— Я в обком, — значительно бросил он Хмелеву, — читай материалы сам.

Леонид Петрович Хмелев сидел в своем крошечном кабинете, засунув руки в карманы брюк и вытянув под столом длинные ноги. В зубах у него дымилась папироса, которую он время от времени перебрасывал из одного угла рта в другой.

Вездесущий Петр Петрович Мальгин, заглянув в кабинет главного, сразу же смекнул, что Хмелев не в духе. Уж если руки в карманах, папироса вовсю дымит и вот так из-под стола торчат ботинки, значит, все — недобрая муха укусила главреда. Покрутившись немного у двери, чрезмерно растолстевший Мальгин скорее не вошел, а вкатился в кабинет, поднимая под себя короткие, в широких штанах ноги.

— Разрешите, Леонид Петрович?

Хмелев перевел взгляд с какой-то неопределенной точки на Мальгина, перебросил папиросу в другой угол рта и спросил:

— Чего тебе разрешить? Если войти, так ты уже вошел. Хочешь сесть — садись.

Мальгин в нерешительности потоптался на месте, спросил, не занят ли Леонид Петрович, и когда тот ответил, что не очень, — сел, навалясь широкой грудью на стол.

— Что задумались, Леонид Петрович? — спросил он, преданно глядя в глаза Хмелеву.

— А вот думаю-гадаю, будет ли сегодня передача из «Светлого пути».

— Будет, конечно, будет, Леонид Петрович, — горячо заверил Мальгин. — Разве вы не знаете — Широков звонил в аппаратную и вчера домой Бурову.

— Здорово получается, — зло пробормотал Хмелев, — Буров, видите ли, ушел заседать, а меня и в известность не поставил. А ты откуда знаешь?

— Слыхал, как Александра Павловна шефу докладывала, а он и слушать не стал, говорит: «Знаю, Широков мне сам звонил».

— А ну, — встрепенулся Хмелев, — не в службу, а в дружбу, кликни Александру Павловну.

Мальгин стремглав выкатился из кабинета и вскоре снова предстал перед Хмелевым.

— Сию минуту будет, Леонид Петрович.

Однако нужно было знать Александру Павловну, чтобы поверить в это. У Хмелева она появилась минут через десять.

— Вы меня звали?

— Да, да, — оживился Хмелев. — Садитесь, Александра Павловна.

— Да нет, садиться некогда: у меня артисты. А в чем, собственно, дело?

— Вы разговаривали с Широковым. Есть уверенность в том, что передача состоится?

— Видите ли, мне трудно что-либо утверждать, однако Широков есть Широков. Если уж он специально подтвердил, что все в порядке, значит, так и будет.

Хмелев не стал задерживать Александру Павловну, он только напомнил ей, чтобы на всякий случай был приготовлен резервный концерт. И когда она вышла, сказал:

— Вот так, Петр Петрович.

— Что так?

— Так и надо работать — целую передачу подготовил Широков. А ты все верхушки сшибаешь, тяп-ляп — и вышел корабль.

— Ну, что вы, Леонид Петрович, — замахал руками Мальгин. — Широкову легко. Он там, на месте, живет. А попробуй сделать что-нибудь интересное в городе. Все заводы облазили, все стройки, обо всем писали-переписали. Не будешь же повторяться. И так совсем заработка нет. Вы знаете, Леонид Петрович, сколько я гонорара в прошлый раз получил?

— Не с того конца берешь. Ты о деле думай, заработок придет сам.

Мальгин растерялся, виноватое выражение появилось на его лице. Однако через минуту, заискивающе улыбнувшись, он вновь попробовал отстоять свою мысль:

— Правильно, правильно, Леонид Петрович. Я ведь не об этом хочу сказать. Но если посмотреть с другой стороны... — Мальгин произнес все это скороговоркой, не спуская глаз с Хмелева. — ...С другой стороны, Леонид Петрович, мы — журналисты — первые проводники политики нашей партии и государства. Иной раз начнется какое-нибудь важное дело — не успеют о нем объявить в Москве, как мы уже широко пропагандируем его, из кожи вон лезем, ночей недосыпаем. И отклики у нас готовы, и люди выступают. В общем, мы помогаем тому, чтобы массы быстрее овладевали идеями.

— Идеи массами.

— Ну все равно...

— Нет, не все равно!

— Ну, хорошо, — кротко согласился Мальгин. — Так вот, я говорю: мы первые продвигаем, так сказать, политическую линию... Ну и должны соответственно вознаграждаться... Все-таки многое от нас зависит... Притом — все на нервах, каждый день, каждая корреспонденция. А чуть ошибись — хлоп тебя по башке, выгонят — и дело с концом.

Хмелев сжал большие костлявые кулаки, приподнял их... но вместо того, чтобы грохнуть по столу, потянулся к спичечной коробке и зажег погасшую папиросу. Выпустив большой клуб желтого дыма, он неожиданно тихо и спокойно сказал:

— Недалекий ты человек, Петя. Тебе в кружок политграмоты надо ходить, а не политику двигать.

Он еще что-то хотел сказать, но внезапно закашлялся и сплюнул в урну.

— У вас кровь, Леонид Петрович! — озабоченно воскликнул Мальгин.

— Пустяки, от зуба. Пошли, — предложил он. — Пошли в аппаратную, проверим, как там Северогорск.

 В «Светлом пути» шли последние приготовления к передаче. Телефон, установленный в правлении колхоза, был соединен через Северогорск с центральной аппаратной радиоузла. Юрий Яснов развертывал шланг и тянул его от усилителя к столу, где поблескивал микрофон. Андрей тоже не терял времени. Он сидел возле окна и слушал, как Аглая Митрофановна Кондратова вполголоса читала свой текст. Монотонное гудение ее голоса временами прерывалось, и она спрашивала, правильно ли делает ударения в словах. Эта не по годам бодрая женщина сразу понравилась Андрею. Ее грубоватое, прорезанное морщинами лицо с короткими, зачесанными назад поседевшими волосами и особенно глаза, глядевшие молодо, с доброй хитринкой, — вызывали расположение.

Кондратова заведовала межколхозной паровой мельницей. На ее глазах шла жизнь многих людей, населявших Песты и окружающие деревни. Хорошо знала она и Валентину Григорьевну, поэтому в дни предвыборной кампании Кондратову избрали доверенным лицом. Здесь в селе, на окраине которого стояла «кондратовская» мельница, прошли детские годы Валентины Григорьевны, сюда она вернулась после окончания северогорского техникума и стала заведовать сортоиспытательным участком. Аглая Митрофановна была главной заводилой на свадьбе Валентины и Семена Вербовых. Ей же три года спустя, по просьбе председателя колхоза, пришлось вручить Валентине Григорьевне «похоронную», в которой было сказано, что рядовой Семен Сергеевич Вербов пал смертью храбрых в боях против фашистских захватчиков. Все было известно Аглае Митрофановне — и то, как воспитывала она сына Сережку и как учила уму-разуму своих сверстниц, — а все равно волновалась.

— Лучше бы сама смолола тонну зерна либо самого уросливого жеребца объездила. Ведь сколько народу слушать будет, страсть!..

— Ничего! — подбадривал Андрей. — Главное — забудьте о микрофоне. Рассказывайте просто, как избирателям на беседе.

— Эге! — хитро подмигнув, ответила Кондратова. — Как избирателям... Давай-ка лучше прочту еще разок.

И она с усердием принялась читать, стараясь представить себе невидимых слушателей.

Хлопнули входные двери. В комнату вошли председатель колхоза Борис Михайлович, Наташа, Тоня и Валентина Григорьевна. Борис Михайлович прошелся хозяйской поступью по комнате, бросил на стол шубенки, подул в микрофон.

— Значит, промитингуем? — с нарочитой веселостью спросил он.

— Промитингуем, — тяжело вздохнув, отозвалась Кондратова. — Ишь, храбрец выискался. Это тебе не на разнарядке речь держать, когда народ видишь.

— И верно, — поддержала Наташа, — боязно...

Андрей попытался отвлечь внимание от микрофона, от накалившихся ламп усилителя. Неожиданно для себя самого он завел разговор об овсяной браге, которой славились хозяйки северогорских деревень, спросил, в чем секрет ее приготовления.

— Уж не знаю, в чем секрет, — оживилась Кондратова, — только заехала я прошлым летом в Калашниково договор заключить с колхозом. Ну, и пить захотелось. Зашла к Аграфене, свояченице моей. Дай, говорю, квасу испить или воды студеной. А она мне: зачем воды? Испей овсяной. И подносит мне кружку. Выпила я ее с жару-то одним махом. Если не жаль, говорю, налей еще. Она мне — еще кружку. И вот, поверите ли, хочу встать, а ног не чувствую — как протезы. Так и просидела на табуретке битый час. Голова светлая, чувствую себя нормально, а ноги не идут. Свояченица-то моя — похохатывает знай. Вот, говорит, как тебя, Митрофановна, приваживать надо. Целый часок со мной побеседовала, а так и минутки не посидишь. А сидеть-то, сами знаете, разве есть у меня время сидеть?