Фея находит у него в кармане ключи и открывает дверь.

Потом мы кладем его на диван и уходим…

Фея второпях надевает платье, забирает свои молитвенники, иконки и уходит ко мне навсегда…

И словно в подтверждение моих собственных мыслей она расставляет свои иконки на шкафу, вынимает свое белье и складывает его вместе с моим в гардеробе, и все это просто, беззвучно, а потом берет на руки Аристотеля и приобщается к моей домашней святыне…

Аристотель тарахтит, как старенький мотоцикл…

Его мурлыканье еще раз подчеркивает учтивую благодарность и вежливость усатых королей…

Всласть налюбовавшись кошачьей негой, Фея неожиданно сгоняет Аристотеля и с шутливой дурашливостью берет на колени меня… И я, такой большой, толстый, на коленях у маленькой хрупкой Феи вдруг чувствую себя ребенком и плачу от счастья, и встаю с ее колен, и беру ее на руки, и снова ее раздеваю, и медленно целую, и с радостью вижу ее закрытые вожделеющие глаза.

Ее маленький язычок проходит сквозь мои зубы и затевает с моим языком нежную и страстную игру… Вот так и умирают от любви… И получают в дар Бессмертие.

Утро застает нас врасплох… За окном туман, и мыслей никаких… Таня ежится от ожидания…

И все в предчувствии какой-то надвигающейся катастрофы.

Цнабель говорит, что поэт не боится оскорбить своей любовью никого… Цнабель – провокатор реальности…

Он говорит, как может быть, и это бывает, хотя смысла в этом нет, он все-таки ищет его и упрямо находит, словно свое же отражение в старом разбитом зеркале…

И как петля под потолком, пространство сужено до точки…

Иначе говоря, мысли Цнабеля усиливают мою ничтожность… Таня и Фея одеваются, они слиты во мне единой плотью… И только, когда в ее глазах начинает блестеть лишь страх со слезами…

Вижу Таню, чужую жену, а Фея моя со сказкой уходит. Таня одевается так осторожно, словно змея опять заползает в свою кожу… Почему змея? А не птица?!

Почему я молчу? И какая в молчании тайна? Я встаю, подхожу к ней, обнимаю, целую ее, и ко мне опять возвращается моя живая и светлая Фея…

Моя Фея мой несчастный цветок, ты прикасаешься ко мне своим измятыми лепестками…

Твои уставшие видеть глаза находят во мне счастье… Счастье – забыть свое горе, отдавшись нежному зверю…

Зверь – огонь – глаза – окно – руки – губы – тоска – боль – надежда – любовь – тела – сосуды – свет изнутри в пустоте обживание Вечности…

Кто-то произносит обман давно уже утраченной мечты, но на острие наших сливающихся языков крадется лишь пламя Вечной Любви…

Я чувствую, целуя тебя, как здесь, рядом, в этом же доме ворочается Темдеряков, как глухо и отдаленно в его беспростветном мозгу раздается мучительный окрик…

Эй, вы там, наверху! Именно чужие и противозаконные…

Дети греха и соблазна, дальше роковая схожесть объединяет нас с безумием пространства…

Любить себя, все остальное ненавидеть, мы так не думаем, но так оно и есть… Люди не спешат проснуться, боясь исчезнуть навсегда… Их боязнь эгоистична…

Все живет одним бесконечным превращением…

Темдеряков превратился в Таню, Таня – в Фею, Фея – в меня, я – в вечную Тайну…

И конца этому не предвидится, ибо этот конец запрятан в самое начало. И превращение началось. Однако распад неминуем, и глубокое проникновение исчезает, не оставляя после себя даже лучика надежды на светлое грядущее…

– Я не должна была идти сюда, – прошептала она, сжимая ми руки.

– Ты любишь его?!

– Нет, боюсь! – заплакала она как девочка, ждущая от взрослых наказания.

– Не бойся, теперь я тебя никуда не отпущу и ты будешь моей Феей…

Феей! И она перестала плакать, наказание испарилось ненужной влагой, а стены светились безмолвием произнесенного чуда. И мы опять слились в нежнейшем поцелуе…

Любой бы бесполый метафизик со всей своей драгоценной импотенцией нуждался так в грехе и раскаянии… как чистая вода – в земле, в ее обворожительной глубине, в истоке всего Вечного и уходящего вместе с облаками за горизонт…

Там, где невидимкою душа моя с твоею кружатся, как птицы. Темдеряков звонил и стучался в дверь, как дьявол. Моя Фея посмотрела на меня с мольбою…

Но я с молчаливой улыбкой пошел открывать… Я ждал, когда смогу его ударить… Мне надоело всем смущаться в забытье. Мой стыд окуплен был живым страданьем Феи.

– Она у тебя?! – крикнул в раскрытую дверь Темдеряков и, не дождавшись ответа, вбежал, отталкивая меня, в квартиру.

Я сжал кулаки и рванулся за ним. Я готовился к серьезному удару. Только Феи не было нигде.

Темдеряков как помешанный бегал из одной комнаты в другую… Его отупевший с похмелья взгляд никак не мог задержаться ни на одной вещи, лежавшей у меня в комнате.

Он даже не заметил маленьких иконок и ее сумки на стуле.

Он искал только ее, а поэтому все остальное в его глазах сливалось в бесконечную гримасу.

– Вы же были вместе, или мне это приснилось, а может, показалось или вспомнилось, – он бормотал, почти не глядя на меня…

Я молчал, кивая головой, слыша каждый удар своего сердца…

– А может, я сошел с ума, – он хотел сказать еще что-то, но остановился, поглядел себе под ноги в пол, потом сумрачно обвел глазами всю комнату и вышел, не проронив ни слова…

На мгновенье я остановился и замер в этой тишине… Беспощадная и глухая ко всему… Она как будто навсегда лишила меня моей Феи.

Я слабым шепотом ее окликнул, словно боялся не найти и потерять. И слабый шорох тут же под диваном вернул ее как Божью благодать.

Вместе с Аристотелем Фея выползла из-под дивана и сразу же зачихала от пыли… Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, как дети, а может, в это мгновенье мы и были детьми.

Ведь вместе нам было легко, мы только узнавали себя, а вместе с собой заново воспринимали этот удивительный мир. Верно угаданные друг другом, теперь мы прятались от Темдерякова и упивались загадочной реальностью, как сном. Разумеется, что теперь я забыл про учебу и весь день провел с Феей.

Она баюкала меня…

Сладкая истома волнами бродила по телу. И как колокольчик звенело в такт чувствам безумное сердце…

Она была нежней и желанней любого цветка, любого нарождающегося света…

Среди пустынной ночи наугад я брел куда-то, а теперь в нее… Так чувство оставляет звездам взгляд…

Мой вечный сон… Спасение мое…

Около полудня опять раздался пронзительный звонок с отчаянным стуком в дверь… Фея опять притаилась на время, а я, словно в каком-то тумане, открыл дверь и увидел писателя Петрова…

Он, как всегда, стоял с папочкой, наверняка, наброски какого-то нового романа, им еще с бутылочкой греческого коньяка, которую он держал двумя пальцами на весу как обладание внезапно несчастными побуждениями, измотавшими его творческое Эго…

– Я, кажется, написал роман, – сказал он вместо приветствия и впился меня своими русскоязычными голубыми глазами…

– Между прочим, «Приют в небесах» называется, – торжественно прошептал он.

– Название многообещающее, – безо всякой радости заметил я.

– Ну, так я войду?! – спросил он меня, видя, как я с беспокойством переступаю с ноги на ногу.

– А, может быть, как-нибудь в другой раз?! – ответил я ему вопросом на вопрос, удивляясь собственному голосу…

– Впусти его, – услышал я сзади голос Феи и со смущением дал Петрову войти… Нисколько не обиженный Петров сразу же поцеловал у Феи ручку и представился:

– Русский писатель, но увы, с очень распространенной фамилией Петров, хотя можете звать меня просто Александром… Александром Ермолаевичем…

– А вы не пробовали взять себе псевдоним?! – спросила Петрова Фея, присаживаясь со мной на диван.

– Да нет, – Петров с удовольствием плюхнулся в кресло, – я сам себе прозвища давать не люблю, да и к древу моему отношусь очень серьезно. Ведь мой род берет начало еще со времен Ивана Грозного… Один из моих предков при нем опричником служил… У меня даже под стеклом лежит пожалованная царем грамота моему пра-пра-прадеду.