Общий срок пребывания в лагерях летом - месяц. Основное внимание - на физическое развитие суворовцев. Наш же взвод, к нашей радости, выпадал на целых 10 дней из жизни по общему распорядку: подъём, зарядка, хождение (передвижение) строем, кроссы, общеучилищные спортивные и другие мероприятия, в кино строем, отбой, обязательный дневной сон и т.д. и т.п.

Нам дали телегу с лошадью, загрузили её продуктами (наш паёк на 10 дней) и мы во главе с нашим офицером-воспитателем, командиром взвода, майором (это все титулы одного человека) двинули на почти что волю.

Каждый день проходили километров по двадцать. Совсем не обременительно! Кушать готовили сами. Каждый день назначался наряд по кухне, дежурный и дневальные по территории очередной стоянки.

Короче, всё было хорошо и радостно. Но лично у меня возникли сложности в отношениях с нашей лошадкой, о чём я и хочу рассказать.

Началось всё с того, что ночью, во время моего дежурства она пробралась на склад продуктов, стянула покрывало с нашего запаса хлеба и обгрызла верхние корки с 20 буханок. Меня крепко поругали за ротозейство - неприятно, тем более, что упрёки исходили не только от майора, но и от товарищей.

Через день мне поручили отвести лошадь на речку и искупать её. Веду её под уздцы, казалось бы, как заправский конюх, а она, видимо, вспомнила, как я выражался в её адрес в хлебном инциденте, и в отместку аккуратно наступила мне своим подкованным копытом на ногу.

Два дня я был на больничном, т.е., не шёл пешком, а ехал на телеге. Ещё через пару дней опять на моём ночном дежурстве наша лошадка, хоть и стреноженная, сумела уйти от лагеря и исчезла где-то в полях. Нашёл я её примерно через час, когда уже начал сереть рассвет. Осталось только привести её в лагерь. Это при наших-то взаимоотношениях! Минут двадцать пытался я по-хорошему пригласить её домой. В конце концовей это надоело - она встала на дыбы и своими оскалеными зубами тюкнула меня по темечку. Я упал и потерял сознание. Очнулся - лошади нет. Побрёл я в лагерь. Прихожу, а меня командир взвода спрашивает: "Где можно болтаться под утро в чистом поле?". Вот и попробуй объяснить...

Примечателен также эпизод с форсированием реки Десны.

Запасы наших продуктов стали подходить к концу, поэтому мы решили насобирать щавеля и сварить зелёный борщ. А щавель, по информации местных жителей, в изобилии растёт за Десной, в лугах.

Я, чувствуя угрызения совести за съеденный лошадью хлеб, вызвался сплавать туда и обеспечить коллектив обедом. Ширина реки в этом месте метров 200. Течение быстрое. Ко мне присоединились ещё трое. С офицером-воспитателем не согласовали ради сюрприза.

Поплыли. Снесло нас метров на 100. Набрали щавеля, там его, действительно, было много. Зашли выше по течению метров на 100, чтобы нас снесло как раз к лагерю. Плывём. Трусы, набитые щавелем, на головах. Держимся вместе, Добрались благополучно, но на берегу нас ждал, держась за сердце, наш командир. Однако обед, т.е., борщ, мы всё-таки сварили.

И последнее из этого похода. Последние пару дней мы недоедали, но берегли банку тушёнки 5 кг, чтобы, когда вернёмся в училище, устроить себе праздник. Вернулись по графику, всё сдали (и лошадь тоже), нас покормили уже из общего котла. До отбоя ещё часа полтора свободного времени. Собираемся, чтобы торжественно съесть заначку - тушёнку. Вокруг ребята из других взводов нашей роты. Болельщики-завистники. Первый удар ножом по крышке банки - из дырки зловонный фонтан протухшей жидкости с остатками разложившегося мяса!

Описывать наше настроение и радостную реакцию зрителей, думаю, нет необходимости.

ТРИ ПОЛОСКИ

В 2007 году мы, выпускники 57-го года, собирались в училище на 50-летний юбилей нашего выпуска. Пришёл я туда с дочкой. Провёл её по училищу, показал, где я провёл семь лет юности и взросления. И вот, когда мы с ней проходили по большому коридору второго этажа, она поинтересовалась, кто и когда поддерживает паркетные полы коридора в таком идеальном состоянии. Я рассказал.

В любой жизни, точнее, в любой сфере жизни, в любом её периоде все мы, кто больше, кто меньше, нарушаем общепринятые в данном обществе правила. Недаром же священнослужители говорят, что не существует человека без греха. А любой нарушитель, любой грешник должен понести наказание за каждое своё нарушение.

В нашем кадетском быту существовал ряд официальных (уставных) и неофициальных взысканий (наряды вне очереди, лишение увольнений и прочее), среди которых популярным было наказание "три полоски". Смысл его был в том, что нарушитель должен был искупить свою вину (отработать) путем доведения до идеального блеска паркета на заданном участке.

Размеры коридора: длина - около100 м, ширина - 6 метров (24 полоски паркета в "ёлочку"). Заданный участок - в зависимости от степени провинности, но обычно награждали тремя полосками, т.к. больше сделать было не каждому под силу. И на три полоски уходило около 3-х часов. Работа эта может быть выполнена только ночью после отбоя, потому что в остальное время суток хоть кто-то, да пройдёт по коридору, мешая процессу.

Мастика, щётка, нога. И пошёл! Танцы, танцы, танцы! Часам к двум-трём готово. Ног не чувствуешь. На полусогнутых разыскиваешь дежурного по училищу и сдаёшь ему работу. Ещё с полчаса устраняешь обнаруженные им недостатки, сдаёшь орудия производства и можно часика три, оставшихся до подъёма, поспать. Подъём, естественно, со всеми - и на зарядку, Размяться после сна и включиться в очередной день нашей кадетской жизни.

НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ,

ИЛИ ПЕРВЫЙ СРЕБРЕНИК

Нормально нас кормили. Но, как везде, как всегда, бывали случаи - то слишком много испорченных яиц - а у нас в роте был всего один любитель этого блюда; для него такой ужин превращался в праздник - он собирал иногда их штук по двадцать и, демонстративно посмеиваясь над нами, смаковал "деликатес".

Или могло случиться, что солёная треска недостаточно вымочена, и тогда уже никто не мог есть эту рыбу, так как соли в ней больше, чем рыбьего мяса.

Или солёные огурцы окажутся с таким ароматом бочки, что хочется спрятаться от него в туалете.

Но всё это исключения, которые возможны везде и всегда.

Тем не менее, однажды на ужин совпали сразу два таких исключения. Что это было конкретно, не помню, да и не важно, так как рассказать хочу не о качестве питания, а об испытании, которому подвергся коллектив роты при расследовании ЧП - отказа от приёма пищи.

События развивались стремительно. На ужин мы сели, как и положено, в 20:30. В 20:40 стало понятно (руководству), что обычными устными протестами и возмущениями качеством ужина со стороны воспитанников дело не ограничится - никаких выкриков не было, вся еда оставалась на столах нетронутой. И это при нашей традиции, превратившейся в ритуал, - налетать, т.е., набрасываться на то, что на столах, как вырвавшиеся из голодного края.

К 21:00 дежурный по училищу уже сообщил о ЧП начальнику училища. Нам было приказано отправляться укладываться спать.

В течение ночи спонтанный эпизод в результате обсуждения общественностью роты превратился в нашем понимании в серьёзное событие, за которым неизбежно последуют разборки. А раз разборки, то, конечно, будут искать виноватых. Зачинщиков. Решили: никто ничего не знает, никто никого не выдаёт! Предательство повлечёт за собой всеобщее презрение и соответствующую физическую расправу!

Наутро нас подняли в 6:00. Комиссия из штаба Киевского военного округа в составе трёх человек сразу взялась опрашивать каждого суворовца роты. По одному. Характер бесед вполне позволяет назвать этот процесс допросом. В составе комиссии была женщина, полковник медицинской службы. Она вела себя очень гуманно, по-матерински. А мужчины - полковники, больше запугивали. Кнутов было больше, чем пряников. Схема: плохой (злой) следователь - хороший (добрый) отлично разыгрывалась в нашем случае.