— Я тебя шокирую? Конечно, я чувствовала то же самое. Я отстранилась и начала возражать. Но барон опередил меня: он отпустил мою руку, посмотрел на меня затуманенными глазами и вздохнул: «Видите, сколь я послушен…» — и тут же исчез! Ушел и скрылся в ближайших апартаментах. Прошла целая вечность, прежде чем у меня хватило сил вернуться в гостиную, но никто ничего не заметил. А он так и не вернулся.

— И до сего дня вы больше не виделись?

— Да, и он оставил меня в глубочайшем смятении. Я не могла понять, раздражен ли он мною, разочарован, встревожен, жалеет? Пожалуйста, скажи, что ты об этом думаешь. Я не буду сердиться, что бы ты ни сказала, ибо разговор о нем доставляет мне наслаждение. Видишь, как далеко я зашла…

В это время они вошли в магазин шелковых и парчовых тканей. Вивиан остановилась, чтобы взглянуть на атлас, и думала, как бы не обидеть Луизу. Ситуацию осложняло то обстоятельство, что она сама затеяла интригу с Виктором. Когда она заговорила, то старалась, чтобы голос звучал игриво, и осторожно подбирала слова.

— Я не могу выступать в роли моралиста, поскольку знаю парижский свет не так хорошо, как ты. Ведь я живу в Мирандоле. Однако выскажу свои мысли, и ты должна сдержать свое обещание и не обижаться на меня. — Она вздохнула. — Думаю, месье де Ронсей говорит красиво, но ведет себя грубо. — Ей хватило смелости поднять глаза и встретить тревожный взгляд Луизы. — Он застал тебя врасплох, и все, что он делал, произвело на меня очень плохое впечатление, а то, как он потом улизнул, — вообще плохо. Если бы я больше знала мужчин, думаю, я смогла бы объяснить тебе, почему он так сделал.

Луиза спросила обиженно:

— В чем же тогда можно его обвинять?

— Видно, у него на уме лишь собственные удовольствия. Если он так помешан на них, разве он может угодить тебе? — Похоже, Вивиан не убедила Луизу, но продолжала: — Первый раз, когда мы с Виктором… было точно так, как ты рассказала. Но у нас это было всего один раз, и, по правде говоря, мы с тех пор даже не обнимались. Но мы любим друг друга. О боже, теперь я говорю так чопорно! Я не пытаюсь доказать тебе, как непорочной молодой девушке следует себя вести, ибо не считаю себя такой. Я просто… я не верю, что месье де Ронсей годится тебе в друзья, ухажеры или мужья.

Луиза напряглась, пытаясь понять подругу, затем тихо рассмеялась:

— Я знаю, что ты имеешь в виду, говоря о незапятнанных и непорочных девах. Все эти юные святоши в монастырях всегда были самыми хитрыми созданиями. Но на сей раз я поверю тебе насчет месье де Ронсея. Он действительно немного пугает меня, и думаю, что он не имеет права так поступать, верно? Мне придется вести себя с ним строже. И избегать его какое-то время — это пойдет ему на пользу.

Вивиан пришлось довольствоваться пока этим. Вскоре за ними подъехала Онорина де Шерси и повезла их к герцогине д’Айен.

Девушек встретили тепло, как друзей. Мадам де Лафайет, стройная, светловолосая женщина, очень похожая на Луизу, приняла новую гостью в свой круг. Это предоставило Вивиан удобный случай поговорить с Виктором и Лафайетом сначала под надзором герцогини д’Айен, а в дальнейшем в той части комнаты, где их никто не мог подслушать.

Она с нетерпением спросила маркиза:

— Есть ли новости из Нью-Йорка?

Лафайет покачал головой:

— Ничего с тех пор, как мы виделись последний раз.

Вивиан вздохнула:

— Трудно понять, на что рассчитывает Вашингтон. Большинство его солдат представляют собой милицию, а против них идут регулярные войска — у Уильяма Хоу их тысячи на Стейтен-Айленде.

Виктор сказал:

— Адмирал Хоу достиг уже Сенди-Хука. Из Англии ожидают более чем тридцать тысяч человек.

Лафайет кивнул:

— Мой друг, барон де Калб предоставил мне некоторые цифры о том, сколько наемников приобрела Британия за последнее время. Ландграф Хессе-Касселя лично отправил на войну семнадцать тысяч гессенцев, а Карл Брауншвейгский и другие немецкие князья поставят еще одиннадцать тысяч.

Вивиан задумчиво произнесла:

— Только представьте, какие для этого требуются деньги! Видно, что у Англии они есть, и там считают, что Нью-Йорк стоит этих денег. Если ли надежда послать столько же денег Вашингтону, чтобы поддержать его?

Виктор ответил:

— Все деньги тратятся в Европе, чтобы купить для отправки оружие и продовольствие. — Он увидел, что Лафайет нахмурился, и сказал: — Я без колебаний говорю о подобных фактах в присутствии мадемуазель де Шерси. Она наша самая верная союзница. Вы знаете, что она делает для Сайласа Дина, американского заказчика?

Когда Лафайет вопросительно посмотрел на нее, Вивиан объяснила:

— Мистер Дин раздражен тем, что англичане ведут наблюдение за его жилищем: стоит ему принять хоть одного важного посетителя, как об этом сразу сообщают в Лондон. И, разумеется, за ним следят, если он куда-либо идет. И я нашла для него решение. Моя тетя живет на той же улице, что и мистер Дин. У нас огромная конюшня — два каретных сарая, причем второй пуст и заперт. В него ведут две двери — одна выходит на каретный двор, а другая — прямо на дорожку за углом.

В заранее обусловленное время внешняя дверь оставляется открытой для мистера Дина. Он пересекает эту дорожку всякий раз, когда отправляется на утреннюю прогулку вдоль Сены. Эта регулярность притупила бдительность наблюдателей, и ему ничего не стоит незаметно войти в сарай. Человек, с которым он хочет встретиться, приходит к нам как гость, и после прощания с моей тетей его проводят к карете. Когда он оказывается во дворе, за ним приходит конюх Эдуард. Я знаю, что Эдуарду можно доверять, ибо он… иногда выступает в качестве курьера между месье де Луни и мной. — Она торопливо продолжала: — Так вот, гостя проводят в каретный сарай, где он с глазу на глаз может побеседовать с мистером Дином. Моя тетя ничего не знает об этом; у нее есть более важные дела, чем наблюдать, через какое время карета гостя покинет двор. Слуги не знают, кто там с кем встречается. Они преданны, и им за это хорошо платят.

Маркиз улыбнулся:

— Остроумно! Но что вы будете делать, если все раскроется?

— Ничего. Наверно, мистеру Дину придется найти другое место для встреч, вот и все. А пока я рада, что могу быть ему полезной.

— Ты написала об этом своему опекуну? — спросил Виктор.

— Зачем? Мои письма почтительны, но кратки, а большего он не заслуживает, ибо он не очень-то распространяется об Америке. Думаю, он считает, что такие темы с женщинами не обсуждают, и это приводит меня в ярость. В Мирандоле он целыми вечерами читает книги, которые привез из Канады, но когда я начала задавать вопросы об Америке, он лишь ответил, что всю свою жизнь сражался за территорию, которая никогда не станет снова французской. Он не расположен тратить время на разговоры об этом. Я думаю, что горечь для него естественна, но нет необходимости вести себя так, будто он старик и его жизнь закончилась. Тетя говорила мне совсем недавно, что после Квебека его мучили сильные боли, и он еще страдал от них, когда приехал в Мирандолу.

— Но сейчас Жюль выздоровел, по крайней мере он так говорит, — прервал ее Лафайет. — Я высоко ценю его письма: в них содержатся тысячи вещей, о которых я не могу узнать ни от кого другого. Надеюсь, он не скрывает, что болен чем-то?

— Отнюдь нет. К тому времени, когда я уехала, он был здоров, как сам говорил. С его лица исчезли морщины, и вы бы не дали ему тридцать шесть лет. По моим расчетам, ему именно столько. — Она улыбнулась Виктору: — Я помню, как ты был поражен, что у него тело молодого человека. Наверно, армейская жизнь поддерживает форму.

— Жаль, что я не смогу это выяснить, — тихо сказал Виктор и многозначительно посмотрел на Лафайета. — У тебя точно получится. В последнее время англичане подняли большой шум по поводу твоих планов, но мы их перехитрим.

Юный маркиз нетерпеливо повел плечами под хорошо скроенным фраком.

— Эта затея с наемниками вызывает у меня гнев. Люди, вооруженные одними мушкетами для охоты, скрываются в лесах вокруг Нью-Йорка и вынуждены сражаться за свои права против вооруженных до зубов войск, являющихся лишь игрушкой в руках далекого немецкого князя! После этого у английского министерства иностранных дел нет никакого повода для недовольства, если один француз встает на сторону несчастного, преследуемого ими врага.