Только вот он не понимал, что времени у нас нет. Еще месяц – и явятся войска Гулгара Сонрока...

Проснувшись, я не спрашивала, почему меня еще слушаются. Не спрашивала, надолго это, или мне ждать смерти после боя с Гулгаром. Стала вести себя, как прежде, и все, показалось, вздохнули с облегчением. Только Крадауг не стал молчать.

– Гордые люди, которым проще сделать вид, будто ничего не случилось, чем признаться...

Кости моего отца собрали в урну, которая теперь стояла в моей комнате. Я не появлялась в тронном зале, магу пришлось вести меня туда почти что силой.

– В чем признаться? И зачем это делать, если я и так их понимаю?

– Понимаешь? – прищурился Крадауг. – Серьезно?

– Серьезно, – усмехнулась я, оглядывая тронный зал так, будто видела его впервые. Странно было входить туда без слов и не запирать дверь.

– Зачем говорить, что все повернулось не так, как я ожидала? Зачем говорить, что для моих людей правда заключалась в существовании не Ардана Койне, а решений, которые держали наш анклав? Зачем признаваться в том, что ты был прав? Взял бы лучше ты теперь хоть каплю моей гордости и сказал, не пряча глаз, за что зовешься Проклятым...

Он молчал. Я пожала плечами, отвернулась и хотела уйти, но дверь захлопнулась.

– Я не хотел говорить, – холодный резкий голос. – Вернее, нет. Хотел, но не сейчас. Ты знаешь, людям время от времени нужно сказать кому-нибудь хоть пару слов, а у меня... – он развел руками. – Всегда так много собеседников... И все они такие... разные.

– Сейчас ты говоришь своим настоящим голосом?

Мы стояли на расстоянии пяти-шести шагов, оба смотрели прямо, открыто. Слова рухнули на пол, растеклись гнилой лужей, болотом...

– У меня его нет.

Сотня голосов, сотня душ и сотня смертей. Жестокие альвы любили его мать за то, что она, ведьма, пошла на ужасающий ритуал. Зная, что лишится ребенка, она убила всю деревню одним-единственным заклятьем. Сотня чужих жизней в обмен на жизнь сына.

Все просто. Сотня голосов, сотня теней в одном теле – и нет настоящего голоса, нет своей души.

– Но ты ведь сам принимаешь решения, сам выбираешь слова... Что-то чувствуешь. Значит, душа есть.

– Нет, – покачал головой Крадауг. – Это как... как если бы сотня людей согласились делать одно дело, каждый по своим причинам, каждый со своими желаниями... Но все равно найдутся несогласные, и их приходится уговаривать всем остальным.

– Но ты чувствуешь, – вцепилась я в свой довод. – Можешь ты чувствовать одновременно... любовь и... Нет, ненависть это слишком близко... Любовь и омерзение? Восторг и презрение?

– Я чувствую это по отношению к себе... Каждый день.

Как сложно бывает отвести взгляд...

– Я привел тебя не для такого разговора, – вздохнул Крадауг. – В вашем замке часть стен сделана из стали, остальное сложено из камней – отчего так?

– Стальной остов Койне-Хенн, – я пожала плечами. – Так было всегда... Крадауг!

Я подбежала к нему и крепко обняла.

Наш замок – часть той машины, спящего зверя! Мы обходили комнату за комнатой, отыскивая новые гнезда для улы. Иногда в стали, иногда в камне... То, что мне раньше казалось уродливой выбоиной, оказывалось частью нашего спасения.

В нашем городе появились беженцы из анклавов – те люди, которые не согласились с решением трусливых Хранителей. Мы принимали их с радостью, смеясь и говоря, что будет, будет стоять Койне-Хенн, пока живо хоть одно гордое чистое сердце...

Поиски затянулись. Время шло, а еще сотня гнезд оставалась пустой. Близился первый день лета, шахтеры приносили все новые и новые камни, мастера обрабатывали их, но ничего не подходило. Воины стали приходить и предлагать вынуть улу из своих пушек...

– Нет, – сказал Крадауг тихим голосом предельно спокойного человека, когда пришел даже Сахо, командир. – Я понял... Триста, позови мастеров, пусть...

Он не договорил, махнул рукой. Казалось, после того разговора он начал стыдиться своих голосов.

Он попросил мастеров выдолбить в стене, прямо напротив входных дверей, между двух лестниц, новое гнездо. Точно повторяющее фигуру человека. Его фигуру.

– Знаешь, что такое ула? – спросил он, прежде чем я крикнула, что не позволю, не допущу... Не знаю, что я хотела крикнуть, что угодно, только бы он отказался от своего плана.

– Ула – это сердца наших предков. Всех людей, живших когда-либо на земле. Потому ее так много, потому она не кончается... Ведь люди умирают. И каждое сердце, даже если его сожгли, уничтожили, возвращается сюда новым камнем. А во мне ровно сотня чужих сердец, Триста. Сотня не вернувшихся душ. Согласись, это не может быть случайностью.

Он встал в этот новый контур, раскинув руки. И замолчал. Не дрогнули веки, не шевельнулся даже волос...

И ничего не случилось, только заплакала я. Не стыдясь мастеров, потрясенно смотрящих то на мага, то на свою Хранительницу.

Ничего не произошло. Машина отказывалась работать. А теперь я даже не могла узнать, как ей управлять.

Это был последний день весны...

А утром у наших ворот появился Инбер Тай. Один. Один и без своего рогатого шлема. Он сказал, глядя мне в глаза, что выбрал правителя, которому действительно хочет служить. Я даже не пыталась его понять.

Еще он сказал, что вестники все равно отправлены, и армия ждет совсем близко, и скоро мы увидим флаги Сонрока.

Я поднялась к себе. Люди готовились к бою, а я говорила, что утром снова буду собой и встану на стены рядом с Сахо... Но армия Гулгара выдвинулась раньше. Он был уверен, что Койне-Хенн не сдастся... И ночью меня разбудил серьезный, собранный Герке.

Куда делась та весна с наступающими на город деревьями?!..

Второе утро этого лета встречало нас полками людей, колоннами боевых машин, стальной конницей и тысячами пушек, готовых к выстрелам.

– Ты будешь умирать с нами, Инбер? – спросила я, заметив чужеземца. – Разве тебе не страшно, ведь ты знаком с этой армией лучше нас всех?

– У меня бесстрашная душа, – рассмеялся Инбер. – И еще одно гордое, пусть и не совсем чистое, сердце... Мы умрем, госпожа, но это не повод грустить! Будет славный бой!

– Еще одно гордое сердце... – прошептала я, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Сахо... Сахо, прячьтесь! Это не трусость, Сахо, просто я знаю, что нужно делать! – я уже бежала обратно в замок. – Не позволь умереть никому и жди моего приказа! И... держитесь.

Наша крепость – это корабль, потерявшийся на суше... Как же я была права! Наша смотровая башня – это Игла, заставляющая небо кровоточить каждый вечер! Мы оглядели все, кроме самого верха!

У меня не было с собой камней, но я понимала – они не нужны. Ничего не нужно, кроме еще одного гордого чистого сердца, на которых и стоит... О, небо! На которых действительно стоит наш Койне-Хенн! И если маг решил занять место сотни кристаллов, то кому же стать последним камнем, кроме как самому Хранителю?! Кто подойдет сюда лучше меня?..

Задыхаясь и не чувствуя ног, я взглянула вниз с круглой площадки. Там, внизу, мои люди готовились погибнуть. Игла длинным, тонким, острым конусом уходила выше, но не подняться... И не надо! Каменная Игла со стальным стержнем, сияющим на солнце и ловящем на свое острие светящиеся шары...

Я прижалась к ней спиной. Вывернутые назад до хруста, до ломоты в костях, руки сцепились в замок. Вот последний камень – в моей груди. Вот управление – моя воля...

– Держитесь! – отчаянно закричала я.

Я ничего не видела, только бил в лицо ветер, где-то совсем рядом горело солнце, наш Койне-Хенн поднимался ввысь, а ужас... Вот здесь и крылась разница между моим сном и реальностью. Ужаса не было. Только восторг... И спокойная уверенность в том, что все происходит именно так, как должно.

Мой новый крик услышали все. Я приказывала нападать...

Они бежали... Больше половины покинуло поле боя, едва только затряслась земля и начал просыпаться огромный стальной зверь. До чего же здесь светло... Понятно, отчего глаза всех Хранителей полны солнцем... Мои глаза ослепли от света, но я видела... Я наблюдала за происходящим, будучи чем-то несоизмеримо большим, чем простое человеческое тело.