Майра держала руки так, будто выложила свои карты на стол. Ему нравились ее пальцы, маленькие, но хорошей формы. Он вспомнил, как они летали над клавиатурой.

— Сколько ты уже живешь в Фэрчестере? — поинтересовалась она.

— Я? — спросил Тед, как будто рядом с ним сидело еще несколько человек. В ресторане по-прежнему почти никого не было. — Чуть больше полугода.

— Тебе там нравится? — спросила она таким тоном, как будто подразумевала, что ему не должно там нравиться.

— Даже не знаю… — Он подумал об улицах, полных домов, среди которых никогда не будет его дома. — Я думаю, там лучше жить, когда у тебя семья. Иногда бывает одиноко.

— Я очень хорошо тебя понимаю.

Когда ее рука скользнула вперед, он подумал, не спросить ли ее о племяннике. Образ мальчика, обхватившего шест, не покидал его.

— А, Дональд? Как мило, что ты вспомнил! Я только что отправила ему открытку на День Валентина. Конечно, он для меня маловат. — Она хихикнула, и это было совсем не похоже на ее гортанный смех.

Ее рука снова двинулась вперед, он непроизвольно дернулся в другую сторону и опрокинул свой бокал с вином.

— Какой я неловкий, — забормотал он, вставая, чтобы промокнуть расплывающееся пятно салфеткой.

— Ничего. — Она коснулась его руки. — В следующий раз возьмем газированную воду.

Когда принесли кофе и пирожное, он стал по-деловому размешивать точное количество молока и сахара в своей чашке.

— Можно? — спросила Майра и стала отщипывать кусочки от пирожного.

Тед присоединился, но только из вежливости. Ему не нравилось смотреть, как она ест. Эти подвижные губы, эти полные щеки. Что, если бы он был вилкой в ее руке, представил себе Тед, и она поднесла бы его ко рту?

Наконец Майра посмотрела на часы и с тоской заметила, что ей пора возвращаться на работу. Тед кивнул, подавленный тем, что ему некуда идти. Его квартира показалась ему необитаемым островом. Ему вдруг представилось, как Майра берет его с собой, например, уменьшает до размеров куклы и убирает в сумочку. Он мог бы стать одной из безделушек у нее на столе. Когда принесли счет, он предложил заплатить за обоих.

— Ты у нас безработный. Заплатить должна я. — Он запротестовал, но она заставила его замолчать. — Нет, я с удовольствием пообедала.

— Я тоже.

— Тогда надо повторить, и побыстрее. Две души, потерянных в пригороде.

Прежде чем они расстались, она достала из сумки листок с фирменным логотипом, оторвала кусочек и написала на нем свой домашний номер.

— Позвони мне.

— Останови меня, если ты уже слышал эту шутку, — сказал я Алексу, вклиниваясь между диваном и телевизором.

Это был лучший способ привлечь его внимание, когда он смотрел телевизор. То есть не считая рукоприкладства, а я не собирался, повторяю, не собирался снова его бить. Честное-пречестное, тухлый огурец, кто сейчас обманет, тот его и съест. Или будет молодец? Во всяком случае, Алекс засмеялся, когда я рассказал ему этот стишок. Но сейчас он опять меня не слушал.

— Я сказал, останови меня, если ты уже слышал эту шутку.

— Откуда я узнаю, пока не услышу? — Он наклонился вправо в тщетной попытке что-нибудь увидеть.

По мультипликационному каналу показывали несколько старых выпусков про койота и кукушку-подорожника, которые никогда не казались мне особенно смешными. Слишком уж все предсказуемо. Я, как и остальные взрослые мужчины, с которыми я разговаривал, мечтал, чтобы в один прекрасный день койот сунул динамитную шашку под хвост кукушке и мультсериалу пришел конец. Мы с Алексом согласились, что Багз-Банни гораздо интереснее. Но пожалуй, телевизор лучше, чем отсутствие телевизора, а в будние дни около полудня больше ничего приличного не показывали. Обычно в это время Алекс скучал в школе, но сегодня он остался дома из-за простуды. Весь пол вокруг журнального столика усыпали скомканные салфетки, и я то и дело просил его их убрать. В то утро, раз я, формально говоря, оставался дома, то согласился присмотреть за ним, и Джейн с благодарностью выпорхнула за дверь.

— Не заболей от беспокойства! — сказал я ей вслед, пока она направлялась к своему «вольво».

Я придумал себе новую стратегию: быть забавным. Мистер Сама Приятность и Настоящий Мужик — это очень хорошо, но… ну ладно, не очень-то и хорошо. Мой «Ре-Флекс» переехал в гараж, приютившись рядом с такими же забытыми велосипедами. Как бы то ни было, в последнее время нашим отношениям не хватало одного основного элемента — юмора. Когда-то мы вместе веселились, каламбурили, пересказывали услышанные анекдоты, и я хотел все это вернуть. Я шутливо отдал Джейн честь, когда она выезжала со двора, уже по-настоящему рискуя пропустить поезд в 8:07. Она не ответила, но, надеюсь, хотя бы оценила.

Мой сын, с другой стороны, оказался благодарным слушателем. Вчера я выложил ему из палочек улыбающееся лицо, а когда он запротестовал, я выложил недовольное. Прочитал ему смешное стихотворение Огдена Нэша о том, как крокодил съел профессорскую жену.

— На такой насморк не начихаешь, — мягко пожурил я его, когда он высморкался в десятый раз за две минуты.

— Бде очедь плохо, — пролепетал он с забитым носом.

— Смех — лучшее лекарство, — сказал я, повторяя слова моего отца, который цитировал отрывки из «Ридерз дайджест» за обеденным столом. Я попытался вспомнить какой-нибудь анекдот из тех, что любил мой старикан. — Ну-ка, посмотрим… Что говорит человек с насморком, когда приходит домой и видит, что его обворовали?

— Мне все равно. — Алекс высморкался еще раз и бросил салфетку на пол.

Но вообще ему нравился Смешной Папа или понравился бы, если бы он чувствовал себя получше. Поэтому я упорствовал, загораживая телевизор.

— Ну давай, подумай. Человек с насморком. — Я подкупающе улыбнулся. — Хочешь подсказку?

— Нет. А… а… апчхи!

Я хлопнул в ладоши.

— Правильно, «Апчистили!».

— А. — Он озадачился. — Откуда ты берешь все эти шутки?

Я взмахнул рукой, изображая вездесущность.

— Отовсюду. — На самом деле теперь, когда мой браузер перестал дурить, большинство шуток я брал с юмористических сайтов. — Некоторые услышал недавно. Другие — когда был в твоем возрасте.

— А сколько ты знаешь анекдотов?

Я махнул рукой в другую сторону, изображая бесконечность.

— Много. Я подумал, что надо тебя взбодрить, пока ты болеешь.

— Спасибо. Правда, помогает, немножко. А можно мне теперь посмотреть телевизор?

Не такой реакции ждал я от своего слушателя, но подавил готовую набежать на лицо хмурую гримасу. Наоборот, я добродушно улыбнулся и удалился. В этом и был смысл: поднять ему настроение, а не заставить кататься по полу от смеха. Если ситуация в нашей семье не изменится, по крайней мере, над ней можно посмеяться.

В такой формулировке похоже на совет врача. У моих пациентов он давал противоречивые результаты. Когда вчера утром я принимал Р., она пребывала в глубоком унынии. Она так съежилась в кресле, что мне захотелось на секунду стать учительницей Алекса мисс Хардин и призвать ее: «Держите осанку!»

— Мы с Дуайтом вчера вечером страшно поругались, — вздохнула она куда-то в кресло. — Он считает меня паршивой хозяйкой.

— Как вы думаете, что заставило его это сказать?

— Он вернулся слишком рано. Пришел около половины шестого, а я не успела вымыть посуду. Он взял стакан из раковины и налил в него скотч. — Она помолчала. — А там еще со вчерашнего вечера оставалось немного бурбона.

Обычно после таких слов я бы подавил улыбку. На этот раз я открыто улыбнулся. Р. посмотрела на меня прищурясь, что должно было послужить мне предупреждением.

— Потом он вышел в коридор, а у меня оставался там пылесос, и он зацепился ногой за шланг.

— Вы шутите. — Я подумал о том, какая бы вышла комедия из всех этих домашних передряг. — Смех, да и только.

— Что вы хотите сказать? Он треснул пылесосом об стену. И разорался.