Тут апостол показал, как надо скривиться, когда наслаждаешься. Супруги постарались запомнить эту гримасу, чтобы использовать ее и во время еды, и ночью. Но, видно, есть доля правды в утверждении льстецов о том, что начальники, когда за что-нибудь возьмутся, всё сделают лучше подчиненных. Ни Анания, ни Сапфира не смогли бы скорчить такую рожу. Петр же был в состоянии испугать самого Сатану.

От долгой болтовни у апостола пересохло в горле, он схватил стоявший на столе кувшин и сделал несколько глотков. Осушив губы рукой, Кефас собрался было продолжить свою речь, но передумал и уже более основательно приложился к кувшину. Минуты две, о чем-то задумавшись, он молчал, но затем снова раздался его скрипучий голос:

— Говоришь, вы муж и жена и потому любите друг друга. Но сказал Иисус Назорей: «И враги человеку — домашние его»! («Евангелие от Матфея», Х, 36).

— А почему? — удивленно воскликнули Анания и Сапфира.

— Да потому, что обычно домашние, эти упертые иудеи, против вступления членов их семей в нашу Церковь. Даже мать Иисуса пыталась разлучить своего Сына с нами. Помню, пришла однажды с братьями Его, а мы, запершись в одном сарае, слушали Учителя. И стала Мария вызывать Сына, но Он не вышел и сказал нам: «То мне не мать, а вы мне мать» («Евангелие от Марка», III, 31–35, «Евангелие от Матфея», ХII, 46–50 и «Евангелие от Луки», VIII, 19–21). И расцеловал нас всех.

Анания попытался представить, как Иисус целовал взасос Симона и называл его родительницей. Вовремя поднятая к устам рука плотника скрыла улыбку, и торжественность момента не была нарушена.

— Зачем же Мария хотела забрать Сына своего и Божьего? — спросила Сапфира.

— Эта подлая тварь считала Его придурком. Но мы вынуждены почитать ее. На словах, конечно.

Кефас снова взял кувшин и на этот раз его опорожнил.

— Это я не вино пью, а кровь Христову, — промолвил он, всё так же вытирая губы рукой[3].

Тут супруги испугались не на шутку: иудеям строжайше запрещено пить чью-либо кровь. Глава христиан понял причину их страха и рассмеялся.

— Да нет, вы меня не так поняли. Это вино, самое настоящее вино, но в момент причастия оно превращается в кровь Спасителя. И пить её повелел Иисус. А хлеб — это тело Его.

Анания и Сапфира окончательно запутались в христианских премудростях. Их лица выражали недоумение и страх, а Петр продолжал веселиться.

— Ладно, постепенно во всем разберетесь. Приходите сегодня на вечернюю службу.

Апостол два раза ударил кулаком в стену. В дверях показался Иов.

— Проводи их и распорядись, чтобы вечером Товия пропустил наших гостей. Они посетят богослужение.

Когда Анания и Сапфира оказались за воротами, смятение полностью овладело ими. Тот мир, в который они только что окунулись, казался и привлекательным, и отталкивающим. Что нес он: истину и с ней «спасение» в загробном мире или же пустую, отвратительную болтовню безумцев и их преступные деяния?

Супруги не решились сразу переговорить с Симоном о своем деле. Они, наивные, считали, что сначала надо стать для апостола «своими» и только потом просить его об услуге. Анания и Сапфира надеялись, что Кефасу будет приятно, когда с их помощью возрастет число его учеников. Но главе христиан, который всецело «пребывал в боге», было на это глубоко наплевать. Апостол даже считал, что не ему оказывают благодеяние отдающие всё свое имущество, а напротив, он творит добро, смиренно принимая дома новообращенных. «Так угодно Богу!» — были его любимые слова.

Да, князь апостолов оказался не слишком любезным собеседником, но чем ближе Анания и Сапфира подходили к своему дому, тем больше страх и внутреннее опустошение уступали место любопытству и желанию вновь посетить христиан. И не только потому, что наши главные герои считали Петра чудотворцем, способным излечить Сапфиру. Были и другие причины. Например, желание познать истину, желание, которое, однако, не смогла исполнить в течение тысячелетий ни одна церковь на Земле. Истины же официального иудаизма после встречи с пророком Вениамином супругам опротивели. Кроме этого, молодым нужны были друзья — ведь круг общения Сапфиры был ограничен несколькими соседками да базарными торговцами, а Анания беседовал лишь с плотниками. Тит Росций, к сожалению, заходил к ним редко, ибо любил много путешествовать. Да и был он чужеземцем, человеком иной культуры и иных понятий.

И последняя причина. Религиозная деятельность привлекательна для многих тем, что в церкви не надо работать. Мели себе языком или слушай — и никаких забот. Священники за это даже деньги получают. Анания и Сапфира, правда, так «высоко» не метили и становиться равноапостольными не собирались, но считали, что приятное времяпрепровождение им обеспечено. Единственная проблема заключалась в ненасытной жадности верхушки христиан, пожелавших добра своих ближних — дома супругов.

Несколько часов, проведенных за работой в саду, пролетели незаметно, и Анания с Сапфирой отправились на богослужение. Они притворили калитку и вышли на грязную каменистую дорогу. Прохожих уже не было — иерусалимцы рано ложились спать, и лишь возле своего дома сидела какая-то древняя старушка, которая всё еще не могла смириться с тем, что день закончился и ей уже некого разглядывать. Заметив спешащих куда-то соседей, она обрадовалась и даже слегка привстала с гнилого пенька, служившего ей табуреткой.

— А куда вы идете? Ведь уже поздно! — полюбопытствовала старушонка.

— А тебе что за дело, бабушка Сусанна?! — не останавливаясь, ответил Анания.

Старушка не стала пререкаться, ибо всё равно не смогла бы убедительно возразить соседу, но рот на всякий случай раскрыла и затем еще долго смотрела вслед супругам.

Больше знакомых Анания и Сапфира не встретили. Они быстро нашли цитадель христиан и постучали в калитку. Но поскольку Иов забыл предупредить привратника о приходе супругов, тот отказался их впустить.

— Передай, пожалуйста, Иову, что мы пришли. И учти, что сам Кефас пригласил нас на вечернее богослужение, — убеждала Товию Сапфира.

— Бог знает, кого впускать. Много званных, да мало избранных, («Евангелие от Луки», XIV, 24) — упорствовал привратник.

Тогда супруги стали стучать в ворота и громко звать Иова. Товия испугался и убежал.

— Вы уж извините, он у нас дурачок, — оправдывался отворивший калитку Иов.

А у своего столба лежал и горько плакал Иосиф. Видимо, очередное падение было особенно болезненным. Сапфира подошла к нему.

— Бедняжка, тебе плохо?

— Да, — промычал Иосиф. Слезы размыли слой грязи на его лице, и струйки темной жидкости стекали с подбородка христианина на землю. Он жалобно стонал и указывал на правую ногу, которую ушиб или сломал.

— Пусть лежит, — сказал Иов, — ему нужен покой. А нам пора.

Они вошли в здание, и супруги, помня утренний маршрут, направились к лестнице, ведущей вверх.

— Не сюда, — возразил их проводник, — мы молимся в подземелье.

Несколько чадящих факелов освещали тусклым, неровным светом довольно просторное подземное помещение. Первое, что ощущал оказавшийся в нем человек — это сырость. Казалось, влага сочилась отовсюду: с потолка, стен, пола. Но еще тяжелее переносился недостаток воздуха. Христиане были бы рады во время своих собраний оставлять вход открытым, чтобы хоть немного проветривалось помещение. Но апостолы приказали плотно закрывать люк, ибо ни один звук не должен был проникнуть наружу[4].

В подземелье собралось человек сто — практически все христиане Иерусалима и, следовательно, мира[5]. Библия, однако, приводит иную цифру — якобы несколько тысяч новообращенных уже тогда могли насладиться передачей Петру своего имущества. Но в тот момент в Иерусалиме проживало всего-навсего тысяч десять, и проблематично, чтобы апостолы смогли заманить в свою секту аж половину горожан, тем более что Библия постоянно упоминает не только о сильном противодействии иудейских священников, но и о насмешках над еретиками со стороны простых иерусалимцев. Откуда, даже в Иудее, апостолы смогли бы взять столько калек, убогих, юродивых? Где бы жила и собиралась для молитв такая прорва народа? Отметим также, что вскоре после описываемых нами событий секту Петра «рассеяли», как о том написано в восьмой главе «Деяний апостолов». Написано очень кратко, без указаний на бурное противостояние, которое стало бы неизбежным, если бы одна половина иерусалимцев поднялась против второй.