А Сергей, достав сигарету, вышел в коридор. Капли дождя покрывали стекла. На улице сейчас холодно и мерзко.

Сергей не любил отца. Когда и почему произошел этот разрыв? Быть может, все началось с того давнего серьезного разлада у родителей. …Борис Степанович стал возвращаться домой слишком поздно, с женой почти не разговаривал. Поначалу Людмила Григорьевна терпела, пытаясь скрыть обиду и ревность, но после того, как муж заявился глубокой ночью, не выдержала. Десятилетний Сережа стоял за дверью (сердце его разрывалось от горя) и слушал, как родители говорили о «другой женщине», о разводе, о том, с кем останется ребенок. После этого в семье что-то изменилось. Родители не развелись. Но мать вспыхивала по любому поводу, чуть что – в слезы, окружила сына болезненной опекой. А отец запил горькую. Возвращался домой с работы, угрюмый и озлобленный, ничего не ел, подолгу стоял у окна. Однажды, когда жена чем-то возмутилась, схватил ее за плечо и вытолкнул из комнаты. В ту минуту Сергей возненавидел отца. По-взрослому. Перестал с ним разговаривать, тихонько плакал по ночам. Отец тоже переживал – Сергей это видел. Сколько длился этот ад? Месяц? Год? Вечность? Но пришла весна. И был день рождения, и «Киевский» торт, и вечер за одним столом. Отец поставил пластинку, пригласил маму на танец. Как ярко горела люстра в тот вечер!..

Сергей скомкал в кулаке и бросил в урну пустую сигаретную пачку. Третий час ночи. Безлюдная комната ожидания. Быть может, хирург просто забыл выйти и сказать, что операция благополучно закончилась?..

5

– Серж, ты оказался прав, – вполголоса сказал Cтефано. – Она согласна.

– Кто?

– Маша из секс-шопа. По твоему совету, я разжег ее воображение. Она согласна за двести баксов. Конечно, дороговато, но, поверь, она этих денег стоит.

– Слушай, а ты с резиновыми куклами не пробовал?

Задетый, Стефано отодвинулся. Что за моветон? Причем тут резиновые куклы?..

– Алло, Борис Сухоцкий еще в реанимации?

– Да, – отвечал голос на другом конце провода.

– Как его состояние?

– Нормальное.

– Когда его переведут в палату?

– Не знаю. Позвоните позже.

Сергей погладил ладонью небритую щеку, зевнул. Минувшая ночь в госпитале казалась бредом. Спустившись в кафе, выпил вторую чашку кофе.

– Алло, Борис Сухоцкий еще в реанимации? Что?! Перевели в отделение для «критических»? Почему? Как это – вы не знаете?! Позовите зав. отделением. Да, я требую!

К телефону долго никто не подходил. По кончикам пальцев пробежала холодная дрожь. Наконец, мужской голос ответил:

– Ваш отец уже переведен в палату. Его состояние нормальное. Медсестра вам сказала, что он при смерти? Она ошиблась. Извините.

И Сергей поехал в госпиталь.

……………………………………………………………………………….

Плотная штора от пола до потолка разделяла палату надвое и заслоняла лежащего на дальней кровати. Сергей подошел и отодвинул эту штору.

Белая подушка была настолько велика, что голова Бориса Степановича казалась неестественно маленькой. В первое мгновение Сергею почудилось, что отец мертв. И в этой смерти не было ничего необычного. Напротив, все было простым и до безобразия естественным. Белая подушка. И землистое лицо отца. И больше ничего...

– Это твой отец? – cпросил подошедший негр-санитар.

– Да.

Санитар поглядел на больного, проверил капельницу и ушел. На тумбочке стоял пузырек с мятным раствором. Сергей стал окунать в него ватку и смазывать синеватые сухие губы отца. Несколько раз показывался кончик отцовского языка и вяло слизывал капли. Вдруг на неподвижном лице Бориса Степановича проскользнуло едва заметное подобие улыбки. Дрогнули ресницы.

– Сладенькое, – прошептал он.

Сергей усмехнулся. Сколько он помнит, отец всегда любил сладкое – конфеты, печенье, варенье. Сладкое, как мед, – это была высшая оценка в устах Бориса Степановича. Сладким, как мед, он порою называл и кинофильм, и оперу, и, не без легкой иронии, жену. В карманах его брюк или пиджака всегда лежал леденец или карамелька. Над его пристрастием к сладостям в семье подтрунивали. «Борис-барбарис» – шутила мама. Перед тем как отправиться в химчистку, она тысячу раз проверяла карманы в одежде мужа.

Свое пристрастие к сладкому Борис Степанович объяснял так: неподалеку от дома, где он вырос, находилась знаменитая кондитерская фабрика имени Карла Маркса. Иногда, под настроение, забросив леденец в рот, Борис Степанович вспоминал те неповторимые ароматы от «конфетки», которыми были напоены его отрочество и юность.

Подперев рукой подбородок, Людмила Григорьевна слушала эти сладкие рассказы мужа и тоже уносилась мыслями в свое далекое прошлое. Но как бывший фармацевт, была принципиально против такого неумеренного потребления сахара. Ее наступление на кондитерском фронте с годами усиливалось. Все реже она пекла пироги, зато все чаще читала лекции, завершая их грозной сентенцией: «В твоем возрасте сладкое – это яд!»…

– Освобождайте палату, – сказал Сергею тот же негр-санитар.

– Почему?

– Уже восемь часов. Таковы правила госпиталя.

– Я никуда не пойду. Я должен остаться…

Санитар покачал головой:

– Иди, парень. Ты ему пока не нужен.

ххх

Оля стояла на пороге квартиры.

– Сережа, как он?.. – умолкла, удивленно посмотрев на мужа. Это был не ее Сережа, обычно насмешливый и уверенный в себе.

– Нормально.

Он медленно расшнуровал и сбросил ботинки. Затем скрылся в спальне. Неподвижно сидел на кровати. На его лице застыло выражение мучительного недоумения. Оля села рядом.

– Он как мертвый, понимаешь, как мертвый, – Сергей вдруг заплакал, уткнувшись лицом в грудь жены.

– Не надо, родной, не плачь, все будет хорошо, вот увидишь, – Оля гладила его плечи, повторяя тихое «ш-ш»...

...Ночью Сергей не мог заснуть. Сквозь окно в комнату проникала бледно-сиреневая полоска света, пересекая потолок. Он долго смотрел на эту полоску. Вдруг словно чья-то тень пробежала по этой дорожке. Вспомнил отца – на пляже, как он плавал на Днепре, заплывая за буйки, как играл в волейбол и футбол. Стройный, загорелый… А теперь?.. Отец – калека! Неужели придется бесконечно водить его по врачам, по различным конторам? Там часами ждать вызова, заполнять тысячи идиотских бумаг, чтобы получить несколько жалких долларов к пособию инвалида! Придется ломать свой привычный уклад, жертвовать своим временем... Будущая жизнь представилась Сергею беспросветной, мрачной. Мелькнула мысль: а если бы отца не спасли...

6

В палате появился новый больной. Кровать рядом занимал какой-то высохший старик. Сергей поздоровался и, не заметив никакого ответа в его потухших глазах, подошел к отцу.

Борис Степанович лежал, приподнявшись на подушке. Увидев сына, вяло двинул кистью:

– Привет.

Его веки были уже не такими распухшими, как вчера.

– А где мама? Сегодня день ее рождения. Почему ты не поехал к ней в колымский лагерь?

– Папа, о чем ты говоришь? Ты знаешь, где находишься? В американском госпитале. Тебе сделали операцию.

Борис Степанович посмотрел на сына с недоверием. В его глазах промелькнул ужас.

– Не-ет, – он скривил губы. Долго смотрел в одну точку и наконец промолвил. – Смотри, муха.

Отяжелевшие веки снова закрылись, и Борис Степанович провалился в сон. Из приоткрытого, как воронка, рта вылетел слабый сип. Сложно было поверить, что этот человек пару дней назад в магазине грузил ящики.

Сергей поправил одеяло. Вид отца вызвал прилив жалости, стало неловко за свои подлые ночные мысли.

…

Что он знает о своем отце? Как будто все, а по сути – очень немногое. Иногда хотелось расспросить подробнее о его жизни, но, как водится, эти желания всегда откладывались в долгий ящик.