— Позволь мне, — сказал он снова.

Она наполовину лежала под ним, не сопротивляясь, когда он стянул с нее блузку. Ее груди мерцали в тени, полные и приятные, в чашечках нижнего белья, которое перехватывало ее узкую грудную клетку. Он опустил голову, вдыхая ее аромат: мыло и Элизабет. Прекрасно. Он лизнул ее, провел языком по наклону ее груди. Ее дыхание сбилось. Он уткнулся носом в одну чашку и сдвинул ее, нашел ртом ее готовый сосок и стал сильно его сосать, доставляя удовольствие им обоим, когда она застонала.

Он чувствовал ее пальцы в волосах, изящно царапающие кожу, он дрожал от ее прикосновения как собака. Но это было не для него, не только для него, пока нет. Он повиновался, когда она тихо потянула его за волосы, подняв голову, он накрыл ее рот своим. Он поцеловал ее выше, глубоко, проникая, толкая его язык в ее рот, в то время как его рука играла ниже. Он жаждал ее вкуса, закаленного вином и желанием. Он гладил ее колени вверх и вниз, пока ее бедра не расслабились, и она не издала звук, мольбы или одобрения. Он положил руку на нее, чувствуя ее сырой жар через ткань, и заметил как у нее перехватило дыхание.

Он потянул ее брюки, расстегивая их и запуская внутрь руку. Она была горячей, скользкой, влажной. Готовой к нему.

Лаская ее одной рукой, он поднял голову. Даже в сумерках, он видел, что ее щеки раскраснелись, ее губы блестели и были открыты. Она откинулась назад на гамак, наблюдая за ним, ее глаза были темными и понимающими. Это был не взгляд женщины, обезумевшей от страсти. Он нахмурился. Не то, чтобы он хотел, чтобы она была обезумевшей от страсти.

— Все в порядке. — Она подняла руку к затылку, играя с его волосами. — Эм спит. Никто не может увидеть нас здесь.

Он не подумал о том, что кто-то может за ними наблюдать. Но она подумала. Морган прищурился. Несмотря на пушок на ее коже, сочную влагу между бедер, она все еще думала, как мать, как доктор. Еще здравомыслящая, по-прежнему осторожная, все еще держащая все под контролем.

Черт побери.

Она слишком много думала. Слишком много волновалась. Он хотел окунуть ее в страсть, перетащить в мгновение, далекое от повседневных проблем, которые роились как комары вокруг ее головы.

Он оттолкнулся ногами, заставляя гамак раскачиваться как лодку на волнах.

— Отлично. Тогда нас не прервут.

Он сдернул свитер через голову, обнажая себя до пояса. Его медальон раскачивался у груди. Элизабет уперлась локтем и потянулась к нему. Схватив ее за руки, он прижал их к гамаку.

— Держись.

Он снял ее штаны и нижнее белье.

Прекрасная. Он брал ее глазами, позволяя своему пристальному взгляду бродить там, куда уже пошли его руки. Красивая, женственная и его.

— Что ты… о-о-о. — Ее голос затих, когда он, лег между ее бедер. Она попыталась сдвинуть колени, но его плечи преградили ей путь. — Ты не должен…

— Да. Должен. Я хочу съесть тебя живьем. — Когда ее бедра дернулись, он подсунул подушку под нее, чтобы ей было мягче. Она не могла сосредоточиться на удовольствии, когда в ее кожу впивались веревки. Он хотел, чтобы она думала только об этом. Только о нем. Он не спрашивал себя почему. Причины не имели значения, когда она была распростерта перед ним, мокрая и открытая. Подавшись вперед, он прижался ртом к ее самой сочной плоти.

Он лизал и сжимал, кусал и целовал. Она напряглась к нему и отдалялась, цеплялась пальцами за веревки. Ее ответ затопил их обоих, воспламенил его как виски, согрел его как вино. Ее гладкие, упругие ноги напряглись и вытянулись. Ее пальцы ног сжались, и она уперлась ногами в его плечи. Она была беспомощна, чтобы устоять или остановить его, во власти его рук, языка, зубов. Он держал ее в плену, его твердые руки лежали на ее ягодицах, в то время как он пировал. Он был пьян от нее, от ее запаха, от ее криков, от ее мягкого, влажного, сочного центра.

Медленно, он засунул в нее палец, потом второй, торжествуя от гладкого, конвульсивного захвата ее тела. Его кровь шумела в голове, в его пояснице. Его член требовал освобождения. Сейчас, сейчас, сейчас. Он возился со своей одеждой, отчаянно пытаясь взять ее.

Разводя ее ноги шире, он обхватил их. Он наклонил гамак, поворачивая ее так, как он хотел ее. Там. Она приподнялась. Такая горячая. Такая влажная. Взяв себя в руки, он был готов войти в нее, мужское к женскому, голая плоть к голой плоти. Сейчас.

— Подожди, — выдохнула она.

Он обнажил зубы. Она же не могла сказать это в серьез. Она согнулась в гамаке, ее голова почти ударила его в подбородок. Он схватил ее прежде, чем она смогла перевернуть их обоих.

— Легче.

Она щупала пол вокруг его ног, почти переворачивая вверх ногами гамак от рвения. Когда она возилась со своими штанами, которые лежали на полу, ее гладкие волосы касались его паха. Он судорожно втянул воздух.

— Так. — Она выпрямилась, лицо вспыхнуло, глаза сверкали. Двумя пальцами она держала небольшой квадратный пакетик фольги.

— Сейчас.

Он сжал рот в отвращении.

— Оболочка.

— Презерватив. — Она откашлялась. — Я взяла его тогда, когда мы были наверху.

Он понял, она взяла его, когда исчезала в своей комнате. Она хотела этого, планировала. Он мог получить все не так сложно, эта мысль послала поток тепла по его венам. Но…

— В этом нет необходимости, — сказал он.

— Нет, есть.

— Я не заражу тебя болезнями.

Бессмертные дети моря не подвергались болезням человечества.

— Я могу забеременеть.

Снова. Невысказанное слово повисло между ними.

При данных обстоятельства он не думал, что мог объяснить насколько маловероятен такой результат. Популяция финфолков уменьшалась. Зачатие детей был вопрос практического и политического выживания. Но Элизабет не хотел еще одного ребенка, это было ясно. И в какой-то момент, ее желания начали иметь для него значение.

Она сжала челюсти от его длительного молчания.

— Если мы будем делать это, нам нужна защита.

Морган сжал зубы, разочарование стучало в его крови.

Если?

Его вид был легендарен своим сексуальным очарованием. С малейшим применением магии он мог сломать ее сопротивление, сделать ее настолько дикой для него, что она позволила бы ему делать то, что он хотел с ней без тормозов или барьеров. Но он не станет нарушать ее желание таким способом. Он слишком сильно уважал ее. Он… любил ее, понял он со смутным ощущением дискомфорта. Он хотел, чтобы она не просто желала его, а была с ним телом и душой. Не какая-то женщина, а Элизабет. Если это означало, что он должен надеть оболочку, то так тому и быть.

— Думаю, что для тебя это обычное дело, — сказал он натянуто.

Она сложила руки на голой груди.

— Обычное дело?

Он сказал что-то, чтобы обидеть ее?

— С другими партнерами, — пояснил он.

Человеческими партнерами.

«Я могу заниматься сексом с кем захочу и когда захочу», — сказала она тогда.

Она сузила глаза.

— У меня нет других партнеров.

— Нет? — спросил он мягко.

И почему во имя всего святого и всех ангелов он должен волноваться из-за того, с кем она спала или когда? Он не был связан глупыми правилами человеческого поведения. Дети моря были вольны следовать за прихотями и капризами, их страстями, столь же сильными и изменчивыми как океан, который был их сущностью.

— Этому презервативу почти четыре года. Я должна была проверить чертов срок годности, прежде чем вынуть его из коробки.

Морган почувствовал, как его лицо побелело от шока. Четыре года. Ее муж умер три года назад. Это означало… Конечно это не значило…

— Должны же быть другие, — сказал он.

Она не ответила.

Ах.

Никаких других со смерти мужа. А учитывая ее беременность и брак, скорее всего, никаких других и раньше. Только он.

Мысль была волнующей и странно возбуждающей. Она не просто жаждала секса, понял Морган. По какой-то причине она хотела Моргана. Она выбрала его. Что значило больше, чем комфорт момента или освобождение похоти. Действие имело вес, сущность, значение.