Но кружок вольнодумцев просуществовал недолго и был раскрыт "сверчками", сиречь тайной полицией Павла. (Ермолов мрачно каламбурил по этому поводу: "Чем отличается беременная женщина от полицейского? Женщина может и не доносить, а полицейский донесет обязательно"). Их обитель в Смоляничах подверглась обыску и среди прочих бумаг выплыло наружу то "продерзостное" письмо Ермолова А.М. Каховскому. Алексей Петрович был схвачен, доставлен в Петербург и посажен в каземат Алексеевского равелина. Но сказал же Ермолов о Павле, что тот "был более обыкновенного мил": не прошло и двух месяцев, как царь освободил Алексея Петровича из заключения и в виде особой монаршей "милости" сослал его на вечное поселение в Кострому.

По счастью, жизнь нашего героя протекала там спокойно: он пользовался благоволением губернатора, был предоставлен себе и мог заняться самообразованием. Здесь, в ссылке, он усердно постигает латинский язык, изучать который начал еще в Благородном пансионе. Каждый божий день его чуть свет будит костромской протоиерей и ключарь Егор Арсеньевич Груздев со словами: "Пора, батюшка, вставать: Тит Ливий нас давно уже ждет!". Под руководством сего ментора Алексей Петрович научился свободно читать в подлинниках Вергилия и Горация, Сенеку и Юлия Цезаря и др. Вообще, древнеримская цивилизация и культура сопутствовали Ермолову на протяжении всей его жизни. Он вспоминал, например, что в детстве, на печи в родительском доме изображена была Церера - древнеримская богиня плодородия. Неудивительно, что и своего денщика Федула он переименует в Ксенофонта. А как благоговел он перед Тацитом, фрагменты из "Анналов" и "Истории" которого буквально цитировал наизусть! Критики и в писаниях самого Ермолова обнаруживали "тацитовский слог". "На миг ему представилось, - пытается проникнуть в думы нашего генерала Олег Михайлов, - что вместо егерей впереди идут легионеры - в белых плащах, сандалиях, панцирях и блестящих шлемах с широким гребнем. А он, вооруженный полномочиями императора, несет в этот край централизующую и цивилизаторскую идею древнего Рима". Великий князь Константин Павлович будет писать ему на Кавказ: "Вы, вспоминая древнеримские времена, теперь проконсулом в Грузии, а я префектом, или начальствующим легионами, на границе Европы". А Ермолов, этот "проконсул", воюя с непокорными горцами и проводя преобразования во вверенном ему крае, будет часто повторять слова Октавиана Августа: "Я медленно спешу". И, наконец, молнии его беспощадной сатиры разили глупость, подлость, бесчеловечность - со свистом Ювеналова бича!

Помилован и возвращен из Костромы Ермолов был уже Александром I в 1801 г. Впоследствии Алексей Петрович признается, что арест и ссылка пошли ему на пользу: "С моею бурною, кипучею натурой вряд ли мне удалось бы совладать с собой, если бы в ранней молодости мне не был бы дан жестокий урок. Во время моего заключения, когда я слышал над своей головой плескавшиеся невские волны, я научился размышлять". Но если в жизни он демонстративно подчеркивал свою лояльность режиму и незаинтересованность в политической карьере, если в нем и появились известная скрытность, острожность и умение лавировать, то на характере его юмора сие никак не отразилось. Вот что сказал об этом Н.С. Лесков: "Начальство не любило Ермолова за независимый, гордый характер, за резкость, с которою он высказывал свои мнения; чем выше было лицо, с которым приходилось иметь дело с Ермоловым, тем сношения с ним были резче, а колкости ядовитее". А великий князь Константин Павлович бросил: "Он очень остер, и весьма часто до дерзости".

Получив в командование конно-артиллерийскую роту в Вильне, Алексей Петрович надерзил самому всесильному графу А.А. Аракчееву, бывшему тогда генерал-инспектором всей артиллерии. При проверке роты тот измучил солдат и офицеров бесконечными придирками, когда же в конце выразил удовлетворение содержанием в роте лошадей, Ермолов парировал: "Жаль, Ваше сиятельство, что в армии репутация офицеров часто зависит от скотов". Временщик долго не мог простить остряку-подполковнику такого сарказма и всячески препятствовал его дальнейшему карьерному росту. "Мне остается, - говорил тогда Ермолов, - или выйти в отставку, или ожидать войны, чтобы с конца своей шпаги добыть себе все мною потерянное". Забегая вперед, скажем, что Аракчеев со временем смирится с дерзостью обидчика и даже начнет покровительствовать ему. И виной тому выдающийся военный талант Ермолова, не воздать должное коему было уже просто невозможно. Граф будет потом откровенно льстить нашему герою: "Когда Вы будете произведены в фельдмаршалы, не откажитесь принять меня в начальники главного штаба Вашего". Отношение же Алексея Петровича к Аракчееву ничуть не переменилось в лучшую сторону. В Павловское царствование он звал Аракчеева "Бутов клоп", в Александровское - "Змей, что на Литейной живет". Но более всего досталось руководимым Аракчеевым военным поселениям с их жесткой регламентацией жизни, муштрой и палочной дисциплиной. Ермолов говорил, что там "плети все решают", и извещал своего друга, графа А.А. Закревского, что если подобное замыслят на Кавказе, то пусть вместе с приказом посылают ему увольнение. "Мои поселения на Кавказе гораздо лучше Ваших, - пояснял он в письме, - моим придется разводить виноград и сарачинское пшено, а на долю Ваших - придется разведение клюквы". Интересно, что слова "клюква" и "развесистая клюква" как имя нарицательное для всякого рода нелепости и чепухи приписываются Б.Ф. Гейеру (сатирическая пьеса "Любовь русского казака") и датируются 1910 г. Но не в таком же ли значении употребил здесь это слово Ермолов? Но надо сказать, Алексей Петрович отнюдь не отличался злопамятством: когда Аракчеев был уже низвержен, он принял живое участие в судьбе его сына, сосланного Николаем I на Кавказ за беспробудное пьянство...

"Господствующей страстью была служба, и я не мог не знать, что только ею одною могу достигнуть средств несколько приятного существования," - cкажет Ермолов. Истый патриот, он находил упоение в боях за свое Отечество. В 1805 г., с началом русско-австро-французской войны, рота Ермолова вошла в состав армии М.И. Кутузова и заслужила высокую оценку своими действиями в кампании. За мужество и распорядительность в баталии под Аустерлицем Алексей Петрович получил чин полковника. В русско-прусско-французской войне 1806-1807 гг. он проявил себя доблестным артиллерийским командиром, отличившись в сражениях под Голыминым, Морунгеном, Гугштадтом. В бою же под Прейсиш-Эйлау Ермолов отослал лошадей и передки орудий в тыл, заявив солдатам, что "об отступлении и помышлять не должно". Под Гейльсбергом в ответ на замечание, что французы близко и пора открывать огонь, ответил: "Я буду стрелять, когда различу белокурых от черноволосых". В сражении под Фридландом он, проявляя чудеса храбрости, устремлялся в самое пекло битвы. За подвиги он был награжден тремя орденами и золотой шпагой. В 1809 г. Алексей Петрович получает чин генерал-майора и назначение инспектором конно-артиллерийских рот.

Но в 1811 г. его перевели в Петербург командиром гвардейской артиллерийской бригады. Ермолов службу в гвардии называл "парадной" и не очень ее жаловал. Cлучилось так, что накануне нового назначения наш герой сломал руку, и это дало ему повод для иронии: "Я стал сберегать руку, принадлежащую гвардии. До того менее я заботился об армейской голове моей". Рассказывают, как на смотре он как бы ненароком ронял перед фронтом платок, а солдаты в нелепо узких мундирах с превеликим трудом тщились нагнуться и поднять его. Сим своеобразным способом он показывал августейшему начальству непригодность такой аммуниции в условиях войны, недопустимость парадомании и показухи.

В военных Ермолова более всего раздражали отсутствие самостоятельной мысли, творческой инициативы, cлепое исполнение приказов вышестоящих. Однажды Александр I спросил об одном генерале: "Каков он в сражениях?" - "Застенчив!" -  ответил Ермолов. В другой раз говорили о военном, который не в точности исполнил приказание и этим повредил делу. "Помилуйте, я хорошо его знал. - возразил Алексей Петрович. - Да он, при отменной храбрости, был такой человек, что приснись ему во сне, что он чем-нибудь ослушался начальства, он тут же во сне с испуга бы и умер". Тупого аккуратиста, флигель-адъютанта Вольцогена он прозвал "вольгецогеном" (нем. "хорошо воспитанный") и "тяжелым немецким педантом".