Многое.

И сделает, не задумываясь. Причем не только папе.

Смотри правде в глаза, Вирджиния. Ты всецело у него в руках.

Итак, что у меня на душе… Сегодня был проклятый день! Отвратительный! Каждое утро я просыпаюсь с надеждой в душе, потом она так удивительно сменяется страхом, а потом снова приходят мечты, такие сладкие… О, когда же ты перестанешь так увлекаться, как наивная девочка! В твои-то двадцать пять! И замужем!

А ведь это так. Я увлеклась и готова была на все, лишь бы остаться наедине с П. Я так и не решилась поднять на него глаза в присутствии этого противного Крампа, который все время следит за мной, не сводит с меня своих рыбьих глаз, а его рыбий ротик произносит «мадам» так, словно хочет меня обслюнявить.

Вдобавок эта старая Эдитта со своим малиновым носом. Я могла бы поклясться, что она так и встала в охотничью стойку, когда Питер и я сегодня утром случайно встретились в холле перед моей гардеробной. Или это все мне только кажется, потому что я чувствую, что виновата. Бояться служанки, которая и на родном-то языке не способна сказать что-то вразумительное!

Нет, я просто с ума сойду. Бедняжка схватила грипп, и ей впервые пришлось позволить мне самой принять ванну и раздеться на ночь. Я еле убедила Эдитту, что способна на это, и она может не присматривать за мной. Не пойму, почему Нино так настаивает, чтобы она раболепно прислуживала мне, словно я какая-нибудь султанша. Если уж на то пошло, то султан здесь — он, а я просто должна создавать его имидж — принимать гостей, изображать хозяйку дома, когда приходят его друзья, подчиненные и деловые партнеры. Я — просто украшение, этакая шикарная пятизвездочная экономка — так меня и в самом деле зовет П. (Разумеется, в отсутствие Н.)

Но вот, наконец, сегодня я избавлена от этой опеки. Пришлось долго уверять Эдитту, что сеньор никогда, никогда не узнает об этом. Как знать, может в будущем мы с Эдиттой сумеем найти общий язык и договориться. Нет, это было бы слишком хорошо. Она так сильно боится Нино, что на нее сразу нападает медвежья болезнь, стоит ему сурово взглянуть на нее. Бедная Эдитта!

Нет, это я бедная и несчастная. Какой сегодня был ужасный день, повторю еще раз. Крышей моей, как говорят шпионы (впрочем, может, я что-то и путаю, надо будет спросить у Питера, он знает все!), — в общем, алиби и предлогом у меня сегодня была поездка за покупками к рождеству. Я хотела таким образом уйти из-под надзора Крампа и Эдитты с ее собачьим чутьем, чтобы окунуться в благословенную грязь Пятой авеню. И пусть Н. за тысячи миль отсюда, в Западном Берлине, или в Белграде, или в Афинах, или еще где продолжает себе строить планы, как ему заработать все больше миллионов. Сколько, сказали вчера Джулио и Марко, стоит сейчас концерн? Кажется, чуть ли не полмиллиарда долларов. Даже невозможно представить себе такую сумму. Он на целый день задержался там, на другой стороне Атлантики — и вот у меня был целый день свободы, чтобы провести его вместе с Питером! Да, я была даже безрассудной сегодня — и сейчас тоже, когда пишу полностью его имя.

О, Питер, любимый мой…

Мы наверняка вели себя безрассудно, просто отчаянно. К счастью, пронесло. По крайней мере, я надеюсь на это. Не знаю, как все кончится… Вдруг все раскроется, и Питер… Я не знаю. Разве можно знать, откуда придет беда? Кто может знать, откуда она подкрадется, когда и почему? Может, я уже схожу с ума? Питер говорит, что жизнь в Нью-Йорке — непрерывная игра в русскую рулетку, и к ней либо привыкаешь, либо сходишь с ума. Но если привыкаешь, то уже не можешь без нее, без постоянной угрозы смерти, и рискуешь, рискуешь, хотя далекодалеко в глубине души все время живет просто неописуемый страх.

Убийца, затаившийся в темноте с ножом, вызывал бы у меня значительно меньший ужас, чем постоянная жизнь во власти такого демона, как Н.

Какая пугающая мысль… Тысячи раз я просыпалась утром, страстно надеясь, что мое замужество окажется сном — и убеждалась, что это правда.

Я знаю — тот, кто услышал бы, что я говорю так о Н., испугался бы за мой рассудок. В своем ли ты уме, милочка, ведь это самый доброжелательный, самый щедрый — и самый богатый — человек на четырех континентах! И он восхищается тобой, любит тебя страстно. Это Н.-то меня любит страстно? Любит… Знали бы они, что значит для него это слово. И что это значит для женщины, когда целых четыре года она…

Милый мой дневник, мне надо выпить.

Вот уже лучше.

Уже поздно, а я так и не приступила еще к описанию событий сегодняшнего дня. Ну И ЧТО? Кто меня гонит? И вообще, кому это интересно? Прости меня еще раз, дневник, но я, пожалуй, приму еще порцию.

У тебя есть все, чего только может пожелать женщина. Так говорят те, кто завидует мне. О-ля-ля, не пожелала бы я вам оказаться на месте этой женщины… Вот, а бутылку можно оставить и под рукой. Бренди-тренди. Что-то не могу придумать другую рифму.

Иногда мне кажется, что Нино похож на Савонаролу. Я как-то видела портрет этого славного старого патера из Феррары. Бьюсь об заклад, в профиль они похожи.

Нино в самом деле напоминает собой отвратительный, очень злой шарж на Федерико Феллини. И я прикована к этому стареющему Феллини, которому достаточно взмахнуть руками — жирными, потными — чтобы создать множество иллюзий. Руками, на которых девять пальцев… Как противно…

Может, это неблагородно с моей стороны. Я — действительно безжалостная. Ведь Нино так же неповинен в своем уродстве, как Минотавр. Или Квазимодо. Впрочем, я не испытывала бы никакого отвращения к человеку с заячьей губой — пусть бы он даже пытался поцеловать меня. Ну и что! Ради бога! Но вот при виде этих сросшихся пальцев, которые шевелятся, я испытываю приступ дурноты. А когда он касается меня ими…

А взять его идиотские суеверия! Просто немыслимо. Ну, можно ли представить себе магната, одного из воротил бизнеса, действительно крупную величину на Уолл-Стрит и на бирже, который вдруг решает отбросить две последние буквы своей фамилии, да еще и закрепить это официальным документом — только по той причине, что фамилия, которую он носит от рождения, не согласуется с его счастливым числом. Настолько он верит в счастливые числа! Какая чушь! Даже Марко, который привязан к Нино, будто мальчишка, не смог простить ему этого, хотя и мужественно пытался. Поведение Марко и Джу-лио в этой истории с фамилией — едва ли не единственное, чем они мне симпатичны. Эдитта рассказывала мне, как на них давил Нино, старший брат. Хотел, чтобы они тоже отказались от последнего слога в фамилии Импортунато. Но они так и не пошли на это.

Нынче вечером я, кажется, то и дело отклоняюсь от темы. Никакой дисциплины. Смешно. Может, тебе не дают покоя лавры Эмили Дикинсон? Хочешь стать королевой дневникового жанра? В двадцатом-то веке? Интересно, что в таком случае перевесит — любовь к изящной словесности или третья часть полумиллиарда долларов, положенная единственной наследнице Нино? Не говоря уж о моих обязательствах перед отцом, который не смог держать руки подальше от чужих денег и загнал меня в это безвыходное положение. О, папа, если бы я не любила тебя так, черт меня подери, я бы бросила тебя там, где тебе, собственно, и место. И ты попрощался бы со мной, обаятельно улыбнулся бы и поцеловал в щечку…

Мы с Питером то и дело спорим, где назначить свидание. Почему-то это кажется нам жизненно важным. Ему точно так же тошно, как и мне, только он винит во всем не себя самого, а Нино.

Вот и в этот раз он снова был в том настроении, в которое впадал часто — то и дело грозился «рассчитаться с проклятым Нино». На этот раз он заявил, что поднимется с громкоговорителем на крышу самого высокого отеля в городе и объявит о нашей любви, ниспосланной нам свыше, всем и каждому, включая репортеров. Я пишу об этом, чтобы было понятно, почему он настаивал на нашем визите в «Павильон» или в «Двадцать один» или еще какой-нибудь совершенно немыслимый ресторан, где бывает весь свет. Я решительно отказывалась, потому что знала — в таких местах есть своя тайная моментальная связь, и уже через два часа весть о нашем появлении здесь настигла бы Нино где-нибудь в Аддис-Аббебе или где он там еще находится. В ответ на эти мои доводы Питер только говорил: «Ну и пусть! Чем скорее он узнает, тем лучше». Он такой отчаянный, просто безрассудный. Рискует головой.