Копая, оба великана переговаривались между собой на иностранном языке, на котором изъяснялся с ними и сам Беллами. Затем они подошли к машине и сняли ель с крыши. Чтобы подл нять такую тяжесть, потребовалось бы человек десять мужчин обычного телосложения. Эти же справились вдвоем.

Когда елка была воздвигнута, Беллами захлопал в ладоши, tt люди в толпе один за другим тоже начали аплодировать.

Захлопала и Изабель.

Джон стоял неподвижно. Его сумрачный взгляд был прикован к Беллами.

— Да что с тобой? — спросила она шепотом. Мрачный как туча, Джон процедил сквозь зубы:

— Не нравится мне этот тип.

— Почему? Мне он кажется милым.

— Этакий Санта-Клаус! Просто цирк какой-то. Не хватает еще толстой тети.

Тут из-за спины Беллами показалась седовласая дама в очках. Ее необъятную талию прикрывал фартук, надетый поверх платья.

— Ну что, папочка? Начнем украшать нашу елочку? Джон всплеснул руками в бессильной злобе.

— Вот вам, пожалуйста. Это же фарс. Паршивая комедия. Он повернулся и пошел прочь. Изабель очень хотелось досмотреть все до конца, но она чувствовала, что должна сейчас быть Джоном.

С трудом пробившись сквозь обступившую ее толпу, она дог-зала его на середине Главной улицы.

— Забудь об этом, Изабель. Пора тебе все объяснить. Беллами — сумасбродный старик. И у него есть бредовый клуб.

— Что у него есть?

— Бредовый гольф-клуб. У старикана голова напичкана бредятиной, такой, как, например, клуб, который он содержит. Мне не довелось поиграть в эту игру. Твой Санта-Клаус швырял в меня мячики.

Изабель приходилось шагать очень быстро, чтобы не отстать Джона.

— Хм. Правда?.. Я не думаю, что он намеренно кидал в тебя. Он выглядит таким… безобидным.

— Ага, безобидный как кирка.

— А что, если у него и впрямь есть деньги на приз? — Урезонивала Изабель. — Мы не должны допустить, чтобы они ушли в чужие руки.

Он остановился и посмотрел на нее.

— Изабель! Нет никаких денег. Старикашка остался без гроша после того, как потратился на восстановление дома. Конкурс «Магия остролиста» — чистейшей воды обман.

Ей был понятен скептицизм Джона. В глубине души у нее тоже роились сомнения. Но на другой чаше весов стоял и смотрел на нее проникновенным взором сам Беллами: бездонные, как небо, голубые глаза с лучистыми морщинками по углам; жизнерадостно-румяные щеки; брюшко, которое так забавно подпрыгивало, когда он смеялся.

— Мы должны верить, что Беллами Никлаус — не обманщик, — твердо сказала она. — Его конкурс — наша единственная надежда!

Джон ткнул указательным пальцем в сторону дома на углу Девятой и Мельничной улиц.

— Этот тип мне кого-то напоминает.

— Мне тоже, — призналась она. — Но я не могу понять кого.

— Да… у меня такое чувство, как будто я знал его в детстве.

— Верно.

Почесывая щетину на скулах, он принялся размышлять вслух:

— Когда я был ребенком, в Техас заносило много разных Мошенников и проходимцев. Может, Беллами один из них, а конкурс — его новый трюк?

— Сомнительно. Я выросла в Лос-Анджелесе и уверена, что видела его там… Кажется, мама и папа показывали мне его фотографию… Но зачем и почему — не могу вспомнить.

— Жалко, что в Лимонеро нет телефона. Ты могла бы позвонить своим родителям и спросить у «их про Беллами Никлауса. Слезы вдруг навернулись ей на глаза.

— Мой папа умер десять лет назад, а мама вот уже три года с ним.

Джон тяжело вздохнул и положил руку ей на плечо.

— Слушай… прости.

— Ты не виноват, ты же не знал. — Она заморгала, пытаясь сдержать рыдания. Матери уже не было в живых, когда Изабель развелась. Страшно подумать, какое это было бы для нее потрясение, даже несмотря на то что не Изабель бросила мужа, а он ее. Мама всю жизнь оставалась верна старым представлениям. Для нее брак был неоспоримой святыней, что бы ни произошло.

Изабель давно распростилась с романтическими иллюзиями. Но это не значило, что она навсегда отказалась от любви. Она не теряла надежды, что в один прекрасный день повстречает мужчину, который даст ей все, чего не сумел дать первый муж. Джон легонько сжал пальцами ее плечо и опустил руку.

— Ладно. Будем и дальше собирать ягоды. Благодарная улыбка осветила лицо Изабель. Джон продолжал:

— Но если Беллами обманет, я заставлю шерифа засадить его за решетку.

— Он сдержит свое слово. Я знаю наверняка.

— Ну хорошо. Собирайся, мы поедем на всю ночь в Мачехин приют… Как только управимся с поливкой.

Волосы на затылке и шее Джона все еще топорщились, как у ощетинившегося пса, когда они проезжали по дну узкого ущелья. Беллами Никлаус таки добился своего, насквозь взглядом пробуравил, прямо душу из него вынул.

Джон знал Беллами.

Когда-то в прошлом он пережил сильное разочарование по его вине.

Но что именно, Джон не мог вспомнить. Слишком давно все это было. Слишком давно. Но одна сцена все же застряла у него в голове.

Ему тогда было лет пять или шесть. Утро после Рождества. В праздничную ночь отец не вернулся домой, хотя, должно быть, обещал матери, потому что она глаз не сомкнула, дожидаясь его у окна. Там и застали ее Джон с Томом, когда пришли посмотреть, какие подарки положил для них под елку Санта-Клаус.

Никаких.

Мать постаралась приподнять мальчикам настроение тем, что испекла на завтрак имбирных пряников. Потом пришел отец, и они с матерью принялись браниться; после долгой и шумной ссоры отец, хлопнув дверью, ушел жить в конюшню.

С того дня Джон больше не верил, что свистульки, заводных медвежат и марионеток привозит детям какой-то добрый волшебник. Все эти подарки покупал отец. А в тот раз он пропил все деньги в баре «Удачный вечерок». Тогда Джон решил раз и навсегда, что Рождество — глупая выдумка для мечтателей.

Изредка пришпоривая лошадь, он ехал и вспоминал свою жизнь после того зимнего дня. Он сильно изменился за это время. В отличие от брата, который всегда был жизнерадостным и открытым, Джон вырос ожесточенным молодым человеком. Он с детства усвоил, что в этом мире не приходится рассчитывать ни на кого, кроме себя. Обнаружив в себе талант находить подземные воды при помощи ивового прута, он время от времени зарабатывал немного денег.

Но в основном ему приходилось работать на полях вместе с отцом, с которым он разговаривал только в случае крайней необходимости. Довольно скоро ремесло пахаря стало ненавистно ему, и однажды он объявил, что сыт по горло и что в жизни больше не возьмется за плуг.

Покинув Тексаркану, он начал жить сам по себе, без всякой поддержки. Зарабатывал ровно столько, сколько тратил. Пристрастился к картам. Полюбил спиртное. Познал все радости, которые может подарить молодое, упругое женское тело.

Досада обуяла Джона. Как вышло, что он стал так похож на своего отца? Почему он не вырос таким, как его младший брат, Том, который оказался достаточно честолюбив и настойчив, чтобы открыть свой собственный спортивный магазин? Он скопил изрядную сумму, откладывая из заработка, и Джон то и дело просил у него в долг. И тот ни разу не отказал. Когда же он, Том, наконец поумнеет и поймет, что возврата денег ему не дождаться никогда?

Джон жил как птичка божья. Запах бьющей фонтаном нефти удерживал его в Лимонеро. Но что у него оставалось после стольких лет работы на «Калько ойл»? Ровным счетом ничего.

С того момента как взгляд Беллами проник в его душу, в голове не переставая вертелось одно-единственное словечко, отравляя сознание дурными предчувствиями:

Изменись. Изменись. Изменись.

Чего этот Никлаус от него хочет? Чтобы он изменил свой образ жизни? Разве он может? Ему потребовалось тридцать четыре года, чтобы стать тем, что он есть. Доходя до всего своим умом, набивая свои собственные шишки, Джон постепенно проторил себе колею, по которой его жизнь катилась ни шатко ни валко, и иного не искал.

Изменись. Изменись. Изменись.

Порой всадникам приходилось продираться сквозь нависшие над землей ветви дубов, разбросанных в живописном беспорядке по долине. Весь этот нефтяной край — владения «Калько ойл». Вид огромных сланцевых равнин, на поверхности которых, как роса, проступали блестящие черные капельки, и оврагов, по склонам которых сочилась вода, наводил Джона на размышления. Если бы только было можно собрать достаточно денег и купить клочок земли… он стал бы бурить для себя самого, сделался бы богачом, смог бы обеспечить достойную жизнь женщине.