Интересно, у Фрейда есть что-то подобное?

А если подумать хорошенько, то в желании подчинения сильного мужчины лежит и желание опеки. Вот так самое жестокое насилие и самая нежная ласка, доминирование и стремление быть защищенным, первый и второй пути соединяются и превращаются в ту извилистую, ухабистую тропинку, по которой мы все шагаем, а когда спотыкаемся и падаем, удивляемся, почему мы сломали ногу. И ковыляем дальше. В надежде выйти на ровный, прямой путь, когда единственное, что мешает этому, – мы сами. И иллюзия, что эта асфальтированная, засаженными по краям цветами дорожка существует.

В конце концов, все это хождение, все эти бессмысленные и безнадежные поиски лишь желание найти себе игрушку, человека на поводке, который будет верно служить и охранять нас, лизать нам лицо и руки, но время от времени бунтовать и поражать нас новыми трюками и новоприобретенными способностями и идеями, просто чтобы нам не стало с ним скучно и мы не отправились на улицу за другим питомцем.

Вот что такое, по ее мнению, любовь.

Секс – это желание овладеть твоим телом. Любовь – это желание обладать твоим телом и душой. Что из этого благороднее?

После всего этого настроение у девушки было бы самое что ни есть умиротворенное еще на протяжении нескольких дней, если бы по приходу на работу ее не ждала физиономия Дятлихи, взгляд ее маленьких глаз, выглядывавших из-под заплывших жиром щек, и широкий, в силу закона приспособления Дарвина, рот, извергавший недовольства. По сравнению с этим даже загаженное, с характерными подтеками, с плавающей на поверхности изогнутой производной от чьего-то плотного завтрака очко унитаза показалось девушке смайликом. Слепым, немым и глухим. А это уже говорило в его пользу.

10:35

Она все же поехала к родителям на выходные. Она не выкурила обычную утреннюю сигарету, но, сидя в электричке, не слишком переживала по этому поводу. Все зависит от дозировки. От инкубационного периода. Сидя в электричке, девушка думала о том, с каким наслаждением выкурит сигарету в понедельник утром.

Ее встретили на машине. Последовали обычные расспросы, обычные восклицания о том, как она похудела, обычные обвинения в том, что она ничего не ест, и так далее, и тому подобное.

Дома, когда она переодевалась, ее мама спросила:

– Ты совсем не носишь те белые брюки, что я тебе подарила?

Девушка ответила уклончиво:

– У меня месячные.

Месячных у нее в тот момент не было.

– У тебя всегда месячные.

Ее мать могла иногда зреть в корень. К сожалению, это получалось у нее неосознанно.

– Так и есть, – ответила дочь.

По такому случаю – ее приезда, не ее месячных – они запланировали сделать шашлыки. Бутылка домашней настойки лежала в камере хранения холодильника. Мясо настаивалось в большом тазу, посыпанное луком, специями и залитое вином. Чтобы сменить тему, девушка спросила, сколько оно будет готовиться.

– Самое долгое – растопить мангал. Это часа два. А само мясо готовится быстро.

– Начни тогда часов в двенадцать, – обратилась она к отцу. – Чтобы часа в два мы сели. Ты же знаешь, я не ем вечером.

– Ты такая нетерпеливая, потому что наверняка с утра ничего не ела.

– Просто я его знаю.

Так и договорились.

Время до обеда проходило в приятном ожидании. В предварительных приготовлениях. В сладостном предчувствии. Они все были почти близки, как годы тому назад. Они шутили и улыбались. Они делились новостями и собственными мыслями по этому поводу.

В двенадцать тридцать семь папа пошел за мангалом. Угли, естественно, не разгорались.

В тринадцать двадцать две, от нечего делать, девушка стала щелкать по каналам.

В тринадцать тридцать шесть, когда стол был полностью сервирован, ее мама, отхватывая то по ложке салата, то по куску колбасы, начала брюзжать на папу.

В тринадцать сорок, запасшись пакетом семечек, она присоединилась к дочери, которая была вынуждена смотреть какую-то российскую мелодраму с идеалистически-нереальными персонажами по причине того, что только один этот канал нормально показывал.

Фильм прервали выпуском новостей. Это было уже если не интересно, то хотя бы любопытно. Мама ушла в ванную комнату. Примерно к моменту окончания блока новостей девушка услышала долгожданный лязг шампуров и обрывок фразы, брошенной папой: «…вдоль волокон». Затем ее мать вернулась.

За двадцать минут до окончания фильма девушка встала, выглянула на улицу и поинтересовалась у папы, как его дела.

– Объявляется пятиминутная готовность.

С воодушевлением она вернулась в дом и объявила об этом маме. Затем начала проверять наличие на столе всех необходимых атрибутов и слоняться по комнате.

Через десять минут она снова выглянула на улицу.

– Идти? – спросил у нее папа.

Дочь высказала ему все, что думает, затем вернулась в дом и позвала маму к столу. Пакет семечек был пуст, с отсутствующим лицом мама сказала, что придет, как только придет папа. Дочь ответила, что раз в пятилетку их семья решила по-нормальному собраться и то не способна этого сделать.

– У нас всегда так. Все через … .

Ее мама выключила телевизор. Судя по всему, развязка фильма была ей ясна. Вскоре подошел папа и избавил их от разговора друг с другом.

Пока они сняли шашлыки с шампуров, пока сели, пока разлили настойку… Итого обедать они начали в начале пятого. Когда им не хотелось уже ни разговаривать, ни произносить тосты, ни расспрашивать о жизни друг друга. Им хотелось только одного – жрать. Обед прошел в молчании. Наутро она ощущала только пустоту в голове и тяжесть в желудке.

В воскресенье вечером ее папа решил поделиться с ней своим очередным философским открытием. Он сказал:

– Вероятно, Бог хочет, чтобы человек странствовал по свету в поисках людей, близких ему по образу мышления и по духу. Тогда он и обретет любовь, о которой говорится в Библии.

Идея была неплохая, но вряд ли она тянула на открытие.

Дочь подумала и сказала:

– Человек – это такая скотина, которая ценит все задним числом. Поэтому, даже если она окажется в кругу близких ей по духу людей, она все равно не будет счастлива.

Тут она вспомнила Паоло Коэльо, которого из-за шумихи вокруг его имени из любопытства взяла в библиотеке. Он где-то написал, что человек всегда несчастен, потому что не верит, что заслуживает счастья. Она бы сказала, что человек всегда несчастен, потому что уверен, что заслуживает большего счастья. Но она не стала озвучивать эту мысль. Она только добавила:

– А значит, идея о том, что человек когда-либо найдет близких ему людей и будет счастлив, – это иллюзия. Каждому нужны свои иллюзии, чтобы жить.

Он улыбнулся и согласился. Они заговорили о другом. Затем он пошел покурить и выпить чая. Всегда философские беседы он любил прерывать курением и питьем чая. При этом отвлекался на ненужные мелочи и вскоре забывал, с чего начал. Например, он вдруг мог начать проводить аналогию или приводить пример из жизни и так этим увлечься, что забыть, аллегорией чего этот рассказ должен был стать. Это всегда ее раздражало. Не только в нем. Во времена ее учебы это пустословие раздражало ее на парах.

После того как сигарета была выкурена, он вдруг снова зашел в комнату (до этого они разговаривали из разных комнат, т.к. курить разрешалось только на кухне) и ни с того ни с сего заявил, что все-таки его идея не иллюзия. Что она сама охвачена иллюзиями. Дочь попросила пояснить. Но этого было нелегко добиться. Словно шаман вокруг костра, он с торжествующей улыбкой на лице носился по комнате и повторял разными словами, что все-таки это не иллюзия. Это выводило ее из себя, но она молчала, ожидая. Иногда после он начинал пояснять.

В течение следующих десяти минут он говорил о том, что человек будет искать все более и более близких себе людей, более подходящее ему окружение, перебирать страны, если нужно. Она его перебила: