— Боже, боже мой! — возвел очи к небу поп.

Сзади зашушукали остальные гости.

Волнение это вызвал Гамилькар, первым выпрыгнувший из люка. Он был зол и мрачен. На ногах, как человек, пошел он вдоль ленты конвейера и, заняв свое место, застыл в мрачном ожидании.

Следом за Гамилькаром показалась лавина громадных обезьян всех оттенков и цветов: черные, бурые, красные, рыжие, серые, желтоватые, синеватые. Гориллы, орангутанги, шимпанзе, гиббоны! Это была какая-то кошмарная шевелящаяся волосатая масса. Глаз не успевал выхватить отдельные экземпляры, и все это кошмарное шествие казалось бредовым видением.

А Пфейфер заговорил резким, повышенным тоном лектора:

— Рекомендую, наша рабочая сила! Гиббоны — рост чуть больше метра! Это, так сказать, малютки! За ними — шимпанзе. Метр с третью! Орангутанги — полтора метра! И, наконец, гориллы — два метра и выше! Но обратите внимание на руки, на плечи!

А обезьяны все сыпались и сыпались из люка. Вот произошла заминка. Подрались на ходу орангутанг и горилла. Свистнули бичи. Снова порядок, снова вереница волосатых тел. Торопливой рысцой на четвереньках выбежали запоздавшие. Цех был полон обезьян. В образцовом порядке заняли они свои места у конвейера. Пфейфер снова сделал какой-то знак. Загудели моторы, медленно поползла конвейерная лента.

И тотчас же зашевелились руки обезьян, быстро хватавших плывущие мимо них металлические части, что-то проделывавших с ними и клавших обратно на ленту.

— Сборка сложной втулки! Прошу убедиться! Не работа — концерт! — торжествующе воскликнул Пфейфер.

Гости, разинув рты, глядели на обезьян, работавших действительно с концертным единодушием.

— А теперь, господа, — обернулся к гостям Пфейфер, — прошу вас спуститься вниз, в цех! Поглядите поближе на работу моих питомцев. Безопасность гарантирована. Надеюсь, вы понимаете, что я бы и сам не рискнул…

— Нет, я не пойду, — нервно вырвалось у пастора.

— Да не трусьте, ваше преподобие! — добродушно засмеялся генерал. — Идемте. А в случае чего, на миру и смерть красна.

— А? Что? — пролепетал член рейхстага.

— Я говорю, эти звери могут разорвать нас на части! — крикнул ему в ухо поп.

— Очаровательно! — проскрипел народный избранник и с безразличием куклы начал спускаться по железному трапу.

На верхней галерее, невидимые снизу, стояли Долли и Араканцев.

— Почему ты дрожишь, Долли? — удивился Андрей.

— Я не думала, что это будет… так жутко! — прошептала девушка.

— Долли, прошу тебя! — умоляюще говорил Араканцев. — Видишь, они теперь все внизу. Натрави на них хотя бы одного Гамилькара! Испорть им праздник. Постращай эту сволочь!

— Не проси, Андрей, — ответила девушка. — Будь благоразумен. Ради временного дешевого эффекта не убавляй шансов на конечную победу!

Пфейфер вел гостей между рядами обезьян. Он окончательно вошел в свою роль. Речь его лилась легко и вдохновенно. Гости слушали чрезвычайно внимательно, поощряя его остроты дружным, хотя и не очень громким, смехом.

— Теперь вы убедились, господа, — сказал он, — что мы вскоре сможем обойтись без этих буянов-рабочих. Недурно мы устроились, а?

Гости заметно осмелели. Генерал испытывал выдержку и дисциплинированность обезьян, поднося к самому их носу припасенную заранее кисть винограда. Но ни один из четвероруких рабочих не поддался соблазну. Они лишь провожали мучителя взором, полным немого укора, тоски и недоумения.

— Ловко! — крякнул полководец. — Прямо не фабрика, а… зверинец!

Пфейфер, не понявший этой двусмысленной похвалы, польщенный, расшаркался.

Пастор умилялся и осыпал обезьян крестным знамением. Оживилась даже развалина из рейхстага. Приложив монокль, он склонился низко над огромной гориллой. Обеспокоенная таким вниманием, обезьяна, не отрываясь от работы, поддала коленкой в зад особы.

— А? Что? Очаровательно! — удовлетворенно произнесла особа.

Пфейфер повернулся вдруг лицом к гостям и, хитро прищурив глаз, воскликнул:

— На десерт, так сказать, я открою вам некую тайну. Меня спрашивали тысячу раз, в чьей голове родилась эта блестящая идея, — обвел Пфейфер широким жестом цех. — Я скрывал имя автора, но теперь не нахожу больше нужным молчать. Это один русский, из разряда полусумасшедших гениев, характерных для России! Но вы же знаете, господа, что трезвая немецкая голова способна вытянуть нужное даже и из полупомешанного! Автор «обезьяньего цеха» не присутствует на нашем торжестве. Я не выпускаю его никуда с острова Нейверна, потому что у всех этих русских, как говорится, пожар в голове! Нельзя знать сегодня, как они поступят завтра. А полковник Батьянов — особенный сумасброд! Он не менее опасен, чем вот эти звери, его ученики!

Журналисты почтительно хихикали, записывая поспешно в блокноты остроту патрона.

— Долли, неужели ты перенесешь и это? — сказал Араканцев. — Ты позволишь издеваться над твоим отцом? Натрави же Гами на эту толстую скотину Пфейфера! Отомсти, Долли!

— Да, это уже слишком! — ответила девушка и мертвенно побледнела. — Хорошо! Я сейчас попробую, — она пошла к перилам галереи и тотчас же отшатнулась с криком.

— Что с тобой, Долли? — бросился к ней Араканцев.

— Не могу! Там… отец!

Батьянов был страшен. С взлохмаченной седой гривой, с возбужденно горящими глазами он напоминал разъяренного льва.

— Господин Батьянов! — крикнул испуганно почуявший недоброе Пфейфер. — Что вам здесь нужно? Ваше место на Нейверне!

— Довольно приказывать! — дико закричал Батьянов. — Я вам больше не слуга! Я долго и честно работал на вас, а теперь конец! Да-с, конец, господин Дендено, мастер на все руки вплоть до шулерства!

Пфейфер минуту тому назад красный, как пион, побелел.

— Вот! — кинул Батьянов ему в лицо четыре маленьких кусочка картона. — Вот те крапленые карты, которыми вы выиграли у меня «ключ мавра»! Вы знали, что в этом «ключе» вся моя жизнь, весь смысл моего дальнейшего существования, и все-таки вы не предоставили судьбе решить мое будущее. Вы не пожалели меня, ну, так и я теперь не пожалею вас! Гами, сюда, ко мне!

Пфейфер вдруг сорвался с места и с быстротой, необыкновенной для его фигуры, бросился к входным дверям. С разбегу всей тяжестью тела он ударился об них и отлетел назад.

— Нет, господин Пфейфер, — крикнул Батьянов, — видимо, вас ничто уже не спасет. Дверь закрыта и ключ у меня!

— Спасите! Помогите! — бросился Пфейфер с рыданием к гостям, но фраки и смокинги отшатнулись от него, как от зачумленного.

— Гами, бери его, — кричал Батьянов, — бери вот того, пузатого! Рви его в клочья! Ломай в щепки!

Гамилькар тенью скользнул к группе людей. И вдруг прыгнул.

Рев орангутанга, дикий вопль Пфейфера и револьверный выстрел прозвучали одновременно. Выстрелил генерал. Гамилькар, не долетев до Пфейфера, ткнулся в пол, как-то странно подвернув голову. По асфальту расплылась лужа крови.

— Удачно! В череп навылет! — сказал спокойно генерал, опуская револьвер.

— И вы?.. И вы за него? — поднял, словно для проклятия, руки Батьянов. — Все против меня! Хорошо же!

Затем он выдернул из кармана большую многосвистковую сирену, похожую на свирель Пана, и приложил ее к губам. Звуки особенным образом построенной хроматической гаммы произвели на обезьян странное действие. Тотчас же поток обезьяньих тел хлынул к Батьянову.

— Вы видели забитое панургово стадо, — кричал он, — ну, так теперь увидите разъяренных дьяволов! Звери, берите людей! Бери, кусай, рви!..

И снова заныла сирена.

Обезьяны, прыгая через конвейеры, наталкиваясь друг на друга, низко пригнувшись к полу, рыча, беснуясь от злобы, стягивали кольцо вокруг кучки людей.

— Он погиб, погиб! — в отчаянии кричала Долли. — Гами нет с ним! Его никто не спасет теперь. Они разорвут и его!

— Я спасу его! — крикнул Араканцев и бросился к дверям.

Через минуту он вернулся с отчаянием на лице.

— Почему ты вернулся? — кинулась к нему девушка. — Ты испугался? Трус!