Она была очень ранима. Разрывы и расставания с мужчинами переживала весьма болезненно. Как-то раз мне позвонили из отделения «Скорой помощи», чтобы подтвердить информацию о Римме. Оказалось, что после того, как ее бросил очередной ухажер, она напилась и обкурилась, залезла на крышу 22-х этажного дома и танцевала там на самом бортике...

От меня ей нужна была бумага для суда, больше ничего. Просила написать, что она «хорошая и чистая». Надеялась, что судья разрешит ей видеться с сыном в любое время, без всяких ограничений. А муж утверждал, что она – активная наркоманка, и ее к ребенку вообще нельзя подпускать.

Ах, какое шоу она устраивала в моем кабинете во время сессий! Стул, правда, – не сцена в стриптиз-клубе. Поэтому ей приходилось ухищряться, не вставая со стула: выгибала свое молодое роскошное тело так и этак, наклонялась, соединяя локти обеих рук на груди, бесконечно поправляла шлейки лифчика...

И тогда в моих глазах вспыхивали странные звездочки. Глядя на Римму, я словно переносился в грохочущий зал стриптиз-клуба, в зал чарующих улыбок и шелковистой кожи женских бедер. Короче, боролся со своим безумием тоже...

Римма плакала – без шуток, плакала горько, оттого, что так все плохо получилось у нее в жизни, что она никудышная мать, но сын для нее дороже жизни, и если она не сможет его видеть, то этого не перенесет...

– Но ты же нюхаешь кокаин. И пьешь водку, – сказал я, не в силах отвести глаз от ее грудей, выпирающих из-под маечки. – Подумай, как это может отразиться на твоем ребенке.

– Иногда нюхаю, врать не буду, – призналась она. – Но порой так сильно хочется, так хочется... Ты ведь меня понимаешь, Марк. Ты же тоже когда-то торчал.

– Да, было дело... – глубокомысленно ответил я, втайне обрадовавшись, что меня признали «своим». Значит, я уже кое-чему научился, могу притвориться и сойти за «за своего». Я – ваш! Не стыдитесь меня! Будьте со мной откровенны!..

– Не ври, Марк! Ты даже не знаешь, как выглядит пакет кокаина! Как ты можешь меня чему-то научить? Еще и врешь!

Когда говорят, что от стыда горят кончики ушей, это не аллегория. Это правда. Из всех известных проявлений стыда это, наверное, самый мучительный – когда горят кончики ушей. Не смотрите в глаза, чтобы понять, испытывает ли человек стыд. Смотрите на его уши!

Пристыдив меня, Римма снова принялась «танцевать» на стуле. И слезы лила.

– Хорошо. Ты хочешь бумагу в суд, тогда сдай сейчас мочу для токсикологического теста, – твердо сказал я.

Она взглянула на меня с некоторым напряжением:

– Не могу. У меня… месячные. Знаешь, когда у меня месячные, у меня сильно болит вот здесь, внизу живота, и я становлюсь очень нервной, раздражительной... Прости меня, Марк, если я тебя чем-то обидела. Помоги мне – напиши мне хорошую бумагу...

(Пациентки, желая уклониться от токсикологического теста, часто прибегают к этой уловке – говорят, что якобы у них месячные – авт.)

Все-таки я сдался – написал ей письмо для суда. Все там наврал. Римма ведь и без того несчастна, считает себя бестолковой и непутевой. Если лишится материнских прав, что ей останется в жизни? Так думал я.

Римма была слишком легкомысленна. И на свою прогрессирующую наркоманию смотрела, как на очередное безобидное увлечение.

Впрочем, и я, еще «совсем зеленый», с умилением смотрел вслед Римме вслед, счастливо уходившей по коридору клиники с липовой бумагой в руке. Смотрел, честно признаться, и на ее роскошные бедра, которыми она так лихо, профессионально виляла.

Ни я, ни она не догадывались, куда лежит ее путь.

Спустя несколько недель она мне позвонила и радостно сообщила, что, благодаря моему письму, судья принял решение в ее пользу. Ей разрешено практически без ограничений видеть сына! Теперь она полностью изменит свою жизнь. У нее уйма «правильных» планов: получить GED (эквивалент школьного аттестата), сменить работу стриптизерши на другую, пристойную, скажем, продавщицы в магазине; пойти на курсы косметологов. А потом отвоевать себе сына, чтобы жил вместе с ней...

Последний раз я узнал о Римме года через три, когда работал в амбулаторной клинике одного госпиталя, где было и детоксификационное отделение, куда попадали наркоманы/алкоголики в состоянии ломок. Амбулаторную клинику связывала с детоксом общая электронная система, поэтому каждый нарколог имел доступ к информации обоих отделений.

Однажды в списке новопоступивших в детокс пациентов я увидел имя и фамилию Риммы. Позвонил туда – убедиться, что это именно она, а не ее тезка-однофамилица.

Чудес не бывает. Это была та самая Римма. Я побеседовал по телефону с наркологом из детокса, расспросил его о Римме. Сказал, что когда-то был знаком с нею. Даже упомянул о ее незабываемом шарме:

– Постараюсь завтра зайти к вам в детокс, чтобы повидаться с ней.

– Чего на нее смотреть? – холодно отозвался коллега. – Лежит на кровати, тощая, вся в прыщах. Никакого шарма. Обычная потасканная блядь из борделя...

ххх

Сказать ли, что Римма и сотни, тысячи ей подобных женщин – никудышные, дрянные матери? Что пакетик с наркотиком любят больше, чем родных детей? Что из-за таких горе-матерей дети попадают в Систему, где за ними наблюдают специальные работники из агентств по защите детей, где их дела бесконечно рассматриваются в судах, что из-за таких мамаш детей сдают в приютские семьи и приютские дома?

Да, да, все это правда. И нельзя их прощать, нельзя их жалеть. Пусть калечат свои собственные жизни – их право, но детей-то за что?

И все же... Припоминаю и другую, похожую на Римму, итальянку Мелису. И русскую девушку Валю. И чернокожую Жасмин. Все они ходили по судам, где обещали, клялись, рыдали, умоляя судей не лишать их материнских прав.

Порой им разрешалось брать детей к себе, на оговоренное время. Какой радостью тогда светились их лица! А иногда они приводили своих детей в клинику, чтобы похвастаться ими перед всеми.

Будущее этим молодым женщинам рисовалось в розовом цвете, и картинки у всех были схожи: они закончат лечение, никогда больше не будут заниматься проституцией, судьи полностью восстановят их материнские права. А там... овладеют нормальной специальностью и заберут детей к себе. Будут покупать им самую лучшую одежду, отдадут их в престижные школы и колледжи...

Они мечтали, как любят мечтать о будущем все наркоманы, используя для своих картинок исключительно розовые краски, потому что в их прошлом преобладали серые.

Увы, не всем из них удавалось пройти через ворота того нарисованного рая, не все успешно заканчивали лечение и возвращали себе детей. После очередного срыва некоторые, отчаявшись, погружались в еще больший разврат и наркоманию, чем прежде. Знаю одну, которая после лишения ее материнских прав попыталась покончить с собой. Но не смогла и очутилась в сумасшедшем доме...

ххх

Некоторые коллеги (мужчины) советовали мне: если есть такая возможность, лучше вообще не иметь среди своих пациентов женщин. Легче, говорили они, работать даже с отпетыми уголовниками, чем с женщинами, особенно молодыми и красивыми.

– Ты себе не представляешь, что они вытворяют, – делился со мной коллега, пуэрториканец по имени Эрнест. – Женщины... Никогда не поймешь, когда они врут, когда говорят правду. Мне кажется, они сами этого не знают. Они устраивают в твоем кабинете настоящий стриптиз. Нет, не обязательно раздеваются, хотя иногда пробуют делать и это. Они устраивают стриптиз душевный, стриптиз признаний и откровений, снимают с себя один наряд за другим. И когда думаешь, что этот наряд последний и стриптиз откровений закончился, оказывается, – еще нет, это только начало. А ты уже весь изнемог, уже хочешь ее и постоянно думаешь о ней, и даже во сне ее видишь. Какое уж тут лечение, если у тебя на нее... – он сжал кулак и согнул в локте свою мускулистую, татуированную руку.