В конце концов мы пришли к компромиссу. Я согласилась пойти в ресторан, но выбрала один малоизвестный и старомодный, куда меня однажды брал с собой папа. Вероятность встретить там кого-нибудь из знакомых была просто ничтожна. Зато кормили значительно лучше, чем во многих роскошных местах, где в счет вам занесут даже взгляд, брошенный вашим приятелем в глубокий вырез платья девицы, которая продает сигареты между столиками.

Не знаю, но первое появление с Питером на публике отчего-то ужасно угнетало меня. Я, разумеется, была не в лучшей форме. Во-первых, я сама не могла понять, почему решила выбрать платье от Поццуоли. Я ненавидела его, потому что выглядела в нем так, словно скрываю беременность. Нет, в самом деле, такие платья идут только тем, кто уже на девятом месяце или у кого слоновьи бедра. К тому же на пальто с большим воротником из русской рыси — самом скромном из того, что позволил мне купить мой щедрый супруг — спереди красовалось отвратительное пятно. Чтобы не демонстрировать его всем, мне приходилось ходить нараспашку, из-за чего опять-таки всем открывалось ненавистное платье. Это была просто катастрофа.

Во-вторых, от страха, что нас, несмотря на все наши предосторожности, все-таки увидит и узнает кто-нибудь из знакомых, у меня все время были просто ватные ноги.

В-третьих, Питер снова принялся приставать ко мне с разговорами о разводе, вместо того, чтобы почувствовать мое состояние и помочь, поддерживая ненавязчивый застольный разговор. Как будто я сама не хотела развестись с Нино, и меня надо было убеждать в этом!

— Питер, к чему снова начинать эту волынку? — сказала я, стараясь сохранять выдержку. — Ты же знаешь, что это невозможно. Будь добр, закажи глинтвейн, пожалуйста.

— Глинтвейн? В этой гнусной дыре, которую ты выбрала? — сказал Питер и усмехнулся. — Да они и не поймут, о чем ты просишь, милочка моя. Давай-ка лучше закажем пива, это они знают. А вообще говоря, на свете нет ничего невозможного, в том числе и развод. Просто должен быть какой-то выход, его только надо найти.

— Я замерзла и хочу выпить чего-нибудь горячего, — ответила я. — Не пытайся быть циничным, это тебе не идет. Повторяю, это невозможно. Я не могу развестись с Нино, Питер, он меня не отпустит.

— Может быть, тебе заказать обычный грог? Тут хоть есть мизерный шанс, что им знаком такой напиток. Откуда ты, собственно, знаешь, что он не даст тебе развода, если ты даже ни разу не просила об этом?

— Нет, Питер, даже если ты и бываешь с ним рядом целыми днями, это еще отнюдь не значит, что ты его знаешь. Я тебе говорю — нет никакой надежды, что он меня отпустит. Даже малейшей надежды, уже совсем не говоря о том, что у католиков развод невозможен. О, как жаль, что мы сегодня ведем себя так легкомысленно. Я чувствую, мы еще поплатимся за это.

— Неужели он действительно нагнал на тебя такой страх? Что ж! Зато меня ему не запугать.

— Я знаю, любимый, ты храбр, как лев, а я просто клуша. К тому же мне приходится думать о папе.

Уголки чувственных губ Питера опустились. Папа — это тема, которой мы предпочитаем не касаться. Питер знает, как я его люблю, и он делает все, что может, чтобы не задеть моих чувств. Но это никогда ему не удается. Питер привык быть незаметным, человеком на втором плане, как и подобает личному секретарю. Но на самом деле он для этого чересчур высок, широкоплеч, светловолос, идеальный американец, а глаза его в зависимости от настроения меняют свой цвет с серого на голубой и даже на зеленый — словом, его просто нельзя не замечать долго. Во всяком случае, я научилась определять его настроение с такой же легкостью, как цвета на светофоре. Он как раз сейчас переключился на красный.

Видимо, я, чтобы выбраться из создавшейся ситуации, чересчур сильно нажала на газ и разболтала то, о чем никому еще не рассказывала — даже Питеру. Причем сделала это наихудшим образом — как бы в шутку, словно это самое забавное в моей жизни.

— Ах, лучше оставим моего отца в покое, — лукаво сказала я. — Знаешь, я придумала ласкательное имя для своего муженька.

Питер дернулся так, как будто я выстрелила в него в упор.

— Ласкательное имя? Для Нино?

— Да. Уменьшительное от Импортуны.

— Уменьшительное? «Импорт», что ли? Знаешь что, Вирджиния, ты просто хочешь увести разговор в сторону.

— Оно еще короче.

Я не знаю, что заставило меня продолжать. Черт подтолкнул, не иначе. Ничем другим просто не объяснить.

— Еще короче, чем «Импорт»?.. «Имп» [1] что ли? Это ему просто не подходит.

— Нет, нечто среднее между тем и этим, — ответила я игриво, как будто мы играли в угадайку. Неужели он до сих пор не догадался?

— Нечто среднее между «Импорт» и «Имп»? — Питер сдвинул свои шелковистые брови. — Ты просто разыгрываешь меня. Между «Импортом» и «Импом» ничего быть не может.

— Ничего? — меня просто распирало. — А как тебе нравится «Импо»?

Когда у меня это вырвалось, я тут же пожалела, что вовремя не прикусила язык. Потому что это дало Питеру новую надежду. Я заметила, как сверкнули его глаза.

— Импо! — повторил он. — Не хочешь ли ты сказать, что Нино — великий Нино — неспособен…

— Не стоит говорить об этом, — быстро перебила его я. — Я не знаю, как у меня язык повернулся. Ты не находишь, что нам пора сделать заказ?

— Не стоит говорить об этом? А о чем же тогда стоит говорить вообще?

— Тише, Питер, умоляю тебя.

— Ради бога, малышка, неужели ты не понимаешь, что это значит? Если брак фактически не состоялся, то он просто недействителен. Это хорошая причина, чтобы его аннулировать.

В крайнем возбуждении Питер не стал дальше обсуждать мою супружескую жизнь. И хорошо. Я уже и думать боялась, что могло из этого выйти. И без того все уже складывалось достаточно скверно.

Тем не менее мне пришлось еще раз повторить ему все доводы, которые я уже не раз приводила. А именно — то, что, аннулировав брак, ничего не изменишь, что Нино держит меня в руках из-за истории с отцом, и сейчас еще больше, чем раньше, потому что его управляющему— прожигателю жизни — не пошел на пользу урок, преподанный ему в 1962 году — урок, за который я заплатила почти пятью годами своей жизни. Нино регулярно сообщает мне с точностью до цента, как растут долги отца, так что я знаю — отцу грозит тюрьма.

— Как я могу допустить такое, Питер? Ведь он мой отец. И он по-своему любит меня. Мы с тобой просто не сможем построить свое счастье такой ценой. Я уверена, что не смогу, и надеюсь, что ты не сможешь тоже.

— В этом я не столь уверен, — грубо ответил Питер. — Твой отец что — с ума сошел? Почему он тогда не обратится к психиатру, черт побери? Он не понимает, что губит твою жизнь?

— Он фанатичный игрок, просто не может остановиться.

— И к тому же дамский угодник. Вирджин, твой отец фанатичен во всем, чем ни займется.

С некоторых пор Питер стал называть меня наедине «Вирджин».

— Твой отец говорит, что любит тебя. Будь проклята такая любовь, которая заставляет отца продавать единственную дочь какому-то евнуху, лишь бы спасти свою несчастную шкуру!

— Папа слабый человек, Питер, и очень любит удобства в жизни. К тому же свадьба с одним из богатейших людей мира вовсе не кажется столь уж трагичной судьбой. Конечно же, он не знает, что Нино… в таком состоянии.

Откуда-то появился официант, и я специально громко сказала:

— Я голодна. — Хотя это и было неправдой. — Ты что, хочешь заставить меня поститься?

Мы кое-что заказали. Мне досталась телячья котлета, обмазанная каким-то клеем — видимо, их восхитительный шеф-повар как раз был в отлучке. Питер с дотопь ностью провинциального адвоката стал выпытывать частности договора, который мне пришлось подписать перед свадьбой. Я просто думаю, что мой любимый в отчаянии был способен на все. Ведь мы уже десятки раз наталкивались на эту непреодолимую степу и тщетно искали в ней какую-то лазейку. Мне пришлось снова сказать ему, что на протяжении пяти лет я не имею никаких прав на имущество Нино, и если до истечения этого срока перестану делить с ним стол и кров, то не просто окажусь на бобах — он натравит на моего отца полицию и упрячет его за решетку. Да-да, именно так бы он и поступил, без сомнения.