В отдел Татьяна вошла за полминуты до звонка. А за полминуты можно многое успеть. Например, положить на стол бумаги и расчехлить арифмометр, делая вид, что работа уже началась. Привести себя в порядок придется попозже, когда спадет утренняя суматоха.

Кажется, все на местах. Стоп! Нет Ани. И прошло уже минут пять. Неужели заболела! А Всесвятский, как назло, не уходит к себе. Разумеется, специально.

Аня вбегает в отдел, бросает взгляд в сторону Всесвятского. Конечно, он здесь. Стоит и думает о ней. Других забот у человека нет.

— Доброе утро, — здоровается Аня.

Всесвятский высоко вскидывает часы, так что рукав пиджака сползает к локтю.

— Может быть, у человека сегодня день рождения? — обезоруживает Аня главного экономиста.

Всесвятский притих. Не станет же он корить за опоздание в такой день. Постоял и ушел к себе, за перегородку. Все шумно принялись поздравлять именинницу. И почему она не предупредила — собрали б на подарок.

— Ой, девочки, а у Сашки опять понос, — в ответ на поздравления говорит Аня. — Все утро провозилась.

— Еще бы. Ребенку год, а ты его миногами кормишь, — вставляет Мария Николаевна.

— А день рождения придумала, чтобы Всесвятский не бухтел? — шепотом спросила Татьяна.

— Клянусь, — так же шепотом ответила Аня. — Я и сама забыла. И вдруг вспомнила. Мама звонит, поздравляет, а я как зареву…

Но тут Татьяну вызвал Всесвятский. Она прихватила графики, которые не закончили обсуждать в прошлую пятницу.

— А не выделить ли нам премию Анне Борисовне? — мельком произнес Всесвятский, приглашая Татьяну сесть. Как опытный экономист, Всесвятский касался вопроса премий осторожно: и как бы сказал, и как бы нет.

— Конечно, выделим, — громко поддержала Татьяна, чтобы отрезать Всесвятскому пути к отступлению.

— Надо, надо… — Всесвятский поморщился. — А вы пока адресок приветственный набросайте. От отдела.

Всесвятский уткнулся в графики, голова его нависла над бумагами, словно стеариновое яблоко, он был совершенно лыс. И Татьяна силилась представить его с шевелюрой. Не получалось. Всесвятскому не шла шевелюра. Это был бы уже другой человек. Его длинный нос, словно указка, передвигался от цифры к цифре. Вдруг Всесвятский полез в ящик стола и вытащил лакированную открытку. — Вот. Можно использовать. — Он передал открытку Татьяне.

«Понесло человека на доброту, — подумала Татьяна. — В общем-то, он неплохой мужик, только зануда».

В отделе твердо решили отпраздновать день рождения Ани в кафе «Ласточка», где дочь Марии Николаевны работала калькулятором. Она достанет то, что не каждому подадут. Если собрать по три рубля с персоны, можно неплохо посидеть. Все в отделе относились к Ане хорошо. Возможно, потому, что не в чем ей было завидовать. Мужа у нее не было, жила в коммунальной квартире, работала добросовестно, выручала всех, когда приходилось: то купит что-нибудь в магазине, то отдежурит в праздник. И ребенок у нее родился как-то негаданно. Думали, просто в отпуск идет, а она — в декрет. Всесвятский обиделся: будто подгадала под годовой отчет, ищи теперь замену. Кто-кто, а чтобы Анна Борисовна в декрет ушла… Ей и в отдел-то ни разу мужчина не звонил. Монашка, и только. И на тебе…

В кафе отправились все, кроме Всесвятского. Правда, когда в конце дня Татьяна вручила Ане открытку и премию, вошел Всесвятский, встал у окна, и было видно, что мучается человек: ведь занимаются ерундой, в то время как цифры бесчисленных отчетов, казалось, потрескивают от нетерпения.

А Татьяна вдруг предоставила слово Всесвятскому. Он произнес что-то в основном о задачах отдела в связи с предстоящим увеличением плана. Отдел ликовал. Аня расчувствовалась, подошла и поцеловала Всесвятского в щеку. Тот сначала испуганно отпрянул, но потом рассмеялся вместе со всеми.

В кафе было чудесно. Дочь Марии Николаевны прислала крабов и помидоры. Сейчас в городе с помидорами туговато, а о крабах и говорить нечего. Дары моря. А море — за много сотен километров.

«Как неожиданно проявляются люди в праздной бездумной обстановке. Превращаются в милых, добрых. Конечно, такая нервотрепка в отделе, особенно сейчас, конец квартала», — думала Татьяна. Она ловила на себе взгляды сидевших в кафе мужчин.

— Красивая ты, Татьяна Григорьевна, — проговорила Аня. На Аню уже подействовал коньяк. Лицо ее чуть побледнело, и пятнышки веснушек стали заметнее. — Будто не мне, а тебе тридцать два стукнуло. Люблю я тебя, Татьяна Григорьевна, больше всех в отделе.

— И я тебя люблю. — Татьяна погладила ладонью Анину щеку. Да, хорошо посидели, просто отлично посидели в кафе. И всего-то по три рубля с человека…

В подъезде Татьяна заглянула в почтовый ящик. Пусто. Значит, кто-то уже дома, Павел или Кирилл.

Из-за приоткрытой кухонной двери доносилось бульканье кипящей воды и металлический стук ложек и вилок.

— Татьяна? Ты? — в голосе Павла звучала уверенность, он не мог ошибиться.

Татьяна сняла плащ и шагнула в кухню.

— Второй раз обед грею. — Павел обернулся. Широкое лицо с коротким, чуть вздернутым носом, челка слегка тронутых сединой волос. Когда Павел улыбался, в уголках его зеленоватых глаз собирались тонкие морщинки, придавая лицу добродушный вид. А сейчас Павел улыбался. — Где это ты задержалась? — Павел оглядел фигуру жены. Ей очень шло синее облегающее платье с широким овальным кружевным воротничком.

— В кафе. — Татьяна убавила огонь под кастрюлей и приподняла крышку. — Воды долил?

— Мало было борща. — Павел виновато заморгал. — Конечно, если по ресторанам и по кафе… С чего тебя туда занесло?

— Анин день рождения. Собрали по три рубля. Чудно посидели. Одни женщины. — Татьяна сняла кастрюлю. — Такой борщ был… Кирюши нет?

— Приходил. Переоделся и убежал.

Татьяна прошла в комнату. Почти вся мебель была сделана руками Павла. И стол. И замысловатой формы, но очень удобная тахта. И, главное, шкаф. Широкий, во всю стену. Гордость Павла. Стоит слегка подтолкнуть, как дверца отъезжает в сторону. Больше года, как Павел его соорудил, а Татьяна все не могла привыкнуть — словно забавная игрушка. Каждый раз с удовольствием его открывает. Подтолкнула и следит, как дверь плавно исчезает в стене. А что творится в шкафу! Верный признак: Кирилл собирался гулять. Все разворошено.

— Что-то у меня нет аппетита. — Павел вошел в комнату и остановился у шкафа.

— Ладно, ладно. Сейчас приду, посижу. — Татьяна засмеялась. — Не можешь без меня.

— Ну и не могу.

— Отвернулся бы. — Татьяна стянула платье через голову. — Разглядывает. Не видел…

— Не стареешь ты.

— Старею, Паша, старею. Морщинки вот у губ, у глаз… — Татьяна шагнула к мужу и запрокинула голову.

Павел обхватил плечи Татьяны. Он медленно переводил взгляд с ее губ на узенькую ямку подбородка.

— Маленькая ты у меня. Меньше Кирюшки…

Татьяна искоса посмотрела в зеркало.

— А я еще ничего! — Она высвободилась из жестких рук мужа, надела халат и принялась застегивать пуговицы. — В кафе парни какие-то сидели, на меня поглядывали. Особенно один… Вышла в гардероб — он рядом. «Разрешите, говорит, плащик подержу». Я у него спрашиваю: «Вы случайно Кирилла Алехина не знаете? Механик с геофизического завода. Так это мой сын». Ну и вид был у парня! Просто жалко стало. Измученный ребенок.

— Так. Что еще скажешь? А плащ-то, наверное, все же подержал. Измученный ребенок… — Павел старался придать голосу суховато-небрежный тон. И прислушивался: получилось ли? Нет. Раньше получалось лучше. Искренней. Надоело разыгрывать ревнивца. — Представляешь, какой-то гад станок мой сломал. Редуктор к чертовой бабушке полетел! — Павел присел на кривоногий пуфик. — Хорошо начало месяца, может, успеем наладить. — Он вздохнул. — Конечно, с такой дисциплиной… Кому не лень по цеху шастают.

— Четыре человека в бригаде, и проглядели? — Татьяна расчесывала длинные волосы.

— Три. От четвертого толку мало. Одни сплетни, сына к себе в бригаду пристроил, семейственность развел. А мне марать себя ни к чему. Ведь пользы от него никакой. Руки ватные. Ума в руках нет. И в голове не очень чтобы заметно.