— Сначала вино.

Искра противодействия застала его врасплох. Сначала вино. Его терпение было вознаграждено. Его член зашевелился и начал расти в ожидании.

— Консультант сказал, что дети нуждаются в мужском образце для подражания, — продолжала Элизабет. Ее маленькие, аккуратные ручки врача со знанием дела справлялись с бутылкой и штопором. — Прежде чем мы переехали сюда, я попыталась наладить контакт со своими родителями в Филадельфии, но не получилось.

Он вернул свой разум к разговору. Он вспомнил, что она проживала отдельно от родителей.

— Из-за Закари.

Она налила вино, красное, в два бокала и вручила ему один.

— Из-за Закари. И Бена. — Хватая бутылку и второй стакан, она кивнула на черный вход. — Ты не мог бы открыть?

Он подчинился. Прохладный ночной воздух струился сквозь дверь, смягчения его напряжение. Он вдруг почувствовал себя снаружи, открытым, в темноте.

«Не абсолютно открытым», — отметил он. Застекленное заднее крыльцо было решетчатым с вращающимися жалюзи, чтобы не пропускать дождь и двойным окном в крыше, чтобы впускать лунный свет. Яркие подушки покрывали два стула и гамак, блестящий серебряным светом. Бриз нес аромат сосны и звенел музыкой ветра, висящей в углу.

Элизабет поставила бутылку на пол и села боком в гамак как русалка, пойманная в сети. Перекос вынудил ее откинуться назад, раздвинуть ноги, она едва касалась пальцами пола. Лишенная опоры, она выглядела более мягкой, более свободной, выбитой из равновесия. Его инстинкты хищника обострились, обрамленные странной нежностью.

Он потягивал свое вино, наблюдая за ней через стекло.

— Твои родители не одобряли твоего мужа?

Она заколебалась.

— Да.

— Но он умер.

— Эмили его дочь.

Он не понимал.

— У нее твои глаза.

— У нее фамилия отца. Его цвет кожи. — Она сделала большой глоток вина. — Для моего отца, Зак выглядит как придурок, а Эмили — как дочь садовника.

Понимание быстро сменилось гневом.

— Твой отец — идиот.

— Да, он такой. — В ее голосе не было горечи, только усталость. — Но он их дедушка.

— У твоего мужа должна быть семья.

— В Пуэрто-Рико. Я вожу детей в Сан-Хуан один раз в год, но этого недостаточно. — Она смотрела в свой бокал. — Зак, казалось, все делает правильно, но в последний год или два он был так зол. Ушел в себя. Он не может сосредоточиться. Его успеваемость снизилась. Его сон изменился. Я должна следить, чтобы принимал душ. — Она посмотрела вверх, и страдание в ее глазах заставило его захотеть убить кого-нибудь для нее. — Я боюсь, что он употребляет наркотики.

— Не наркотики, — сказал Морган.

— Что еще это может быть?

«Перемена», — подумал он, было верное время. Как и половое созревание, Перемена затрагивает каждый аспект развития мальчика и чувствуется полностью не подконтрольной. В Святилище подростков проводили через Перемену опытные наставники. Незнающий и одинокий, Закари не мог понять или смягчить принуждение, которое захватило его тело. Бедный маленький внебрачный ребенок. Неудивительно, что он скрывался в своей комнате и избегал прикосновения воды.

— Его терапевт не думает, что это наркотики. — Элизабет изо всех сил пыталась сидеть, раскачивая в руках бокал. — Но терапия не помогла. Я думала, что переезд сюда — новые друзья, новая обстановка, новое начало, может пойти ему на пользу. И Эмили тоже. Она более устойчивая, чем Зак, более открытая, больше стремится понравиться. Но она не была по-настоящему счастлива, о-о, слишком долго. Они оба очень сильно в чем-то нуждаются. — Она прижала пальцы к виску. — И что бы это ни было, я не могу дать им это.

«Она ошибается», — подумал Морган. — «Даже не понимая истинную природу своего сына, Элизабет дала ему инструменты, чтобы выжить».

Она была достаточно сильной и не нуждалась в его утешении. Не нуждалась в нем. Но его раздражало, что она так мало доверяла.

— Ты недооцениваешь себя, — сказал он. — И своих детей. Ты отдавала им все с тех пор, как они родились. Они могут быть тем, кто они есть, они могут быть сердитыми или испуганы или несчастными, когда ты рядом, потому что они знают, что ты будешь рядом для них. Всегда будешь для них.

«Как никто другой», — понял он. — «И конечно же не он».

— Даже когда они покинут тебя, они будут брать с тебя пример, — сказал он. — С твоей силы. С твоего сострадания. С твоей решимости делать то, что правильно. Они не могли просить лучшего учителя, Элизабет. Или лучшую мать.

— О. — Внезапно ее глаза увлажнились. — Спасибо.

Что-то острое поселилось в его груди. Он не хотел, чтобы она плакала.

— Не благодари меня.

Она смахнула слезы кончиками пальцев.

— Прости. Я обычно не такая эмоциональная.

— Как и я. — Признание заставило его насторожиться. Он поставил свой бокал, плохо подготовленный, чтобы справиться с ее слезами или со своей собственной реакцией на них. — Элизабет…

Она покачала головой.

— Я не хотела сваливать на тебя свои проблемы.

— Не извиняйся. — Он сел к ней в гамак и почувствовал, что ее вес тепло перекатился к его бедру. Его кровь побежала быстрей от этого прикосновения. — Ты должна поговорить со мной. Я — отец Закари, — сказал он, и у слов, на сей раз, было новое значение.

— Это ничего не решает. В сущности, все только усложняет.

— Больше, чем ты знаешь.

Ее подбородок поднялся.

— Я привыкла сама со всем справляться.

Хорошо. Ее сила духа поможет ей, когда ему придется ее оставить.

«Но не сейчас», — подумал он.

— Но не сегодня, — сказал он.

Перспектива нравилась ему больше, чем он мог подумать, что это возможно, неделю, день, час назад.

Забрав у нее бокал, он поставил его около гамака. Он прикоснулся ртом к ее виску. Ее щеке. Уголку глаза. Соль ее слез была для него нектаром. Ее тело было мягким, теплым и дрожащим, несомненно человеческим, неудержимо женским.

Она дернулась назад, широко раскрыв глаза в темноте.

— Я не собираюсь заниматься с тобой сексом, потому что ты меня жалеешь.

Он застыл, оскорбленный. Разочарованный. Кажется, она не хотела его утешения. Он мог, конечно, обольстить ее. Даже без волшебства, у него было умение, чтобы преодолеть ее сомнения. Все же он странно не хотел преодолевать ее осаду, когда ее стены уже практически пали. Он видел ее сердитой и сосредоточенной, страстной и решительной. Теперь она была уязвимой и одинокой. Она заслуживает лучшего, чем просто забрать контроль над ее выбором раздеваться или нет.

— Твой выбор, — сказал он хладнокровно. — Твоя потеря.

И моя. Понимание заставило его скрипеть зубами. Унизительная правда заключалась в том, что он хотел ее, за дыхание, за страсть, без причин.

Она изо всех сил пыталась сидеть прямо в качающемся гамаке.

— Я не сказала, что мы не должны заниматься сексом. — Глядя ему в глаза, она потянулась к пуговицам на блузке. — Только то, что это не должно быть из жалости.

Если бы он прожил еще тысячу лет, Морган никогда бы не понял людей. До Элизабет, до этого момента, ему было абсолютно все равно, что он и не пытался. Ее пальцы дрожали на пуговицах, и его сердце остановилось. Он накрыл ее руку своей.

— Позволь мне.

Позволь мне прикоснуться к тебе. Позволь мне помочь тебе. Позволь мне доставить тебе удовольствие.

Ее грудь поднималась в такт с дыханием. Ее рука опустилась. Прекрасная, практичная Элизабет, готовая сделать все сама. В этой области, по крайней мере, он мог быть осторожно щедрым. Не с жалостью, она была права в этом, но как своего рода дань ее красоте и силе. Она заслужила не меньше.

Мысль скользнула к нему в голову, что она, возможно, и в самом деле заслуживает гораздо большего, но всплеск его крови отмел эту мысль. Он тонул в ней, ее глазах, горле, груди.

Он расстегнул одну пуговицу. Вторую. Третью, костяшки пальцев задевали гладкую кожу над ее поясом. Она втянула живот, ее руки накрыли его руки. Чтобы остановить его? Или помочь ему?