Густые сумерки спустились на лагерь, когда совет наконец окончился. Озрик вышел из шатра, с удовольствием разминая затекшие ноги. Над головой, в темной синеве вечернего неба, зажигались звезды. Ветер доносил прохладу с недальней реки, запахи травы и леса перемешанные с дымом от костров. По стенам перемещались огоньки факелов в руках караульных. Стражники обходили стены, бдительно следя за окрестностями.

Озрик задумался, высчитывая оставшиеся дни и вспоминая, все ли было учтено на совете, машинально поглаживая Алую ленту на своей руке. Шорох, донесшийся справа, прервал его подсчеты. Из-за шатра вышел человек в просторном темном плаще и шагнул вперед, в круг света отбрасываемый костром.

- Здравствуй, Градимир, – сказал Озрик, рассматривая бывшего дружинника. Поношенный, серовато-бурый плащ, латанный кожаный колет, такие же штаны, заправленные в тяжелые, подбитые металлом сапоги. Осунувшееся лицо, заросшее недельной щетиной, впалые щеки и лихорадочный блеск глубоко запавших глаз. – Ты сильно сдал, воин.

Градимир молча опустился на колено, положив на землю перед собой свою жутковатую секиру.

- И к чему это? – спросил Озрик. – Подними оружие. Негоже доброй стали лежать на сырой земле. И сам поднимись. Ты воин, не раб и не преступник.

- Я не уберег госпожу, – ответил Градимир глухим, надтреснутым голосом. – Я не выполнил приказ. Я лгал тебе, возводя хулу на госпожу. Я прошу, суди меня. Определи наказание, дай мне право искупить вину свою кровью ли, смертью. Но дай шанс снять тяжесть с души, ибо нет сил моих, жить с ней боле.

Озрик, молча выслушав исповедь измученного совестью воина, шагнул вперед, силой поднял Градимира и крепко встряхнул за плечи.

- Нет в том твоей вины, Градимир. И перестань мучить себя. Встань!

Градимир упрямо мотнул головой и застыл в прежней позе.

Озрик вздохнул, со свистом выпустив воздух сквозь стиснутые зубы, присел на чурбачок, что валялся возле костра.

- Что тебе сказать? Нет у меня права судить тебя. Ты справный воин и честный человек, Градимир. И никто, слышишь, никто не может укорить тебя тем, что произошло. Я знаю, будь там обычные люди, пусть вдесятеро опытней и сильнее, ты дрался бы до конца, защищая Анариэль. Нет в том бесчестья, что тебя победили магией. Как нет у тебя вины передо мной, – Озрик поднялся, глянул дружиннику в глаза. – А перед своей честью и совестью, ты должен отвечать сам. Сам назначить себе виру и сам же её уплатить.

Что-то мелькнуло в глазах Градимира при этих словах. Будто мутная пелена, плещущаяся в них, исчезла, смытая поднимающимся из глубины пониманием.

- Я понял тебя, господин, – Градимир склонил голову, нагнулся, подхватывая секиру. – Так или иначе, в этот раз я свой долг искуплю – и, шагнув назад, исчез в темноте.

Озрик лишь покачал головой, подумав, что упрямый парень не успокоится, пока не смоет пятно со своей чести своей же кровью.

Дружина снялась с лагеря ранним утром. Первыми, едва край солнца поднялся над степью, ушли в сторону Калорна поморы, сопровождая обоз из полусотни телег. Чуть погодя, будоража утреннюю тишину слитным топотом копыт, ускакала по Приречному тракту кахарская сотня, высылая вперед и в стороны веер парных дозоров. Выждав положенный срок, покинули лагерь гвардейцы и эльфы, уходя вслед за конниками Саида. Последними, еще час спустя выступили латники Сильверфокса, оставляя за собой пустую коробку стен.

Весь день, меняя ход коней с шага на рысь и обратно, дружинники двигались на закат. Озрик рвался вперед, не давая слабины ни себе, ни другим, задав с самого начала скорость на пределе возможностей, не людей, лошадей. Долгий переход с рассвета до полудня, короткий привал с переседловкой и снова переход до самых вечерних сумерек. Вечером, на берегу реки воинов встречали сотни костров, обустроенной поморами стоянки. Бывалые походники, поморы лучше всех знали, что требуется измотанным дорогой дружинникам. В котлах уже булькала сытная, густая похлебка и румянились над углями бараньи и свиные туши исходя умопомрачительными ароматами. Оставалось лишь обиходить коней, набить потуже живот и, завалившись на попону, забыться глубоким спокойным сном. А утром, поеживаясь на холодке, под покрикивание десятников, оседлать коня, сунуть за щеку сбереженный с ужина кусок, запрыгнуть в седло и снова вперед по дороге, все дальше и дальше.

Дни летели мимо, похожие один на другой словно опята на трухлявом пне. Лето неспешно подходило к концу, в воздухе чувствовалась горьковатая осенняя свежесть, когда Алтея, подпиравшая степной простор своей широкой гладью свернула на север. Там, где великая реки начинала поворот, принимая в себя быстрые воды Серебрянки, дружина отвернула с накатанного тракта влево, к невысокому горному хребту. Приречный тракт шел дальше, пересекая Серебрянку по крепкому каменному мосту, ставленому еще гномами. Сразу за мостом, на правом берегу к тракту примыкала дорога, ведущая в долину Ручьев. Между дорогой и рекой, там, где в пологий берег уткнулись крутобокие ладьи, сверкали огни лагеря. Перед мостом, огибая неведомо кем и когда насыпанный курган, с полуденной стороны подходила древняя караванная тропа, что прихотливой стежкой, от одного источника воды к другому, вела через степь к увалам Срединного хребта.

Озрик придержал коня, остановившись на обочине, глядя как ряд за рядом проходят его бойцы, всматриваясь в покрытые пылью, усталые лица. Не смотря на тяжелый марш, люди были веселы и даже вымотанные долгим переходом кони шли быстрее, предчувствуя скорый отдых. Рядом остановил коня Этель.

- Что-то случилось, брат? – в глазах Этеля, сверкавших за прорезями кованой личины шлема, усталость мешалась с тревогой.

- Здесь условленное место, – Озрик привстал в седле, осматривая берега рек, заросших камышом и громадными ивами. – Я жду еще один отряд к этому сроку.

- Кроме нас здесь никого нет, – пожал плечами Этель, – дозорные клянутся, что и не было за неделю до нас самое малое.

- Вот это меня и беспокоит. Хотя… Поднимемся повыше. С вершины должно быть видно дальше.

Озрик пришпорил Серко, направляя коня вверх по склону. Темно-серый аргамак легко вынес всадника на плоскую верхушку кургана и остановился роя копытом, покрытую жесткой травой, хрящеватую землю. Рядом, стремя в стремя остановился Этель. Чуть поодаль замерли двое латников охраны, насторожено осматриваясь по сторонам. Озрик огляделся. На полдень и восход, от подножия кургана простиралось степное море, по которому ветер гонял серебристые волны, играя метелками ковыля. На закат, в одном переходе высились кручи Когтей, на полуночь же, за синей лентой Алторы, лежал изчерченный многочисленными ручьям, речками и озерами Логранский край.

- Вот они! – Озрик указал рукой в сторону степной дороги.

Равномерно меряя дорогу широким, скользящим шагом, к кургану приближалась колонна пеших воинов. Над строем плавно покачивался в такт шагам частокол копий с длинными, граненными наконечниками. Отряд быстро приближался. Этель уже ясно различал высокие островерхие шишаки, со стрелкой наносья и кольчужными бармицами, чешуйчатые и досчатые брони на воинах, круглые, червленные щиты с белым восьмиконечным крестом в круге, широкие, обоюдоострые мечи и толстые, прочные ратовища копий.

Озрик, а вслед за ним и Этель со своими ратниками, тронули коней, спускаясь с кургана навстречу подходящим пешцам.

- Кто они? – спросил Этель

Колонна остановилась. Воины опустили копья, упирая подток в землю, привычно опираясь на ратовище, перенося на крепкое дерево тяжесть тела нагруженного доспехами, оружием и припасом.

- Мои кровные родовичи. – Озрик осадил разогнавшегося было Серко – Россавы.

Этель взглянул на остановившихся пешцов с еще большим любопытством, рассматривая россавов о которых до сих пор лишь слышал редкие рассказы от купцов и странников.

Каждый ратник был облачен в двойную броню, поверх вороненной кольчуги, был надет куяк собранный из нашитых на кожу стальных пластин размером с пол ладони. Широкий, прочный пояс оттягивали ножны с прямым обоюдоострым мечом, за пояс у каждого ратника был заткнут топорик, кистень или шестопер. Кто-то носил клевец, кто то булаву на короткой ручке, кто то отдавал предпочтение второму клинку, более короткому и широкому. Круглый щит с восьмиконечным крестом и копье завершали вооружение россавских воинов. Внешностью и одеждой же россавы мало чем отличались от тех же поморов и других северян. Крепкие, плотно сложенные, светловолосые. Разве что непривычно смотрелись длинные косицы усов при отсутствии бороды и прямой, твердый взгляд, удивительно чистых, ясных глаз. От россавов исходило ощущение спокойной, уверенной в себе силы, словно от скалы, неприступного утеса, о который в полном бессилии разбиваются морские волны. На мгновение Этель попытался представить себя скачущего в конном строю на ряды таких вот, готовых ко всему, уверенных в себе и своей правде пешцов и содрогнулся, поняв, что россавы не дрогнут, не побегут пусть даже и от многократно сильнейшего врага. А лишь плотнее сомкнув щиты, встретят конницу остриями копий и, погибая, заберут с собой столько, что победе будет радоваться особо и некому.