– Мне надо сдать эскадрон, кое-какое полковое имущество, доложить командиру полка об отъезде.

– Вам, товарищ Родимцев, ничего и никому не нужно сдавать и докладывать. И жене как можно меньше говорите. После отъезда мы сами сообщим в полк. С вас все спишут и назначат другого командира. Счастливо, – жмет мне крепко руку Урицкий. – Пропуск отметите в приемной. До свидания.

Домой добрался к ночи. Катя не спала. Ждала. Мне хотелось во что бы то ни стало еще раз прочесть «Правду» от 1 сентября 1936 года. К счастью, она сохранилась, и я еще раз пробежал знакомые строки: «Мы обращаемся к вам от имени всей испанской молодежи, от имени того героического поколения, которое самоотверженно проливает свою кровь на полях Испании для защиты республики и свободы. Мы подверглись нападению. Мы защищались, продолжаем защищаться против нападения на республиканский демократический режим… Молодежь всех стран, мы боремся, как и вы, за счастливую и достойную жизнь, за свободу, за наше право на культуру, за защиту мира на всем земном шаре. Для защиты своих жизненных интересов молодое испанское поколение взялось за оружие… Молодежь всех стран, будь солидарна с испанской молодежью!»

Жена всхлипнула. Она поняла, что моя командировка предрешена.

Были сборы, слезы, наказы друг другу. Что брать с собой, никто толком не знал. Катюша положила несколько носовых платков, одну пару белья, тапочки, мыло, зубной порошок. Фотографии дочурки и жены я бережно спрятал в карман.

На следующий день, ровно в 12 часов, я снова был в управлении. На этот раз разговор со мной вел полковник, от которого я приблизительно узнал цель моей поездки.

– Конкретную задачу, – сказал он, – получите от старшего на месте, а сейчас переоденьтесь и к начальнику явимся.

Здесь же в управлении меня привели в какую-то комнату и сказали: «Вот здесь переодевайтесь».

Гимнастерку, брюки, шапку-ушанку, шинель, сапоги и нательное белье – все сложил в узелок, привязал бирку с надписью: «Ст. лейтенант А. Родимцев 13 сентября 1936 г.» и положил в гардероб.

На диване передо мной лежал новенький однобортный костюм, пальто, белая рубашка с черным галстуком, шляпа, ботинки и носки.

Мне не приходилось ходить в такой одежде. Много труда стоило пристроить непослушный галстук. Узел не поддавался. Галстук вывертывался из рук. Минут двадцать пристраивал его на шею, но так ничего не получилось. Пришлось звать на помощь.

Казалось, все надетое на мне висит мешком, топорщится. Чувствовал я себя как-то неуверенно. Больше всего боялся, что при встрече с военным по привычке возьму руку под козырек.

Таким я и предстал перед комдивом Урицким.

– Ну, вот и камарада Павлито явился. Отныне и до Парижа ваше имя – Павлито. А в Испании – Гошес. Запомните. Ну, а теперь получите документы и деньги на дорогу. Вместе с вами отправится еще один товарищ, ленинградец Николаев.

– Как мы встретимся?

– Он найдет вас на вокзале.

Документы, удостоверение личности, партийный билет комдив предложил сдать. Прощаясь, он крепко пожал руку, пожелал счастливого пути и потом, немного помедлив, добавил:

– Ждем героем на Родину.

– Служу Советскому Союзу!

Уже темнело, когда, получив все документы, я вышел на улицу. В моем распоряжении оставалось совсем немного времени. Квартира была по пути на Белорусский вокзал. Завернул домой. Ирочка играла с куклой. Жена хлопотала по хозяйству, составляла в буфет только что перемытые чайные чашки и рассказывала о последних событиях, которые произошли в нашем доме за день. Оказывается, соседский Вовка на неделю раньше сбежал из пионерского лагеря. А предусмотрительная бабка Пелагея, что живет этажом выше, наварила несколько банок малинового варенья и собирается еще заготовить брусничного.

– Саша! Ты меня совсем не слушаешь, – обиделась жена. – Взял бы и починил утюг. Опять перегорел.

Я отыскал утюг, достал отвертку и принялся за ремонт. Время шло, а я все никак не мог придумать, как мне сказать об отъезде в Испанию. Так ничего и не придумав, тихо сказал:

– Еду, Катя.

– Куда?

– В Испанию…

Смотрим с Катей друг на друга, вроде все сказано, все переговорено. Настало время прощаться. Не помню, как расстался с женой, дочкой, вышел из дому и пошел к трамвайной остановке. Трамвая долго не было. Собралась толпа. Казалось, что мы стоим здесь целую вечность. «Лучше бы дома еще посидел, – промелькнула мысль. – Зачем спешил?» И мне стало не по себе оттого, что я неожиданно обрушил на жену такую весть и, многое не договорив, ушел из дому, ушел, не зная, на какой срок. На год? На два? А может быть…

– Будете мечтать или садиться? – толкнула меня в спину молодая женщина. Вошел в трамвай. Мест не было, и я пристроился на площадке…

… И вот теперь я сижу в купе курьерского поезда, увозящего нас далеко от милых сердцу мест.

Незаметно пролетело время. Мы – в Париже. На Северном вокзале встретил сотрудник нашего посольства.

От вокзала по узким улицам поехали в центр города. Товарищ, встретивший нас, интересовался Москвой, расспрашивал о фильмах, которые идут в «Ударнике», о погоде. А потом мы поменялись ролями.

Наш соотечественник рассказывал о достопримечательностях Парижа, о красоте Булонского леса, об истории Люксембургского дворца, о художниках Монмартра, о Парижских бульварах. От него же мы узнали, что в городе Очень много белоэмигрантов.

Бывшие царские офицеры, помещики, финансовые тузы, золотопромышленники сейчас работают шоферами на легковых такси, вышибалами или официантами в парижских ресторанах. Более предприимчивые, успевшие вывезти за границу золото, обзавелись собственными магазинами.

– Это, пожалуй, один из немногих шоферов-французов, – показал глазами на водителя наш провожатый, – а то, как правило, за рулем сидит белоэмигрант.

Машина, заскрипев тормозами, остановилась у дверей скромной гостиницы. Я спросил, сколько мы должны заплатить за проезд. И не успел сотрудник посольства ответить, как шофер заговорил по-русски: «Здесь, в Париже, нет твердой цены за проезд, и мы берем столько, сколько дадут».

– Ошиблись, – смеялись мы в гостинице. – И этот таксист оказался белоэмигрантом.

Незаметно на город опустились сумерки. Мы с Петром вышли на улицу. Богато украшенные витрины магазинов зазывали к прилавкам, умоляли, просили, требовали купить: электрическую бритву, мужскую шляпу, легковую машину, пистолет, велосипед, детскую игрушку и многое другое. Нас оглушил многоголосый шум.

В толпе, выкрикивая заголовки, носились разносчики газет.

– «Республика в огне!» – сообщал веснушчатый юнец в берете.

– «Каудильо на материке», – горланил вовсю белобрысый парнишка.

– «Создан Комитет по невмешательству», «Добровольцы едут в Испанию!», «Жертвы фашистов – испанские дети!», – выкрикивал газетные заголовки молодой рабочий в кожаной куртке.

Как-то случайно мы набрели на русский ресторан. Есть не хотели, но нам интересно было посмотреть на посетителей ресторана и на хозяев этого заведения.

У входа стоял старик швейцар лет семидесяти в русской поддевке, натянутой на красную атласную рубашку, в сапогах, в которые были вправлены полосатые брюки. Реденькая седая бородка, пожелтевшие от курева усы, волосы, подстриженные под кружок. Он был похож на купца из пьес Островского. Позже мы узнали, что швейцар – в прошлом богатый уральский помещик.

Он услужливо снял с нас пальто, отнес их на вешалку, с поклоном протянул номер: «Прошу, господа».

Мы прошли в зал и сели за столик в углу. Отсюда было удобно наблюдать за посетителями ресторана. К нам подошла молодая, красивая официантка, подала меню.

На небольшой картонке жиденькой колонкой вытянулись наименования блюд. Они были написаны на двух языках, на русском и на французском.

– А можно заказать сибирские пельмени? – спросил я.

– Давай узнаем, – ответил Петр. – Если умеют, сделают. – И он, вызывая официантку, три раза хлопнул в ладоши.

Девушка быстро подбежала к столику: