Перенеся провиант на землю, чтобы на судне было просторнее, участники экспедиции устроили обсерваторию, покрыли палубу парусами и уютно устроились на зиму.

Им пришлось прожить в этой гавани целых две зимы. Они производили научные наблюдения, предпринимали санные экспедиции по окрестностям, ходили на охоту, определили местонахождение магнитного полюса, который оказался недалеко от того места, где находил его Джемс Росс, и изучали различные эскимосские племена но мере того, как знакомились с ними.

В середине августа 1905 года «Гьоа» подняла якорь и, благополучно миновав проливы Симеона и Виктории, бросила якорь на том самом месте, которого в 50-х годах достигал с запада Колинзон. Но им оставалось еще довольно трудная часть пути по мелким водам.

«Мы стояли у конца того предприятия, которое служило целью нашего плавания и которое многие до нас тщетно старались совершить. Последние дни и ночи плавания весь экипаж „Гьоа“ находился в сильнейшем напряжении. Я сам не мог есть, — рассказывает Роальд Амундсен. — Перед каждым обедом и ужином я чувствовал мучительный голод, но не мог проглотить ни одного куска».

И вот 26 августа 1905 года по шкуту пронесся крик: «Судно в виду!»

Северо-Западный путь был пройден!

Когда корпус встречного судна показался из-за горизонта, на «Гьоа» был поднят норвежский флаг. Встречное судно оказалось американским китоловом.

— Это капитан Амундсен? — раздался вопрос…

И «Гьоа» на всех парусах понеслась дальше на запад.

Никто из ее экипажа не рассчитывал, что придется еще зимовать. Однако «Гьоа» пролежала в дрейфе у Кинг Пойнт целых десять месяцев, затертая во льдах. Но тем не менее задача, которую поставил себе Амундсен в этом первом своем самостоятельном путешествии в полярные страны, была решена.

В октябре 1905 года Роальд Амундсен пробрался вместе с китоловной почтой через остров Гершеля на лыжах, в снеговых сапогах и в санях до Игли Сити на Аляске и послал домой телеграмму. Он оставался в Игли Сити целых два месяца в ожидании известий с родины, а затем вернулся на «Гьоа».

Весной умер один из его спутников — машипист Вийк. Его смерть была единственной потерей, омрачившей торжество победителей льдов.

Когда лед тронулся, «Гьоа» пошла дальше на запад, мимо острова Гершеля, через Берингов пролив к Ному на Аляске.

«Гьоа» была принята с бурным восторгом. В каждой гавани, куда они заходили, их встречали с одушевлением. В Сан-Франциско «Гьоа» была оставлена и помещена, как достопримечательность, на озере в одном из парков.

В ноябре 1906 года экспедиция вернулась домой с богатой научной добычей. Судно «Норвегия» доставило ее в Христианию.

То предприятие, о котором юный Амундсен мечтал за 18 лет до этого, осуществилось: он прошел Северо-Западным путем. Теперь ликование и крики толпы относились к нему самому.

Первые полчаса после отлета дирижабля «Норвегия» из Кингсбая на Шпицбергене наш путь шел вдоль западного побережья Шпицбергена. Шесть его ледников и покрытые снегом горы ярко блестели на солнце. Моторы дирижабля благодаря стараниям механиков работали в полном порядке. Мы скоро миновали Датский, а затем Амстердамский остров и при помощи солнечного компаса направили свой курс на северный полюс.

Едва мы оставили позади себя Кингсбай, как каждый на борту дирижабля занялся своей работой. Приходилось только удивляться, как можно было работать в такой тесной кабине. На стенках ее находились приборы для управления воздушным кораблем, моторами, выпускными клапанами для газа и рулями. В центре кабины устроился Рисер-Ларсен со своими картами, с начерченными на них изогенами (линии, соединяющие пункты с одинаковым склонением магнитной стрелки). Карты эти были проверены при полете и оказалось, что изогены на них были нанесены весьма правильно. В дальнейшем они служили нам большую службу, потому что приходилось прибегать к ним, когда из-за тумана нельзя было пользоваться солнечным компасом.

В кабине, кроме того, помещался радиоаппарат, и Мальмгрену был предоставлен в распоряжение маленький столик, чтобы чертить метеорологические диаграммы, составляемые на основании получаемых по радио сведений. Очень много работы выпало на двух радиотелеграфистов, Готвальда и Сторм-Йонсена, принимавших по радио метеорологические бюллетени, сведения о месте нахождения дирижабля и разные газетные сообщения. Они же должны были рассылать по радио депеши для печати.

Нельзя обойти молчанием также Титану, собачку-терьера, принадлежавшую Нобиле[10]. Она была единственным существом женского пола на борту дирижабля. Наконец, еще остается упомянуть о запасах пеммикана[11] и бисквитах, тридцати бутылях-термосах и одеяниях всякого рода. Все это порядком загромождало нашу кабину.

В скором времени внизу под собой мы увидели полярный лед. Легкие облака быстро рассеивались, и видны были только голубое небо и сверкавший лед. Горные вершины северной части Шпицбергена исчезли уже из виду, и вокруг нас во все стороны простиралась необозримая ледяная равнина.

Несмотря на то, что неудачные результаты экспедиции 1925 г. у всех нас были в памяти, мы жадно искали глазами земли. Но повсюду, как и в прошлом году, был виден только лед, весь в каналах и трещинах, узких и извилистых, почти сплошь покрытых тонким налетом свежего льда. Все мы, и особенно участники экспедиции 1925 г., испытывали большую радость от сознания, что полет предпринят на дирижабле, а не на аэроплане, и что не приходится судьбу свою и экспедиции ставить в зависимость от счастливой случайности найти удобное место для посадки там, где такового места, повидимому, не имелось вовсе.

Наш полет на «Норвегии» сейчас представляется нам, как сказочное путешествие в лазурном небе над сверкающим на солнце миром из кристалла, когда мы неслись по воздуху со скоростью до 80 клм. в час. Наши моторы работали с точностью часового механизма. Благодаря солнцу и меховым шубам нам было достаточно тепло, несмотря на низкую температуру, а внутреннюю теплоту мы поддерживали, подкрепляясь яйцами, мясом, паштетами и сандвичами, которыми нас щедро снабдили наши друзья в Кингсбай. Не было никакой необходимости прибегать к пеммикану и молоку в порошке.

Так мы пролетели большую часть расстояния от Кингсбай до 88° с. ш., держась на высоте 400–500 м. До 83° и даже до 84° с. ш. мы часто замечали белых медведей, а иногда и тюленей, но далее не обнаружили ни малейших следов присутствия каких-либо живых существ. По льду передвигалась только темная тень нашего дирижабля.

Когда мы достигли 87°45′ с. ш., мы убавили несколько скорость в память полета 1925 г., потому что на этой широте наши гидросамолеты вынуждены были тогда спуститься. Для Рисера-Ларсена, Омдаля и меня наступил торжественный момент воспоминаний. Мы смотрели сверху вниз на расстилавшуюся ледяную пустыню и вспоминали, как год тому назад должны были провести на ней двадцать пять дней!

На широте 88° мы встретили туман и поднялись сначала на 540 м., а затем на 900 м. высоты, чтобы выбраться из него. Волны тумана колыхались под нами, как громадные клочья шерсти. Это было досадной помехой, и мы задумались, не придется ли продолжать путь к полюсу и над неисследованными областями по другую сторону его в густом тумане. Казалось, что так и будет. Два часа мы плыли по этому морю тумана, но полученные со Ставангерской станции в Норвегии телеграммы сулили нам благоприятные ветры по пути к северному полюсу. От поры до времени в тумане показывались просветы, и мы могли установить, что под нами не было никакой земли.