Тимур тихонько вздрогнул от касания холодным очищенным бананом по щеке и сразу же улыбнулся, но глаза не открывал. Поэтому Илья лёгким касанием провёл бананом по шее, по груди, вокруг тёмных сосков и обратно к подбородку, к губам. Надавил ароматным банановым стволом на губы, и притворщик обхватил упругую мякоть, издал пошлый звук и начал сосать. Такой он, повелитель Орлиных гор — то неприступный работодатель, то циничный оценщик творчества, то порывистый любовник, то милый мальчишка, готовый поддержать лёгкие шалости.

      — Я принёс вина, — прошептал Илья.

      — Мы будем пьяными с утра? — ответил Тимур.

      — А ты собрался куда-то ехать?

      — Нет. Я буду с тобой.

      — Значит, можно выпить по бокалу марсалы.

      — Хм… Мы же потом опять уснём. А у меня на тебя иные планы, — Тимур вдруг обхватил Илью за шею, повалил на спину, навалился сверху, банан был безжалостно раздавлен двумя телами. — И я намерен их выполнить и перевыполнить! Буду тебя терзать и поедать!

      — Терзай. — И Илья сладко и счастливо закрыл глаза.

      Бурный секс всё-таки перемежался с распитием марсалы. Тимур даже принёс ещё одну бутылку — правда, половину этого сицилийского алкогольного нектара они вылили на пол в порыве страсти и даже не заметили, как на полу появилась винная лужа… И Илья как-то позабыл выведать, что за лекарства хранятся в холодильнике. Виной всему губы и руки Тимура и винные пары…

      ...Винные пары Казимир переносил даже хуже, чем табачные. Ещё и потому, что возлияния тут каждый раз заканчивались громкими, неприятными кошачьему уху воплями — то были и песни, и ругань, и плач, в который неизменно всё перерастало. Кот мог наблюдать за жизнью через пыльный просвет между полом и диваном, всё, что он видел, было не выше плинтуса. Но и здесь, на самом дне комнаты, хватало действующих лиц, точнее ног, которые почти ежевечерне разыгрывали для Казимира один и тот же спектакль с небольшими импровизациями. Ножки старого стола, массивные, как балясины, и неподвижные, всегда оставались центром мизансцены. Востроногое сборище разносортных стульев и табуреток двигалось и гремело всегда неподалёку, а вокруг них ночи напролёт толпились человеческие ноги, уходили и возвращались, основательно опирались и легонько касались пола, гремели чем-то выше на столе. Все они имели свои характеры, и Казимир быстро научился различать их. Многие были завсегдатаями здешних сборищ, они вваливались вальяжно и шумно, их приветствовали громкие довольные возгласы и некрасивый смех. Удары по столу и звон становились громче, звуки и голоса сливались в сплошной гомонящий фон.

      Кот прикрывал глаза. Он без труда научился распознавать по слуху семенящую походку Манон; её ступни, нарочито вывернутые в подобие третьей позиции, были обуты в каблукастые домашние тапочки, выбивавшие дробь на истёртом паркете. Иногда покорные табуретки летели в стороны, а крупные тяжёлые ноги в неопрятных носках пускались в недолгое плясовое путешествие. Коту эти переступы и прыжки казались из-под дивана бессмысленными и угрожающими, особенно потому, что вопли тотчас становились совсем уже невыносимыми. Иногда ноги заплетались и поскальзывались на паркете, тогда Казимир мог видеть и целого человека — обычно, краснолицый и распаренный, он валился на пол, увлекая за собой мебель и звонкие стаканы, начинал хвататься за воздух, как перевёрнутый жук, и разливал вокруг алкогольные миазмы. Красная креплёная лужа угрожающе растекалась, метила ручейком под диван, кот морщил нос, подёргивал вибриссами и злорадно предвкушал развитие событий. Он заранее чувствовал, как за дверью появлялись другие люди, потом в прихожей долго и нервно рвался на части электрический соловей, предвещая конец попойки, потом снова топот Манон, холодный сквозняк и очередная порция ругательств.

      Время слилось для Казимира в непрерывную череду ночных оконных дежурств и дневных пряток. Но в этот раз что-то шло не по сценарию. Накануне ругаться начали рано, не дожидаясь глубокой ночи, и теперь чуть свет каблучки Манон уже сновали по квартире во всех направлениях, вколачивая в паркет раздражение. Пространство искрило нервозной суетой, из прихожей тянуло стылым уличным воздухом, несколько раз хлопала дверь. Казимир видел, как валятся на пол вещи, как они подлетают вверх и снова падают. Видел он и несколько больших дорожных сумок — дома бы он непременно их обследовал и свил гнездо в самой удобной, — но те наполнялись и без помощи кота, раздувались от разноцветного тряпья, а тот сидел тихо и не показывал носа. Казимир видел, как давешний неудачник-танцор прошлёпал в центр комнаты прямо в грязных уличных ботинках, Манон разразилась серией ругательств, но засеменила ещё чаще.

      Одна за одной стали исчезать чёрные сумки, кот еле успевал следить за калейдоскопом событий во внедиванном пространстве, как вдруг со стороны входа в его пещеру замаячили и настойчиво потянулись к нему когтистые руки. Казимир попятился, Манон истово закискискала. Казимир уже упёрся спиной в дальнюю стену и встал свечкой, а Манон подбиралась всё ближе, отодвигая диван бедром. Казимир решил не сдаваться, Манон тоже не отступала, интонации её сменились с просящих на требовательно раздражённые. Казимир зашипел, дамочка зарычала. Неожиданно сверху кота накрыло чёрным пластиковым пакетом, и крупные мужские руки схватили его поперёк туловища. На секунду Казимиру показалось, что он ослеп, а чужие прикосновения сразу стали сильнее и бесцеремоннее. Кот сопротивлялся самозабвенно, вспарывал полиэтилен и кожу, как отчаянный ассасин. Но тяжёлая рука схватила его за загривок и, скинув прорезанную черноту пакета, тут же окунула в тесную и неподвижную черноту сумки на молнии. Казимир не мог больше ни двигаться, ни дышать, он только с ужасом пытался понять, что происходит по ту сторону реальности. Его несли, потом перестали, потом снова несли, вокруг всё хлопало и рычало, сперва было холодно, потом нестерпимо жарко, пару раз молния, что удерживала его, распластанного на вещах, раскрывалась и странный свет ослеплял в образовавшуюся щель. Казимир даже слышал где-то голос Манон, но пугался так, что пятился обратно в глубину своего плена. Ужас пробрался в большую дорожную сумку и в сердце серого кота. От этого ужаса или недостатка кислорода Казимир почти терял сознание. Всё закончилось внезапно. Уже к вечеру...

      ...Уже к вечеру был готов ещё один портрет Тимура. В этот раз Илья изобразил сидящим в кресле, как на троне, подобно повелителю Орлиных гор достопамятному Ашен-Шугару, только без фэнтезийного костюма. Вместо дракона — драпировка одеяла, вместо головы королевы эльфов на копьё нанизана голова, удивительно похожая на самого Илью.

      — Та-а-ак, узнаю картинку, — весело протянул Тимур. — Только вот почему тут твоя головушка на копье? Что за фальшивый символизм?

      — Значит, ты понял тогда, что этого персонажа я с тебя срисовывал? — улыбнулся в ответ Илья.

      — Конечно понял. Я и заинтересовался тобой после того, как мне из редакторского отдела принесли эту иллюстрацию, захотел с тобой встретиться. Непонятно только, как ты нарисовал персонажа, такого похожего на меня, не с натуры? Или это совпадение?

      — Я видел тебя однажды в коридорах вашего центра. И сразу же подумал, что хотел бы взять твой образ для иллюстраций. Нашёл фотографии в Интернете и накалякал.