Констанция встает, натягивает посильнее на груди шаль и прижимает к груди партитуры Моцарта.

Констанция (благоговейно). Не было на свете более нежного, деликатного на слова человека! За десять лет нашего безоблачного счастья я не слышала от него ни единого грубого, самонадеянного или резкого слова. Чистота его жизни ярко отражается в лучезарной чистоте его музыки!.. (Говорит несколько быстрее.) Продавая его рукописи, я исхожу из количества затраченных им чернил. Столько-то нот за столько-то шиллингов. Мне кажется, так проще всего. (Она уходит со сцены, исполненная чувства своей правоты.) Сальери. Одно удивительное обстоятельство стало потом известно. Моцарту не просто померещилась фигура в маске, которая ему-де приказала: «Возьми перо и сочиняй Реквием!» Она и в самом деле существовала. Дело в том, что некий граф Вальзек, аристократ, известный своими причудами, мечтал прослыть композитором… Он и послал к Моцарту лакея в маске, чтобы тайно заказать сочинение и потом выдать его за свое. И это удалось! После смерти композитора Реквием исполнялся как сочинение графа Вальзега... А я был дирижером. (Он улыбается зрителям.) Естественно, в то далекое время ни одно крупное музыкальное событие в Вене не обходилось без моего участия. Я даже дирижировал пушечным залпом в ужасной бетховенской военной симфонии[80] и также, как он, чуть не оглох!

Граждане Вены поворачиваются. Кланяются ему и посылают многочисленные воздушные поцелуи.

Я по-прежнему оставался в Вене – городе музыкантов – и пользовался всеобщим уважением. И так продолжалось целых тридцать два года!.. Только много лет спустя я стал понимать, как пожелал наказать меня господь. (Обращается к зрителям.) О чем я просил его юношей в церкви? Разве не о славе? Что ж, теперь она у меня была! Я стал самым знаменитым музыкантом в Европе!.. Сделался пленником славы! Купался в ее лучах! Утопал в ней! И все благодаря сочинениям, которые, я знал, не стояли и ломаного гроша!.. В этом и состоял мой приговор! В течении тридцати лет я должен терпеливо сносить как меня величают выдающимся композитором люди, не способные об этом судить.

Граждане Вены между тем, упав перед ним на колени, беззвучно и неумолимо аплодируют, все выше и выше поднимая руки, пока почти полностью его не загораживают.

Дух смердящего тлена, должно быть, исходил от меня, когда я сочинял свою мертворожденную музыку. А они надрывались, выкрикивали мне похвалу, и глаза у них слезились от восторга… и вот, наконец, когда я пресытился славой и меня стало от нее тошнить – от всех этих приемов, наград, почетных медалей и дорогих цепей – он сделал свой последний, мастерский удар кисти! И окружил стеной молчания!

Граждане Вены застывают.

И отнял ее всю без остатка.

Граждане Вены отворачиваются от него и с безразличным видом уходят за кулисы.

Музыка Моцарта звучала все громче и громче, а моя забывалась совершенно!.. Когда меня усаживали в коляску, чтобы ехать за последним орденом, кто-то из стоящих на углу спросил: «Он что? Один из генералов, сражавшихся при Ватерлоо?» (Злобно выкрикнул, глядя вверх.) Nemico dei Nemici! Dio imlicabile![81] Враг мой вечный! Беспощадный бог!

Занавес опускается.Один из слуг вывозит инвалидное кресло. Другой подает Сальери его старый халат и шапочку. Он снимает парик и вновь превращается в старика. Меняется свет, часы бьют шесть. Мы возвращаемся в девятнадцатый век.

Апартаменты Сальери.

Слуги удаляются.

Сальери. И вот занялась заря. Я должен отпустить вас. Минута насилия, и все будет кончено. Понимаете, я не могу согласиться с таким приговором. Не могу раствориться в безвестности, чтобы никто даже не вспомнил имя мое! О нет! Не для того я жил на этом свете, чтобы господь бог мог вечно глумиться надо мной! У меня в запасе еще одна козырная карта. Посмотрим, что он сделает теперь. (Зрителям доверительно.) Всю последнюю неделю я громко кричу об этом убийстве. Вы сами слышали это. Помните? «Mozart, pieta! Прости своего убийцу! Моцарт!» (Слышится шепот, как в начале пьесы, сначала тихо, затем громче. Он нарастает в строгом соответствии с законами оперного контрапункта, сопровождая монолог Сальери.)

Шепот (тихо). Сальери!

Сальери (с восторгом победителя). Я сделал это умышленно!.. А мои слуги разнесли сплетню по городу!

Шепот (громче). Сальери!

Сальери. Новость порхала по улицам!

Шепот (громче). Сальери!.. Сальери!..

Сальери. И теперь мое имя у всех на устах! Вена, это город злословья, наконец, обрел достойную себе клевету!

Шепот. Сальери!.. УБИЙЦА!… УБИЙЦА!.. САЛЬЕРИ!..

Сальери (фальцетом, радостно). «Неужели это правда!.. Возможно ли?.. Неужто он все-таки виноват?»

Шепот (фортиссимо). Сальери!!!

Сальери. Ну что ж, друзья мои, теперь они в этом убедятся! Когда они узнают о моей ужасной кончине, они поверят в эту ложь навсегда! Отныне все будет иначе. Помянут с любовью Моцарта – помянут с ненавистью и меня! Чем громче будет его слава, тем сильнее будет мой позор. Я все равно обрету бессмертие!.. Господь не сможет этому помешать!.. (Злобно хохочет.) Так что, Signore, еще увидим, можно ли над человеком так глумиться! (Вынув из кармана бритву, он открывает ее и обращается к зрителям мягко и просто.) Amici cari,[82] дорогие друзья. Когда я родился, мне была дарована лишь пара ушей и ничего больше. Только слушая музыку, я узнал о существовании божества. Только сочиняя ее, я смог ему поклониться. Вокруг меня люди мечтают о правах человека. Я же мечтал только о музыкальных созвучиях. Вокруг меня люди жаждут свободы для человечества. Я же тоскую о рабстве. Я хотел бы покоряться, беспредельно принадлежать, всецело отдаваться одной только Абсолютной музыке! Но в этом мне было отказано, и жизнь для меня утратила всякий смысл. Теперь я ухожу, чтобы самому стать призраком. Когда придет ваше время жить, я буду находиться здесь, в тени. И если вас постигнет в чем-то горькая неудача и вы услышите язвительный смех неодолимого, отвергнувшего вас бога, я шепну вам на ухо свое имя Сальери, Пресвятой Покровитель посредственности. И в глубине своей опечаленной души вы сможете молить меня о прощении, и я дарую вам его. Vi saluto![83] Прощайте!

Он перерезает себе горло и падает в кресло. ПОВАР,несущий тарелку с булочками к завтраку, видит это и страшно кричит. ЛАКЕЙ вбегает с другой стороны. Вместе они увозят согнутую безжизненную фигуру в глубь сцены и оставляют в самом центре. Вновь появляются ВЕНТИЧЕЛЛИ.

Первый. Из тетрадей записей бесед с Бетховеном в ноябре 1823 года. Посетители пишут глухому композитору о всех городских новостях.

Второй (читает). «Сальери, перерезал себе горло, но все еще живой!»

Сальери зашевелился, ожил и дико озирается вокруг. Повар и Лакей уходят. Он смотрит на зрителей ошеломленно.

Первый. Из бетховенской тетрадки за 1824 год. Посетители и здесь пишут обо всех новостях глухому композитору.

Второй (читает). «Сальери совершенно спятил. Он продолжает настаивать, что виноват в смерти Моцарта, и что именно он его отравил.»

Яркий луч освещает Сальери.

Первый. Из газеты «Немецкие музыкальные новости». Май 1825 года.

Второй (читает). «Нашего достойного Сальери просто смерть не берет. В своем беспамятстве он даже винит себя в ранней смерти Моцарта. Это говорит о безумии старика, и никто, кроме него самого, не может этому поверить.»

Музыка прекращается. Сальери склоняет голову, признавая свое поражение.

Первый. Я этому не верю.

Второй. Я этому не верю.

Первый. Я этому не верю.

Второй. Я этому не верю.

Первый и Второй. Никто в целом свете этому не верит!

Они уходят. Свет становится менее ярким, Сальери зашевелился. Он поднимается и стоит, вглядываясь в темноту зрительного зала.

Сальери. Посредственности всех времен и народов! Отпускаю навеки грехи ваши. Аминь!