Он так и работал все эти годы.

О яркой, целенаправленной жизни этого человека напишут биографы. Пока же, откликнувшись на многочисленные пожелания своих последователей и поклонников, Гржимек написал воспоминания о прожитом. Работа закончена, но профессор еще не остыл от нее. Во время бесед в Москве он часто вспоминал пережитое.

Беседы наши были отрывочными. Однако даже штрихи биографии Гржимека интересны и поучительны.

Б. Гржимек в Африке.

* * *

— Слава, известность… Один из наших писателей говорил: «Популярность — забавная штука, думаешь, это конфета, а разжуешь — мыло». Что Вы думаете об этом? Не мешает ли вам известность?

— Иногда мешает. И сильно. При ярком солнце всегда ищешь тень. Но не везде эту тень удается найти. За двенадцать дней пребывания в Соединенных Штатах меня, например, двадцать три раза заставляли говорить перед телевизионной камерой. Это и есть случай, когда конфета превращается в мыло. Но я всегда ухитрялся обращать известность на пользу делу.

И это избавляло меня от солнечного удара, от перегрева известностью.

— Могли бы вы назвать наибольшую радость, пережитую вами?

— Я мог бы считать, что это были минуты, когда в лучах прожекторов в огромном нарядном зале я получал «Оскар». А вот сейчас почему-то сразу вспомнились детство, велосипед… Мне подарили велосипед. Это были прекрасные дни.

Это были, возможно, лучшие дни жизни.

— А наибольшее горе?

— Сын. Гибель сына. Это все невозможно передать словом. Жить не хотелось…

— Ваша самая большая победа?

— Когда я первый раз публично и горячо сказал, что если человек ничего не сделает для сохранения диких животных, то он в конце концов растеряет в себе все человеческое, меня многие посчитали тогда чудаком. Но я стоял на своем. И не зря. Сейчас это можно считать победой мысли. Если говорить о каких-то конкретных делах, то эти, пусть маленькие победы, одержаны главным образом в Африке. Когда на этом континенте началось освободительное движение, в Европе и Америке многие говорили: «Ну теперь черные все живое перестреляют».

Но этого не случилось. Африканцы сумели понять, что их уникальный на Земле животный мир — величайшая ценность. Они не только не закрыли существовавшие национальные парки, они открыли новые. Многие государства Африки тратят сейчас на сохранение природы (в процентном отношении к национальному доходу) больше, чем любое самое богатое государство в мире… Я много беседовал с молодыми африканскими лидерами. Старался помочь им советом и делом. Мои усилия не оказались напрасными.

— Были и поражения?

— Главное поражение я потерпел у себя на родине, в ФРГ. Меня назначили консультантом при правительстве по делам охраны природы. Скоро я убедился, что служу в этом деле всего лишь красивой вывеской. Удавалось бороться с мелкими браконьерами, но я был бессилен что-либо сделать с крупными хозяйственниками, наносившими главный урон природе.

Я попросил отставку…

— Вы ушли теперь и с должности директора зоопарка.

— Да, но тут другие причины. Я подготовил грамотных и знающих людей. И передал дело в надежные руки. Это естественная преемственность…

— Есть ли в вашей биографии какие-нибудь курьезы?

— У кого их нет. В 1945 году после войны два месяца я служил во Франкфурте начальником полиции. Представляете меня в полицейской форме с оружием?!

— А приходилось ли вам стрелять во время войны?

— Да. Один раз. Я служил ветеринаром в Польше, и пришлось однажды пристрелить больную лошадь…

— Мы плывем сейчас в лодке по Волге.

На каких реках вам так же вот пришлось побывать? И какие районы Земли вы еще хотели бы видеть?

— Для меня уже много воды утекло…

Я видел Конго, Нил, Гудзон, Амазонку, Ганг, Миссисипи. Ну и реки поменьше — Рейн, Сену, Темзу… Желание видеть новое не притупилось.

Но в мои годы планы приходится строить с оглядкой. Все же хочется побывать в Арктике и на юге Китая, в провинции Сычуань — интересное для зоолога место…

— А житейская гавань… Куда вас тянет после дороги?

— У меня две такие пристани. Ферма в окрестностях Франкфурта-на-Майне. И домик в Аруше — это Восточная Африка. Там недалеко у кратера Нгоро-Нгоро похоронен мой сын…

— Я видел его могилу. Видел памятник и надпись на нем. И тогда еще собирался спросить о вашем понимании жизни и мироздания.

— Жизнь для меня существует только в этом реальном мире. В бога я никогда не верил.

Я думаю, каждый естествоиспытатель, да и просто человек, хорошо понимающий механизмы природы, не ищет бога. Я страстно люблю природу. В меру сил стремился постичь ее тайны и уберечь от зла. Она питает мой ум и сердце.

— Общаясь с животными, приходилось ли вам рисковать?

— Приходилось. Но, поверьте, когда мы едем в автомобиле, мы рискуем в десятки раз больше.

Профессор Б. Гржимек на Волге.

Я знаю на память цифры статистики: каждый 150-й из существующих автомобилей убивает человека, каждый 60-й ранит. Леопарды и львы — безобидные существа в сравнении с этим «зверем». Но, конечно, постоянно общаясь с животными, иногда и рискуешь. Кинооператора американку Маргарет Лайн в прошлом году убил молодой слон, когда она попыталась получить уникальные кадры. У меня вот палец носит следы зубов: неосторожное обращение с шимпанзе. Зубы у этих бестий, как у леопарда, а ума больше. Леопарду протяни палку — он в нее вцепится, обезьяна же хорошо понимает: надо хватать за руку.

— Велики ли, по-вашему, шансы сохранить на Земле уголки дикой жизни и диких животных?

— Не могу сказать, что эта проблема относится к числу легко разрешимых. Все зависит от нашего благоразумия, от нашей энергии, от нашей, наконец, веры, что сделать это возможно. Предпринятые усилия обнадеживают.

Для примера вспомним хотя бы возрожденных в вашей стране соболя и сайгу.

— Есть у вас, наверное, любимое животное.

— Люблю лошадей. С них я начинал свои исследования. И сейчас вот на старости лет завел нескольких скакунов арабской породы… Есть у меня и еще одна слабость — обезьяны. И уж коли зашел разговор о любви (смеется) — человек тоже симпатичное млекопитающее.

— Этот приезд в Москву надо считать деловым?

— Отчасти. К повторному изданию готовятся две моих книги. И я кое-что уточнял с переводчиком.

 _{Фото автора. 31 июля 1976 г.}

Его сестра работает у нас в редакции. Лет двенадцать назад на столе у нее я увидел фотографию симпатичного моряка. «Это кто же?» — «Это брат Женя…» В тот день я заочно познакомился с Капитаном.

Он плавает тридцать лет. Был матросом, старпомом, штурманом. Шестнадцать лет плавает капитаном.

Когда в этом звании он впервые поднялся на мостик «Бердянска» и прислал фотографию сухогруза, наша Наталья немедленно взялась наводить справки о городке Бердянске и кораблях-сухогрузах. Скоро я уже знал: «Женя ввезет табак из Мексики…»

Потом Женя возил удобрения из Ростока, жесть из Японии, шкуры из Буэнос-Айреса, возил уругвайскую шерсть, кубинский сахар, дальневосточный лес. По рассказам Натальи, «Бердянск» представлялся мне главным негоциантом мира. Я знал не только все порты земли, куда «Бердянск» заходил, но также и то, какие грузы моряки любят, а каких даже побаиваются.

Иногда брат шутил. «Скажи друзьям-журналистам, пусть слово швабра забудут.

Швабры на кораблях теперь нет. По рассказам Наташи, я понял также, что на «Бердянске» не бьют склянки, а драют рынду, что, к огорчению Капитана, слово веревка вытесняет теперь на флоте доброе слово конец, иллюминатор небрежно зовут окном, а кока-поваром. «Подкоп под традиции», — жаловался Капитан.