Он знает, что родителей отца – Степана Васильевича Сухоцкого и Эсфирь Ароновну Лифшиц (оба работали на киевской полиграфической фабрике: он технологом, она наборщицей) посадили по «ежовской разнарядке», и они погибли в лагерях. Сироту к себе забрала тетка. Во время войны тетка, ее годовалый сын и племянник-приемыш эвакуировались в Татарию. Далее – ничего особенного: вечерняя школа, армия, завод, семья. Уехал в Америку по вызову двоюродного брата Гриши.

Эту сухую биографическую справку несколько оживляли фразы из семейного обихода. Скажем, «спасибо Советской власти – сделала сиротой». Или: «Моя мать – еврейка, детство провел в Татарии, потом всю жизнь прожил в Украине. А по паспорту – русский!» Или, рассматривая фотографию, где он с женой, Борис Степанович изрекал: «Борух и Людмила».

Кстати, о снимках. На первой странице семейного альбома – единственная фотография родителей Бориса Степановича, сделанная, вероятно, накануне свадьбы (фотокарточка на плотном картоне, с бежевым оттенком, неконтрастная): молодой жених слегка склонил голову к невесте. Красивая пара, только начинали жить…

На следующих страницах – снимки различной степени сохранности, с волнистыми, зубчатыми и ровными краями: Борис Степанович – еще подросток, в шароварах и соломенной шляпе. Он же – в солдатской шинели. В компании на пляже (парни в длинных черных трусах, девушки – в закрытых купальниках). Следующая страница – свадьба. С женой в оперном театре. Новая страница – коляска, и в ней толстощекий карапуз. И далее, далее, к последней странице, где цветной фотоснимок, отличающийся высоким качеством печати и новизной интерьера: залитый огнями холл аэропорта Кеннеди. На фоне рекламных щитов около больших измятых сумок стоят все четверо – родители, Сергей и Оля. Распахнутые пальто и дубленки. Растерянные улыбки и приветственно поднятые руки: «Хэлло, Нью-Йорк!..»

7

– Нужен отпуск на две недели? Конечно, о чем речь, – ответил Жан Луи на просьбу Сергея предоставить ему сейчас отпуск.

Поблагодарив босса, Сергей вошел в комнату отдыха. Налив себе кофе, сел в кресло. Что ж, в этом году все поездки отменяются. Во всяком случае, для него. Если Оля захочет, пусть едет в Киев одна.

Скрипнула дверь.

– Привет.

Черная кашемировая кофта навыпуск мягко облегала ее талию. Волосы были подобраны и стянуты сверху темной бархаткой. Лишь непослушные завитки вились змейками, словно желая проглотить два рубина в мочках ее маленьких ушей. Джинсы были заправлены в сапоги на высоких каблуках, отчего ее ноги казались еще длиннее. Сев рядом с Сергеем, Лоренс достала сигарету. Он приподнялся и, щелкнув зажигалкой, поднес огонек.

– Я слышала, твой отец попал в госпиталь. Это правда?

– Да.

– Как жаль. Знаешь, у меня родители развелись, когда я была совсем маленькой. Мама уехала из Туниса во Францию, отца я почти не помню. Но мне кажется, что я понимаю, насколько тебе сейчас трудно.

Сергей взглянул на нее с недоверием. Никогда Лоренс не рассказывала ему о себе.

– Какая долгая зима, – сказал он.

– Нью-йоркские зимы просто невыносимы. Хотя ты – русский, к холоду привык.

Сергей усмехнулся:

– О нас, русских, все давно известно – медведь, водка и балалайка.

– А о нас, французах, тоже – Наполеон, адюльтер и лягушачьи лапки.

Они засмеялись.

Лоренс откинулась на спинку кресла, распрямила плечи. Под черной кофтой выступила ее красивая грудь:

– У нас уже тепло, скоро зацветут каштаны.

– В Париже тоже цветут каштаны?

– Конечно. Серж, тебе нравится Нью-Йорк?

– Нет. Часто жалею, что приехал сюда. Что здесь за жизнь? Работа, работа, и ничего больше. И ради чего? Чтобы в долг купить дом в пригороде, где неподалеку озеро и гольфовое поле, а потом всю оставшуюся жизнь этот дом выплачивать. Наверное, американцам такая скучная жизнь по нутру. Но мне все это сто лет снилось. А тебе здесь нравится?

– Тоже нет. Серж, ты никогда не был во Франции? Поезжай, не пожалеешь. Зайдешь в лавку к сыровару, глаза разбегутся. Если захочешь купить козий сыр, обязательно смотри, чтобы был с темно-зеленой плесенью. Нет, думаю, один, без помощи, в сырах ты не разберешься, – она улыбнулась, и на щеке появилась маленькая ямочка.

– Зачем же ты мерзнешь в Нью-Йорке, если скучаешь по теплой Франции? – спросил он.

– Ради денег. Хочу купить себе квартиру. Америка – отвратительная страна для проживания, но прекрасное место заработать баксы. А мне нужно сто тысяч долларов.

– Квартира в Париже стоит всего лишь сто тысяч долларов?

– О, нет, в Париже могут себе позволить жить только миллионеры. Я же согласна на что-нибудь поскромней. Скажем, в Шату, это городок в двадцати километрах от Парижа. Я там жила, когда училась в колледже. Там кругом цветочные магазины, яхт-клубы, дискотеки. Любимые места Ван Гога, Мопассана… Ладно, заболтались, пора идти, «а вус, мадемуазель», – произнесла она по-французски и, поправив кулон на открытой груди, встала.

8

Субботнее утро начиналось с телефонных звонков. Сначала соседка Ирка приглашала Олю совершить поход в магазин «Блумингдэйл», где началась «потрясная» распродажа зимней одежды.

– Олюсик, только последняя чухонка может сидеть дома, когда норковую шубу продают всего лишь за две тысячи баксов!

Оля вежливо отказалась.

Затем Сергей разговаривал с мамой. Спросил, как дела в Киеве. Соврал ей, что у них все в порядке. Про случившееся с отцом решил ей не говорить. Зачем? Начнет переживать, станет названивать каждый день. Приедет – узнает итак.

Когда уже стояли в дверях, снова зазвонил телефон:

– Алло, Cыроежка? Это дядя Гриша. Где батя? Что с ним? На работу не выходит, звоню домой – его нет.

Вкратце Сергей рассказал, что произошло.

– Вот мерзавцы, засудить их надо. А как батя сейчас себя чувствует? В каком он госпитале? Кажется, это неплохой госпиталь, там мало черномазых. Я сейчас занят в магазине. Заеду к нему, как только освобожусь. Скажи бате, что без него – не та музыка, бизнес чахнет.

Ехали в госпиталь. Оля смотрела в лобовое стекло, изредка бросала взгляд на руки Сергея, держащие руль. Она хорошо знает его руки – и рисунок вен на кисти, и редкие волоски на фалангах. А еще – маленький белый шрамик на безымянном пальце правой руки, на том же пальце, где обручальное колечко. Оля знает руки мужа – сильные, когда он мертвой хваткой берет молоток или кусачки, и нежные – когда касается ее плеч, гладит ее по спине, бедрам…

Ей захотелось что-то сказать. Нет же, захотелось крепко прижаться к нему. Кажется, он почувствовал это, но виду не подал. Лишь достал сигарету и, против обыкновения, закурил в салоне. Оля промолчала. Ну в чем она виновата? В чем? В том, что из-за нелепых обстоятельств еще ни разу не была у свекра. Да, не отпросилась с работы. Побоялась. Этот сумасшедший Пинхус, похоже, решил ее замучить. Все ему не так: и английский, дескать, у нее плохой, и с ланча вернулась с опозданием на пять минут. Врывается в ее кабинет с одним и тем же: «Чем занимаешься? Почему так долго?!» Вчера в офисе появился новый программист. Неужели ее собираются уволить? Поделиться бы всеми своими тревогами с Сергеем. Но вместо этого промолвила:

– Красивый мост, правда?

Они приближались к мосту Верразано. На самом верху моста, словно два рубина, светились два красных фонаря.

– Это правда, что Верразано был пиратом? – спросила Оля.

– Да. В те времена пираты были и путешественниками. Верразано разбойничал и попутно открыл Америку. Потом Гудзон набрал команду головорезов и тоже открыл Америку. Потом сюда понаехали разные бандиты и проходимцы, все те, для кого не нашлось места в Европе. Теперь потомки тех пиратов и бандитов работают адвокатами и биржевиками, ездят в лимузинах. Но повадки своих предков все же сохранили...