Машина припаркована всего паре метров. Он остановился возле нее на секунду, но прошел мимо и свернул за ближайший переулок. Мерцал тускло-синий фонарь, да окна бросали грязно-апельсиновые пятна света. И — о да! — в этом свете нашлась она. Сидела на голом асфальте, прислонившись спиной к холодной стене, с лицом, запрокинутым к черному небу…

Джек опустился на корточки возле бесчувственного тела и долго изучал ее взглядом. Наконец он осторожно просунул одну руку под колени, обхватил другой хрупкую спину и, подняв Вренну на руки, быстро двинулся к автомобилю.

Проснулась я с ужасным похмельем, и первое, что сказал Джек, увидев, что я пришла в чувство, было: «зря я не приучал тебя к алкоголю, моё упущение». Я хотела съязвить что-нибудь в ответ, но головная боль требовала тишины. Внимательно осмотрев меня, он поменял влажную тряпочку на лбу, дал аспирина и посоветовал дальше спать.

Когда я очнулась в следующий раз, был уже вечер. Голова болела, но гораздо слабее, да и всё остальное тело слушалось на порядок лучше. Сквозь стену доносилось утробное звучание телевизора. Осторожно поднявшись на ноги, я пошла на звуки.

Джек обернулся, заслышав меня, и на мгновенье по его лицу пробежала улыбка, но она быстро скрылась, и лицо приобрело естественный серый цвет.

— Что, отпускает? — насмешливо осведомился он.

Я неопределенно пожала плечами, подошла к окну, сделала тише телевизор, села на диван справа от Джека.

— Ты мне должен пять тысяч, не забудь.

— А, так вот во имя чего было это жертвоприношение, — рассмеялся он, вальяжно закидывая руку мне через плечо.

Я покосилась на него, вынырнула из-под его руки, отодвинулась немного и откинулась на спинку дивана.

— Мне извиняться, что спугнула пташку, с которой ты мне изменял? — сухо уточнила я.

— О, ну, можешь извиниться, я послушаю, — он едва не облизнулся в притворном предвкушении.

— Скажи, что у тебя были к ней чувства, и я извинюсь, — я коварно улыбнулась.

Он фыркнул.

Я постаралась никак не выдать своего облегчения. И правда, что за глупость была подумать, будто Джек любит эту девицу? Хотя бы питает сердечные чувства… Слабее любви, но больше, чем секс… Нет, конечно нет. Ну и слава богу. Совершенно не хотелось бы быть виноватой в его разбитом сердце.

–

Следующим утром, когда я проснулась, Джека в квартире уже не было, зато на кофейном столике возле моей кровати лежали обещанные пять тысяч. Я довольно улыбнулась, скинула одеяло и села, поджав под себя ноги. Голова уже почти что не болела.

Холодильник у Джека был всегда полупустым, он редко ел дома — всё рестораны, какие-то вечеринки. В морозилке обитали пельмени и наггетсы, которые он научил меня готовить, но мне не хотелось мяса, оно ничем не отличалось… Пельменями и наггетсами меня пичкали и кораблисты. И еще много чем, чего здесь в избытке — котлеты, отбивные, колбаса, ну и всё такое.

В общем, пробежавшись пару раз по прохладным полкам взглядом, я решила: раз уж у меня появились деньги — почему бы не отправиться за покупками?

Возможно, это было не лучшей идеей…

Мало того, что я полчаса блуждала в поисках магазина под пронизывающим ветром, предвещающим осень, так еще и старуха ко мне привязалась, когда я изучала стеллаж со всякими йогуртами — мол, мешаю ей пройти или что-то такое. Наверное, это нормально. Наверное, людей нужно терпеть. Но, боги, как же это дико!.. Я несколько раз пыталась скрыться, но это только выводило ее, так что в итоге меня заставили выслушать лекцию о зверской бескультурности молодежи — и затем я до вечера не могла отделаться от унизительных воспоминаний и бурлящего гнева.

Зачем — зачем людям эта сгорбленная маразматичка? Я хочу не ненавидеть ее, но она и правда уже не живет. Я правда хочу быть гуманной. И не потому что я теперь живу среди людей — я давно думаю, что мы несем зло. Что человеческая жизнь, очевидно, ценна. Мне — моя, ему — его. Я не лучше его. Очевидно.

Но только и растению дороги его цветы и плоды, а мы их безжалостно срываем. А зверь дорожит своей шкурой или рыба — чешуей ничуть не меньше, чем человек — скальпом, и человек это знает — и что же? Охота и рыбалка процветают.

Я знаю, что те, кого я убила, жаждали жизни, к чему-то стремились, любили кого, и кто-то, должно быть, любил их. Знаю, что то, что я сделала — ужасно. Но знания — это в голове. А дальше не проникает.

Я знаю, что не должна думать, что эта пожилая женщина, у которой, наверно, есть дети и внуки, у которой была, вероятно, яркая жизнь и чистая любовь, что она — ходячий труп, досаждающий окружающим. Да, не должна, нехорошо так думать. Но, закрывая глаза, я вижу, как парочка моих фаворитов рассекают ее дряблое тело и растворяют останки в кислоте.

–

После расставания с блондинкой Джек, похоже, действительно, не унывал — не прошло и пары дней, как он снова перестал ночевать дома, и я уже не удивлялась, когда в восемь-десять вечера он уходил, чтобы вернуться во второй половине следующего дня. Но когда первой ночью осени он явился в три утра, вырвав меня из сладких объятий сна своими нервными звонками в дверь — я не просто удивилась — мне снова захотелось его убить.

Кое-как проснувшись, я открыла ему дверь, но Джек, ничего не замечая, продолжал вдавливать кнопку, порождая невыносимое дребезжание звонка.

— Э… — позвала я его, но он не реагировал. — Джек! — я подошла и настойчиво стукнула его кулаком в плечо. И едва увернулась от полетевшего в лицо ответного удара. — Эй, ты что?! — возмущенно воскликнула я, отходя на пару шагов подальше.

Джек молча сверлил меня пустым взглядом.

— А-а… — протянула я, вглядевшись в его глаза — зрачки были двумя безжизненными черными точками на фоне голубой радужки. Это мы уже проходили…

— Иди сюда, — заперев дверь, я устало махнула рукой в сторону кухни и мягко повела его туда.

Усадила его за кухонный стол, опустила перед ним блюдо с конфетами и печеньем и поставила кипятиться чайник.

Джек и раньше неоднократно отчаливал при мне в мир грез, но заботиться или приглядывать за ним мне не приходилось. Так что я понятия не имею, грамотно ли веду себя, но кажется, сладости работают: он по крайней мере не буянит. Просто сидит выпрямленный, будто плечи сковало льдом, и с холодком ужаса всматривается в пустоту.

Внезапно, будто покинув глубины его подсознания, в реальность вырвался невидимый шаловливый дух. Он подкрался ко мне сзади, резко обнял, и меня овеяло щемящей нежностью, а где-то под сердцем затрепыхалось желание податься вперед, прижаться к Джеку и прогнать к чертовой матери всю ту ересь, которая, должно быть, видится ему.

Но это был секундный бред.

Он прошел, и я привычным движением закинула пакетики заварки в чашки и залила их кипятком.

— Ты же не надеешься, что я буду это пить? — неожиданно спросил Джек, когда чай немного остыл.

Я покосилась на него, удивляясь: неужели уже приходит в себя?

— Ах, ну да, ты же параноик, — хмыкнула я. — Конечно, я отравила всю систему канализации, чтобы на твоих глазах набрать в чайник воду из-под крана, вскипятить…

— Ладно-ладно! Но сначала хлебнешь из обеих чашек.

Я закатила глаза, но спорить не стала.

Мы пили чай, к Джеку довольно быстро возвращалось сознание, и вдруг, подобно пощечине, в моей голове возникла мерзкая мысль: а ведь это я виновата! Ведь он так накидался сейчас из-за той девицы, и ночами отсутствовал он не с какой-нибудь приличной красавицей, а непонятно где — и всё это я с моей глупой вредностью-ревностью.

— Джек… — пробормотала я, набираясь храбрости. — Ты это из-за нее, да?

— Что? — он посмотрел на меня с недоумением, голодно поглощая печенье.

— Ну, та девушка, Юля. Ты… Прости, в общем, — меня будто вывернули наизнанку, и зачем я начала всё это, черт!

Джек смотрел непонимающе, затем насмешливо и, наконец, с откровенной издевкой. И в придачу к этому он сардонически захохотал.