По черточкам с Наташиных слов я узнавал моряка, выраставшего до поступления в Херсонскую мореходку на московском дворе. Я чувствовал, как человек любит море, как дорожит капитанской честью и как преданно любит все дорогое, что оставляет на берегу. Я мечтал познакомиться с Капитаном.

В этом году весной на обычный вопрос:

«Какие вести с морей?» — Наташа сказала:

— Женя в Москве. Ищу для него кирзовые сапоги.

— ?

— Собрался в целинный совхоз.

— ?

— Сказал, что едет на сев…

* * *

Мы встретились с Капитаном, когда он «отсеялся». За чаем в доме, на корабле в ленинградском порту и у костра над речкой Парицей, возле Гатчины, много было говорено о морской службе, о самом море, о том, чем живет человек, расставаясь надолго с родными, с Родиной, просто с землей.

— Как бы лучше это сказать… Море — судьба моряка. Но если человек скажет, что высшее счастье — всегда видеть море, не верьте. Море надоедает. Наибольшее счастье — после долгой воды увидеть землю. Во все времена наибольшая радость на корабле заключалась в слове «Земля!».

Это сказано было, когда мы сидели у костерка. Сын капитана Володька ловил на отмели пескарей, а мы кидали валежник в огонь и глядели на сизый туман, заполнявший лощину.

— Я часто вижу два одинаковых сна. Один такой: сделал неверный маневр, и мой сухогруз вот-вот врежется в чей-то борт… Просыпаюсь в поту. И еще сон. Три пологих зеленых бугра, деревянные избы, ивы возле пруда, и лошади ходят. А я, взрослый, уже седеющий человек, бегу сломя голову, чтобы вскочить на лошадь и мчаться, мчаться по этим буграм. Да что сон! Иногда на мостике чуть прикроешь глаза и, кажется, слышишь, как жужжат пчелы, чувствуешь запах земли, видишь летящих птиц, синюю полосу леса… Я рано заметил: если человек живет только морем, то жизнь для него постепенно теряет многие краски. Признаться, боялся, что вдруг когда-нибудь стану таким.

— И что же, лекарство от этого надо искать на суше?

— Да. Постоянно. Подобно тому, как северяне летом стремятся на юг за солнцем, сойдя на берег, жадно приглядываешься к земле, ко всему, что на ней растет, двигается, издает запахи, звуки. С такой зарядкой ходишь потом в океане в добром здоровье. Я, кажется, мог бы сейчас написать диссертацию о том, как важно иметь человеку в своей черепушке память ну вот об этом, скажем, костре, этой корзинке с грибами, этом тумане, не смейтесь, даже об этих вот комарах…

* * *

Отпуск свой Капитан всегда проводил, копаясь в саду у отца, либо ехал, как он говорит, «в глубины суши».

У него на суше немало друзей. На Кубе он познакомился с пастухами. И пока корабль стоял, ожидая разгрузки, научился арканить скот, укрощать лошадей. Под Брянском, проезжая на «Жигулях» мимо села Николаевки, уговорил тракториста, развозившего удобрения, поменяться: «Ты садись на машину, а я на трактор».

В «Жигули» чумазый молодой тракторист Колька Фисун сесть не решился, а трактор доверил. И два часа Капитан, к восхищению Кольки, вполне исправно «вершил колхозное дело».

— Я всегда чувствовал: связь с землей крепче, если своими руками что-либо сделать на ней…

Его жена и сын не удивились, когда в очередной отпуск Капитан объявил, что записался на курсы трактористов. Эти курсы на Кировском заводе он посещал аккуратно. И, сдавая экзамен, проехал по ленинградским улицам на огромном оранжевом «Кировце». А пришел еще один отпуск — он собрался на целину.

Сначала он просто решил: поеду в какой-либо ближний от Ленинграда колхоз.

Но было сомнение: поймут ли, не сочтут ли за чудака? И тут как раз увидел по телевидению выступление ветерана-целинника Леонида Михайловича Картаузова. «О делах в совхозе он говорил просто, сердечно. Я сразу решил: этот поймет. И написал письмо».

В письме Капитан объяснил, что с хлебом знакомство у него отдаленное. Сказал, что возил он морем пшеницу, не свою, а канадскую, к сожалению. Признался, что жизнь у себя дома знает неважно, «больше видел ее глазами праздного человека на отдыхе». Он просился поработать в совхозе. Написал, что сносно управляется с трактором. Ответ был скорым и дружеским: «Приезжай!»

В село над Ишимом Капитан прибыл в начале мая. Картаузова дома не оказалось — уехал сдавать экзамен за третий курс техникума, но директор совхоза встретил приветливо, сделал пометку на заявлении и позвал бригадира первой тракторной Ивана Лукьянченко.

Бригадир, выслушав, что к чему, усмехнулся:

— Я против. Не шутки шутим — хлеб сеем.

Трактор испортит — ищи-свищи…

Капитан сидел молча. Бригадира уламывал сам директор. И тот смягчился:

— Ладно, берем. Только знай: в 6.30 мы уже в борозде. А кончаем часов в 10–11 вечера…

В полевом стане утром Капитана встретили с полунасмешливым любопытством. Хорошо знакомый «Кировец-700» ему не доверили.

Подвели к гусеничному…

— Да он его только по телевизору видел! — хихикнул кто-то из острословов.

«Я понимал всю сложность своего положения. Главное было не потеряться. Спокойно сказал: «Да, ребята, этот я плохо знаю. Но, надеюсь, поможете?..» И острословы сразу сдались:

— Конечно, поможем!

Оказалось: трактор с осени не заводился и не был в ремонте. Три дня Капитан провозился возле него, регулируя поршни, управление, зажигание. Помощников было много. Помогали охотно, с азартом. Трактор ожил. И Капитан повел свою первую борозду.

— Братцы, да он как будто всю жизнь пахал! Как по струнке идет!..

Трактористы не знали умения моряка вести судно «по створам», иначе говоря, прицеливаясь по двумя лежащим на одной линии точкам. Это умение тут пригодилось.

— Ну давай действуй, моряк, — примирительно сказал бригадир. — Что такое огрехи, надеюсь, знаешь?..

Так началась работа. «Я очень старался.

Спал в сутки по четыре часа. Раньше всех поднимался — проверить, отладить трактор — боялся: в борозде стану, и придется кого-нибудь звать… Первым в нашей бригаде все время шел Иван Соколко. Следом был его сын.

Против этой семейной фамилии на доске в полевом стане бригадир ежедневно выводил мелом цифру: «250 %». У меня тоже получалось неплохо — полторы нормы. Но Иван Максимук, сеявший по моей пахоте, подгонял: «Отстаем, морячок…»

В одну из ночей Капитан остался на поле подготовить для сеяльщика задел гектаров хотя бы в десять. Работа шла споро. Но пахарь увлекся и проглядел, как вода в радиаторе закипела.

Где-то недалеко, вспомнил, была ложбина с водой. Пошел искать и потерялся впотьмах.

«Брожу с ведерком — ни трактора, ни воды! И тут пошел дождь, холодный, с ветром. Ничего не оставалось как напрямик по пашне бежать на огонек в село. Девять километров трусцой пробежал…»

С рассветом в общежитие к Капитану явились четверо трактористов и бригадир. «Живой? — поставили бутылку на тумбочку. — Нет-нет, на этот раз не откажешься, согревайся!»

Это было на восьмой день работы. А всего Капитан просидел за рулем трактора двенадцать дней. Отпраздновать вместе со всеми окончание сева ему не пришлось. Из Москвы пришла телеграмма: «Выезжайте немедленно. В пятницу вылет на Кубу».

Больше всех огорчился известием бригадир:

— Ах, жалко, Женя. Так ты кстати пришелся, людей-то, сам видишь…

Вся бригада собралась на часок проводить Капитана. Опять шутили. Но в этот раз и гость шутил со всеми на равных.

— Ты, Женя, теперь у нас свой человек, — сказал бригадир. — Приезжай в любой час. Лучший трактор дадим. И вообще…

В бухгалтерии, как полагается, подбили бабки. Вспахал Капитан 240 гектаров. Заработал 102 рубля. За вычетом проезда в два конца из Москвы, покупки рабочей одежды и платы за харч остался у Капитана еще капитал — купить в сельской лавке хорошо сработанные яловые сапоги.

— Сто лет носить буду, — шутил Капитан, примеряя в Москве обновку.

— Да, в таких тысячу верст отмахаешь…

А скажи-ка, Евгений Иванович, — спросил я уже напоследок, — верно ли сделан выбор тогда, в 45-м. Может, все же не в капитаны, а в агрономы надо было держаться?