Но государственные хлопоты, как надоедливый репейник, цеплялись и здесь. Не один час обсуждали они, что нужно сделать, чтобы не повторилась пугачевщина.

   При одном лишь упоминании о Пугачеве на императрицу каждый раз сильной волной накатывал какой-то липкий и холодный ужас. И не только потому, что пламя восстания охватило огромные пространства, и после Казани придворный мир мелко дрожал: пойдет или не пойдет мятежник на Москву?

   Императрице не раз мерещился ночью укоризненный взгляд митрополита Арсения Мациевича, слышала те печальные слова, сказанные им на суде:

   - Ты еще встретишься со своим мужем, убиенным тобой...

   Второй десяток лет на муже массивная надгробная плита, а раз от разу загораются бунты, которые по слухам народным возглавляет Петр ІІІ, покойный ее муж. Она рубит голову очередному самозванцу, но опять поднимается муж из беспросветной тьмы могилы, и опять пылает восстание.

   Емельян Пугачев стал пятым самозванцем, принявший имя ее мужа, Петра ІІІ.

   Ей до сих пор не переставал сниться тот печальный взгляд старого, напрочь лысого от прежней цинги, Мациевича; уже без митрополичьего облачения, в одном подряснике он остальных умолял не ступать на ту стезю, не делать заранее императрицей намеченного; ей же горько, без злобы и мести, лишь упрекнул:

   - Ты еще встретишься...

   Палач отрубил голову Пугачеву размашистым взмахом топора и высоко поднял ее, окровавленную, на спице над головами запуганного люда, но зато, откуда ни возьмись, самозванка, именующая себя сестрой мятежника, незаконной дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны. Елизавета, поговаривали, родила ее от Разумовского.

   - Интересно бы знать настоящее ее происхождение, - думала вслух императрица, направляясь уютной аллеей от прудов к дому.

   - Черт ее знает, - само упоминание о ней Григорию было малоприятным. - Одни говорят, что дочка пражского трактирщика, другие - нюрнбергского булочника.

   - Редкой красоты и ума, поговаривают...

   - По поводу красоты - не знаю. Но, как докладывают из Тайной экспедиции, ума хватает посылать манифестики к султану, ба, даже Орлову, графу Панину...

   - Достаточно мне пяти мужей-покойников, которые на дыбы ставят империю, чтобы еще из небытия их сестрицы поднимались. Где она, кстати?

   - Колесила всей Европой, в настоящий момент, говорят, в Италии, в городе Рагузи.

   - Арестовать бродяжку. Кто бы это смог так аккуратненько, прилично, чтобы никакой комар, из любого монаршего двора, носа не подточил?

   - Орлов, - бухнул Григорий так, словно знал заранее вопрос.

   Императрица только головой крутнула - не забывает Григорий, кто ему глаз изуродовал.

   - Быть по-твоему...

   Потемкин понимал, какой опасности подвергает он графа Алексея Орлова-Чесменского, своего обидчика, и какой грандиозный европейский скандал из этого может, в случае неудачи, случиться. Но в этот раз Григорий таки ошибся. Орлов с его авантюрным нравом справился с поручением блестяще.

   В первую очередь, Алексей притворился влюбленным, вскоре княжна ответила взаимностью, а дальше помог случай. Английский консул в Ливорно прислал письмо, что там крепко подрались русские моряки с английскими, и просил Орлова разобраться лично. Алексей, который не знал английского, дал княжне перевести и собрался в дорогу. Ей взгрустнулось, и она попросилась с ним.

   - Императрице будущий свой флот стоит увидеть...

   Этого только и требовалось. Едва она поднялась на борт адмиральского корабля, как к ней подошли:

   - Именем ее императорского величества вы арестованы!

   Дальше судьба княжны была заранее расписана: утомляющая дорога в качестве арестантки, Петропавловская крепость.

   В каменных стенах крепости княжна быстро сгорела от туберкулеза и унесла в могилу тайну своего рождения. Но на многолюдных похоронах почему-то присутствовала вся большая семья Разумовских.

   34

   В погожее июльское утро, а именно тринадцатого числа 1775 года, Москва звенела оркестрами, празднично одетый люд заполонил площади, а еще веселее было в кабаках и трактирах - Москва праздновала Кючук-Кайнаржинский мир.

   В приемные покои Пречистинского дворца, где находилась императрица, люд, прибывал еще утром поздравить с викторией. Одни приезжали, другие уже отбыли, на вспотевшие парики брильянты бросали игривые отблески, но ни один из сановитых гостей, к большому огорчению, не удостоился аудиенции.

   - Государыне нездоровится, - один и тот же ответ ожидал любопытных.

   Быстро между именитых посетителей разнесся слух, что у императрицы расстройство желудка. Через невнимательность прислуги, которую государыня таки неоправданно балует, ей дали плохо помытые фрукты, вот вам и раз...

   - Да за это не только кнутами угостить...

   - Доброта государыни вон чем вернулась, - возмущались придворные.

   Императрице же было не до праздничного грома оркестров и не до кривотолков сановитого люда в приемных покоях - ей надлежало уже родить. Схватки начались еще утром, кроме боли, допекал страх. Как ни как, сорок шесть лет, поздно уже, вовсе не так, как родила от Понятовского, Салтыкова или Гришки Орлова.

   О родах, которые приближались, никто не знал и не должен был знать, как и о венчании с Потемкиным - так себе, перешептывались по углам и не больше.

   Облегчилась она, к собственному удивлению, как-то легко, даже не очень скричалась - на свет появилась миловидная девочка. Императрице не пристало грудью младенцев кормить, поэтому новорожденную едва помыли и спеленали, и сразу же тайком вывезли к сестре Потемкина, Марии Алексеевне Самойловой. Назвали ребенка Елизаветой Темкиной, у Самойловых она и кормилась, пока не отдали в пансион - как вырастет, то станет хозяйкой больших поместий в Херсонской губернии.

   Жизнь придворная, между тем, имела свой устоявшийся ход: приемы иностранных гостей, званые обеды, после обеда переходили в зал, где императрица играла в карты несколько робберов в вист или фараон, устраивала буриме или шарады. Как-то в конце мая 1777 года посетила новое имение Потемкина в Озерках. Хозяин чествовал гостей с размахом, за обедом в их честь стреляли пушки, ведь за стол сели около тридцати первых лиц государства. Но императрица чаще всего внимание обращала не на троюродных братьев Григория или семью Энгельгартов, ее интересовал больше всего новичок, гусарский майор, смуглый тридцатилетний серб, кудрявый здоровила Семен Зорич. Однако и у Григория, и у остальных за столом создалось впечатление, что они уже были знакомы до этого.

   Вскоре Зорич занял в Зимнем дворце апартаменты официального фаворита.

   Услышав о появлении нового конкурента, срочно в Петербург вернулся Завадовский - он мучался, метался, не зная, что делать, пока ему не посоветовали сидеть тихо-тихо. Завадовский послушался, его учтивость императрица оценила достойно. Он получит в подарок четыре тысячи душ, а на выделенные императрицей средства построит впоследствии в Екатеринбурге дворец на двести пятьдесят комнат с мельхиоровыми каминами.

   Государыня же чувствовала себя привычно, передавала через Григория записочки любимому Симе, как звала она Зорича. Потемкин выезжал то на войны, то еще по каким-то заданиям, но всегда мог вернуться в Зимний, в свои апартаменты, соединяющиеся с покоями императрицы прямым коридором. Григорий был внимателен к каждому из очередных фаворитов, по большей части, своих прежних адъютантов, не забывал где-то из дальних дорог высылать им подарки. Зоричу он прислал перо с роскошным брильянтом на шляпу и дорогую палку, даже императрица в письме радовалась: "Сима разщеголял, по милости Вашей, Вы послали ему превосходную трость, он похож на шведского короля, но превосходит его в благодарности к Вам".