Такой, как Изабель.

Джону стало не по себе, когда он осознал, куда занеслись его мысли. Ведь он даже не знал о ней ничего, кроме того, что она не боится тяжелого труда, что ей можно доверять, что смотреть на нее доставляет большую радость, чем созерцать закат на побережье в Вентуре. А он ничего так не любил, как тот час, когда солнце незаметно соскальзывает в безбрежную гладь океана.

— Далеко еще? — спросила Изабель, повернувшись к нему вполоборота.

— Да не очень. За перевалом на той стороне ручья. — Он протянул руку, и ее взгляд проследовал в указанном направлении.

Холмистую местность бесконечной лентой пересекал трубопровод. Он был проложен лет пять назад и с тех пор экономил «Калько» расходы на транспортировку по железной дороге. Это было просто чудом предприимчивости: прямо из скважин нефть текла в порт Санта-Барбары.

Внезапно до слуха Джона донесся стук копыт нескольких лошадей, несущихся галопом. Воздух был неподвижен, однако скалы и дубовая рощица приглушали звук, и, значит, всадники, кто бы они ни были, успели уже довольно далеко углубиться в лощину, раз Джон их услышал. Они были близко. Совсем близко. Он не хотел ни с кем конкурировать и поэтому поспешил догнать Изабель.

— Пересечем ручей здесь. — Он направил лошадь к спуску, и Изабель последовала следом.

Стайка канюков взмыла в воздух, когда Джон легким галопом подъехал к воде. Хищники принялись кружить невысоко над землей в ожидании ветра, который перенес бы их через перевал. Но здесь, на дне лощины, только пыль взлетала из-под копыт да горячий воздух поднимался от земли. Даже низко нависшие свинцовые тучи не приносили прохлады. Один лишь дождь был бы спасением. И как только Джон подумал об этом» несколько крупных капель упало ему на лицо и руки. Он знал, что находиться вблизи ручья во время проливного дождя опасно. Ливневый паводок сметет — не заметишь как.

Он резко пришпорил лошадь и погнал ее вверх по склону, но так, чтобы Изабель не отстала. На расстоянии мили за ними по каньону образовался грязевой водоворот, однако всадников Джон так и не увидел. Ясно было одно — другие собиратели ягод совсем недалеко.

Изабель поравнялась с Джоном, и они поехали бок о бок под сплошным ливнем.

— Как ты думаешь, за нами гонятся?

— Не гонятся. Просто рядом с Лимонеро уже не осталось ягод на кустах. Люди стараются отъехать подальше. К тому же после той речи, которую произнес Беллами, думаю, сумасшедших в городе поприбавилось.

Хотя Джон и не слышал всего сказанного Никлаусом, но был уверен, что речь этого проникновенного оратора способна заразить город безумием и превратить его в подобие встревоженного улья. Проезжая сегодня по Главной улице, они с Изабель во всех витринах видели таблички, обещающие обменять товар на ягоды по курсу пенни за штуку. Находились и такие азартные торгаши, что предлагали два пенни за ягоду. Но всех превзошла «Республика», приравнивавшая одну ягоду к трем центам.

Люди отправлялись за город на поиски ягод, а те, что оставались, заводили жаркие споры. Одни говорили, будто Беллами дает за выигрыш пятьсот долларов золотом. Другие утверждали, что тысячу, но в купюрах. Третьи божились, что приз — это ключ от дома Беллами. Полемика распаляла умы и подогревала страсти вокруг конкурса.

Принимая это во внимание, Джон счел благоразумным носить в кобуре на поясе заряженный «ремингтон». Он бы не хотел быть подстреленным из-за ягод. Еще меньше он хотел, чтобы что-то случилось с Изабель.

Чувство ответственности за ее безопасность поселилось в нем, и это ему нравилось. Нравилось сознавать, что теперь в его жизни появились вещи поважнее, чем постоянное пьянство в «Республике». Нечто достойное называться смыслом существования.

Через несколько миль пути подъем стал круче, а дубы уступили место вечнозеленой растительности. Впереди них показался зеленый луг, и на его мокрой блестящей траве Джон решил устроить привал до тех пор, пока не кончится ливень.

Выбрав удобное место, Джон спешился и, ведя лошадь под уздцы, подошел, чтобы помочь Изабель. Она показалась ему легкой как перышко, когда, позволив поддержать себя за талию, спрыгнула на землю. Если бы не надо было спешить с установкой навеса, он бы, наверное, так и стоял, не выпуская ее из рук.

— Стреножь лошадей, — скомандовал он, в то время как взгляд его скользил по ее губам и щекам, по которым тоненькими струйками стекала вода.

Она принялась выполнять приказание.

Джон нарубил кольев и, стараясь делать все как можно быстрее, вбил их в землю. Когда все было готово, на обоих уже не осталось ни единой сухой нитки.

Они залезли под навес, и Джон укутал плечи Изабель полосатой мексиканской накидкой.

— Холодно? — спросил он.

— Нет. Дождь-то теплый.

Шнурок, которым она стягивала волосы, развязался. Она выпростала их наружу из-под накидки, и они блестящей черной волной легли у нее на спине. Джон пожалел, что не имел привычки носить с собой расчески… а как ему хотелось провести гребешком от макушки до самых кончиков этих волос.

Она сидела, по-турецки скрестив ноги, и в печальной задумчивости смотрела на луг в прореху между двумя половинками дерюги.

Блаженно щурясь, Джон наслаждался прекрасным зрелищем, которое она собой представляла. Затем он вдруг задал ей вопрос, какого не задавал еще ни одной женщине, потому что это его не интересовало… до сих пор.

— О чем ты думаешь, Изабель?

Она мягко улыбнулась.

— Я думала о том, как попала сюда.

Сначала он был озадачен, но потом понял, что она говорила в более широком смысле. Не то, как она очутилась здесь, на лугу, служило поводом для ее раздумий, а те события, которые привели ее в Лимонеро.

— Ты сожалеешь?..

— Ну… — Она облизнула губы. На ее ресницах хрустальной бахромой сверкали мельчайшие дождевые капельки. — Я хотела быть современной женщиной. Собиралась стать учительницей. — Она мельком взглянула на него, пытаясь определить его реакцию.

Ее признание не вызвало в нем протеста. Он уважал учительское ремесло. Только он не мог представить себе Изабель, которая всю оставшуюся жизнь прятала бы свою божественную фигуру под черным бесформенным платьем, а шелковистые волосы собирала бы в строгий тугой пучок.

— И еще, — продолжала она, — я мечтала, что буду отказывать себе во всем, чтобы каждое лето путешествовать по Европе. На римских площадях буду писать стихи. Потом в английской деревушке в маленьком домике начну большой роман. — Ее лицо вдруг омрачилось, блеск в глазах потух. — И мне никогда не придется ломать себя в угоду мужчине… потому что я буду независимой и счастливой.

При этих словах у Джона исчезла всякая надежда на их совместную будущность. Ломким от разочарования голосом он спросил:

— Что же случилось?

Она медленно повернулась к нему лицом.

— Я вышла замуж.

У Изабель не было причин рассказывать Джону о своем браке, за исключением того, что ей хотелось знать, не станет ли он презирать ее за это и не покажется ли она ему менее привлекательной, после того как он все узнает. Она старалась скрыть от себя чувства, вспыхнувшие в ее душе после того случая в лощине Ригби, когда он чуть не поцеловал ее. Тогда она ждала поцелуя. Ждала и сейчас…

Но он должен знать, кто она такая.

Большинству мужчин разведенные женщины внушают антипатию. Разумеется, большинству мужчин она не рассказывала о себе. В сущности, Джон был вторым посвященным. Первым в ту незабвенную ночь на кухне «Бутона» стал Дастер.

— А где сейчас твой муж? — спросил Джон. Следовало ожидать этого вопроса.

— Не знаю. Где угодно. Последний раз я слышала, что он поселился в Сан-Диего.

— Ты все еще его жена?

— Нет. Я… мне дали развод в его отсутствие. — Она нервно подергивала бахрому пестрой накидки. — У меня было полное право… Впрочем, это ничего не меняет. Я разведенная женщина.

Она ждала, что сейчас начнет проявляться его презрение — холодок, с которым он воспримет ее признание, невидимая дистанция, которую он установит между ними. Но последовавший за ее словами вопрос не имел ничего общего с той реакцией, какую она от него ожидала.