Теперь она поняла. Все дело было не в них – все они не изменились. Дело было в ней. Раньше она видела то, что хотела видеть. Затем страдала от того, что увидела. Теперь она видит то, что есть. Теперь у нее нет депрессии, нет суицидальных наклонностей, теперь она не пошла бы к психотерапевту даже забесплатно, теперь она находится в состоянии равнодушия, спокойствия, безразличия и смирения, близким к нирване.

Все катится к черту. Мир катится к черту. И это не самое страшное. Раньше она серьезно зачитывалась строчками из Апокалипсиса. Раньше она над ними плакала. Теперь она отсчитывает дни до 21 декабря 12 года. Потому что это их последняя надежда.

Надежда не на спасение, нет. На тотальное уничтожение. Если спасение может быть достигнуто ценой их смерти – разве это не спасение? Она не питает иллюзий по поводу последующих поколений – марсиан, инопланетян, гипербореев или даже людей. Она знает только то, что та жизнь, которую мы ведем сейчас, рано или поздно должна привести к катастрофе. Та жизнь, которую она ведет сейчас, может привести к катастрофе. И если приведет – разве это не справедливо?

Что тут еще сказать? Она встала, взяла с тумбочки «Униженных и оскорбленных» и пошла на кухню. Ее ждал суп из пакетика и развязка романа.

17:35

Она не была фанатом Достоевского. Просто когда она закончила читать «Возвращение», было воскресенье, а в воскресенье библиотека не работала, и единственное, что она нашла дома не перечитанное, – это «Униженные и оскорбленные» с худой собачкой и сгорбленным стариком на обложке.

Теперь она почти дочитывала ее, и книга вызывала в ней странный дискомфорт. Вскоре она поняла, почему. История Наташи не вписывалась в ее теорию.

Когда эта Наташа восхищалась одаренной творческой личностью – автором, ТВОРЦОМ, когда она собиралась выйти за него замуж, это она еще могла понять. Но когда она бросила родителей и самого автора ради какого-то Алеши – молодого, красивого, полного благородства и тупости, в данном случае синонима благородства, девушка начала подозревать у героини наличие первых признаков слабоумия и склонности к педофилии. Возможно, скотоложству. И еще такая «любовь» не вписывалась в ее теорию.

Все это не способствовало улучшению настроения.

Скорее наоборот.

Девушка собиралась на работу с поганым чувством. С ощущением собственной никчемности. Она выбрала тени темнее обычного, подвела глаза карандашом сильнее, более вызывающе, чем обычно. Чего она не сделала – это не повесила на грудь табличку с надписью:

Не пялиться.

Не прикасаться.

Не заговаривать.

Даже не пытаться.

Но ей всегда этого хотелось.

Входная дверь за ней захлопнулась с грохотом. Орудуя ключами, девушка старалась не думать о том, как проведет ближайшие три часа. Но у нее не получалось.

Это произошло неожиданно. Где-то между шестым и седьмым этажом она на секунду остановилась. Выражение ее лица вдруг изменилось. Оно стало умиротворенным, девушка почти улыбалась. Но не улыбнулась. Потому что то, что произошло, было священно. Это было похоже на луч света, на прояснение, на пробуждение. Это было не то что вдохновение – это было откровение. Она продолжила спускаться по лестнице, разворачивая то, что увидела, осматривая идею со всех сторон, как новогодний подарок.

«Две женщины – Мария и Мария-Магдалина. Два образа. Два вида любви».

Наташа, Благонравная Екатерина. И она сама.

Когда она думала о Екатерине, она вспоминала героинь русских сказок – притесненных сироток, золовок, яснооких и голубоглазых. С красной ленточкой, вплетенной в косу, с таким же ярким румянцем на щеках, с лицом в форме сердечка. С длинными ресницами, стыдливо опускавшимися долу при виде красно молодца. Она думала о Золушке или о героине Алых парусов.

Екатерина не была красавицей. У нее были очень широкие бедра и маленькая грудь. И она даже не пыталась каким-то образом сбалансировать эту дисгармонию. Но ее лицо было красиво. Не той яркой, вызывающей красотой, а красотой какой-то тихой, смиренной, внутренней, но как будто проступавшей сквозь поры. И это ни в коем случае не была сексуальность. Это было кроткое, открытое лицо ангела или доверчивого ребенка. Вы бы даже не задумались о сексе при взгляде на это лицо. Вы бы посчитали себя извращенцем. С другой стороны, девушка довольно четко представляла себе, как Катя, в ночной бирюзовой сорочке, накрытая одеялом, выключает светильник, закрывает глаза и ждет, пока на нее взгромоздится подающий надежды преподаватель современной философии.

Таких, как Катя, очень легко полюбить. Милейшие создания, тихие, послушные, чистые, нежные.

Не то, что она.

Есть такие же мужчины. Они корректны, внимательны, никогда не матерятся, уступают место в автобусе. Извиняются. Они выглядят как щенки, особенно если надеются, что ты, как мама, подставишь им свою грудь, ляжешь перед ними на спину.

Чисты и благородны ли они так же, как ангельски милы, – это вопрос десятый. В данном случае побочный.

Таким был Алеша. Его нельзя было не полюбить, если тебя заводит образ Ангела, если ты сам хочешь на него походить. Вот причина любви Наташи.

А Мария-Магдалина – это не обязательно блядь. Это не обязательно объект сексуального желания, и больше ничего. Это может быть женщина отчаявшаяся или находившаяся на грани отчаяния, это может быть женщина разочарованная или разочаровывавшаяся. Соответственно, это может быть женщина озлобленная, временами жестокая. Это обычная женщина. Иногда она сексуальна. Иногда она загадочна. Иногда она цинична. Иногда омерзительна. И несправедлива. Иногда вам хочется ее трахнуть, иногда – ударить, иногда – подчинить себе, покорить, иногда – обнять, приласкать, а иногда – заставить себя любить. Иногда это не женщина, а мужчина.

Отсюда два типа любви.

Любовь первая, к первому образу, – это любовь-забота, опека, любовь-защита. Это почти что родительская, материнская любовь. Это любовь-снисхождение.

Любовь второго типа, ко второму образу, – это борьба, покорение, временами подчинение. Это любовь-завоевание.

Ни то, ни другое – это не хорошо и не плохо. И не наоборот. Это не Любовь и не Секс. Ведь можно испытывать любовь и к тому, кого хочешь. Это не конкурс на наиболее возвышенное чувство. Потому что сама любовь – не возвышенна и не чиста. Это просто два типа любви, в зависимости от того, что тебя возбуждает, в зависимости от того, каков ты сам.

И все это вполне вписывается в желание доминировать, возвыситься, самоудовлетвориться, которое лежит в основе данного благородного чувства. Только этого можно добиться двумя путями. Путь первый – найти человека, который будет слабее тебя. Человека, который будет любить тебя за то, что ты сильнее. Или зачать такого человека. Путь второй – найти человека, который будет тебя восхищать, внимания и интереса которого захочется добиться, восхищение которого захочется получить. А достигнув этого, почивать на лаврах собственного величия и совершенства. Чтобы затем разочароваться и начать все сначала.

Тут она вспомнила Фрейда.

У нее наблюдается непреодолимая тяга к легкой форме садомазохизма. А также к мужчинам, в два раза старше ее самой. Олицетворяющим собой Отца. Отец некоторое время назад утратил свои лидерские позиции в борьбе за ее уважение и обожествление. Соответственно, теперь ей нужен новый объект, который превосходил бы ее по знаниям, опыту, способностям, превосходил бы ее не только умственно, но и физически, даже грубость которого была бы ей желанна именно потому, что свидетельствовала бы о его превосходстве, и давала ей право гордиться его завоеванием.

Это не желание насилия – это желание быть покоренной человеком, жестокость которого и доказывала бы его ровню ей. С другой стороны, это и не желание быть изнасилованной, поскольку насильники слабы, раз могут воздействовать только силой. Соответственно, это желание иллюзии насилия. Иллюзии подчинения. Потому что, конечно, никто не любит быть подчиненным, и никто не любит того, кому он подчинен.