начистоту, как оно между родственниками и принято, по мне тоже лучше бы дьявол побрал эту маету, эту нескончаемую работу на хуторе, хоть на части разорвись, а толку все равно никакого. Несчастное затхлое зернышко, что достанется тяжкими трудами, пойдет на уплату налогов да на ублажение попа. Так что работай, надрывайся, быстро состаришься, изогнешься, как занесенная в дом можжевеловая ветка, глаза нагноятся, нос посинеет и распухнет, будто всю жизнь из трактира не вылезал, и ни тебе радости ни удовольствия от такой жизни. Вспахал, посеял, но не ждать тебе спокойненько всходов — лети со всех ног в церковь молиться, чтобы отец небесный не залил твои угодья дождем, не сжег засухой, не побил заморозками, не положил бурей, чтоб не опустошили их дикие звери — все твои труды в руке Божьей, как трепещущая пташка в когтищах ястребиных. Страшись, дрожи изо дня в день, из ночи в ночь, следи за облаками, наблюдай за ветром, потому что любой «благословенный» миг может обернуться для тебя погибелью, все, что посеяно, - втоптанным в грязь. Я ведь и сам имею хутор, я его, заразу, всю жизнь держу, похоронил там свою молодость, все силы угробил, и если сейчас вы как на духу спросите меня, скажи, дорогой  Нипернаади, положа руку на сердце, хоть раз в жизни доставил тебе твой хутор хоть малюсенькую радость, то придется мне понурить голову и умолкнуть. Сорок лет у меня за плечами, с малолетства я пахал, бороновал, растил телок и свиней, косил сено и удобрял поля, но, скажу вам, дорогие ребятки, радостей у меня меньше было, чем зерен у вороны в снежную зиму. Отдал я хутор младшему брату, и, поверите ли, прямо глыба с меня свалилась, я быстро распрощался с друзьями, знакомыми и пошел поискать, где же земля кончается.

И вот теперь смотрю я на вас и думаю, как велики и необъятны своды небесные, как немощен и слаб сын человеческий под ними — это же трое сильных, умных мужиков — и должны убивать себя работой на хуторе. Ведь ее может делать любой Истукан, который всей своей плотью и малой толикой разума уцепился за землю, как репейник за обочину. Добро бы еще был майорат или что-нибудь в этом роде, тогда и гордись, а бобылям — чему завидовать. Хутор — он дураку в насмешку, умному — в наказание!

- Правда, вот правда! - радостно встрял Ионатан.