Граф полюбил царскую дочь, также не задумываясь о будущем, как вдруг опостылевший супруг скончался.

В один из октябрьских дней 1853 года графиня Татьяна Борисовна Потёмкина приехала к своему московскому другу князю Сергею Михайловичу Голицыну в неприёмный час, дабы надёжнее застать его без посторонних.

Татьяну Борисовну знали и Москва и Петербург, и в обеих столицах её уважали не только за знатность и богатство, за близость к царской семье, но и за искреннюю доброту и благочестие. Бог не дал ей с мужем детей. Погоревав и наплакавшись, графиня обратилась к делам милосердия. В петербургском её доме принимали всех приходящих странников. Энергичный характер Татьяны Борисовны побуждал её к деятельности. В отличие от своей подруги, княжны Анастасии Голицыной, тихо покровительствовавшей Святогорскому монастырю, в котором её стараниями была воздвигнута часовня во имя святой Анастасии Римлянки, Татьяне Борисовне необходимым виделось личное вмешательство в жизнь, ободрение слабых, помощь в затруднениях, защита обиженных. Так, в прошлом году, поразившись рассказом о дивных откровениях крестьянской девушки Евдокии, она добилась для неё аудиенции у государя и наследника. К великому разочарованию графини, император и цесаревич отнеслись к пророческим предсказаниям простолюдинки скептически, посетовав на известную доверчивость Татьяны Борисовны.

Расположившись в голубой гостиной на втором этаже, графиня, как свой человек, велела подать себе чаю и расспросила старого лакея о здоровье князя и княжны.

   — Князь-то здоров, но печалится о сестрице Анастасии Михайловне. Они сильно сдали... Прошлую ночь упали в молельне и встать не смогли. Владыка их навещает через день. Доктора от нас теперь и не уходят...

   — Можно к ней?

   — Спят!

Восьмидесятилетний князь вошёл в гостиную бодрым шагом и с привычной ласковой улыбкою на тщательно выбритом лице.

После приветствий и откровенного разглядывания, ибо они были знакомы так давно, что мигом различали состояние и настроение друг друга, графиня смахнула невольную слезу:

   — Ах, как опечалена новостью о милой княжне... Крепитесь, мой друг! Всё в руках Господа!

Князь только глянул признательно на гостью и опустил глаза. Он никому, кроме митрополита, не признавался в переживаемом тяжелейшем отчаянии. В подступавшем одиночестве будто заново открылись ему собственные старость и слабость. Силы ушли, незачем и не для кого становилось жить. Но он видел, что графиня Татьяна, будучи немногим моложе его, напротив, ещё полна переживаниями и новостями сей суетной жизни, а потому с привычной старомодной галантностью переменил тему разговора и навёл гостью на то, что её волновало. Ясно было, что приехала она с важной новостью.

   — Признаюсь, князь, ехала сюда с трепетом. Боюсь осуждения. И вашего осуждения, а ещё более — нашего святителя... Последние годы я сильно переживала за великую княгиню Марию Николаевну, но не решалась вам открыть всей правды... Впрочем, вы, верно, наслышаны?

   — Отчасти, графиня.

   — Как я мучилась, как терзалась, не в силах помочь моей бывшей воспитаннице. Поверите ли, она сохранила ко мне всю прежнюю доверенность!.. О смерти её несчастного супруга узнала я с печалью, но и с облегчением. Но к тому времени великая княгиня... оказалась в трудном положении. Натура страстная, энергическая, кровь кипит... Я боялась греха.

   — Так вы их поженили со Строгановым?

   — Как вы догадались, князь?.. Да. Тайный брак. Наследник и цесаревна, впрочем, знают. Они симпатизируют Строганову... Вот на кого я радуюсь от всего сердца, такая любящая пара: она его боготворит, он в ней души не чает...

Вошедший лакей доложил о приезде высокопреосвященного Филарета, а вслед за тем в гостиную вошёл и сам владыка.

   — Здравствуйте, ваше сиятельство!.. И Татьяна Борисовна тут? С приездом! С какими новостями прибыли к нам?

Покраснев (и оттого мигом помолодев), графиня с запинками высказала разом всё, что томило её душу: она позволила повенчать в своей домовой церкви великую княгиню Марию Николаевну с графом Григорием Строгановым втайне от государя. Совершила сие по великой любви к великой княгине, дабы спасти её от греха, но теперь терзается — не будет ли ей самой то поставлено во трёх?

Улыбка исчезла с лица митрополита. Он задумался, будто не замечая волнения графини, но вскоре обратил на неё участливый взгляд.

   — По канонам церкви греха в вашем поступке нет. Оба в совершенных летах и свободные. Да и браки, заключённые без дозволения родителей, также не расторгаются, ежели не оказывается законных препятствий. Будь то любая иная семья, вы могли бы вздохнуть свободно, но тут семья царская!..

   — Поверьте, владыко, — с жаром заговорила Потёмкина, — вольность и некоторый цинизм в поведении великой княгини наносные. В словах, но не в сердце! Потому она и стремилась к браку, который подвергает её страшной опасности!

   — Да, — вздохнул старый князь. — Узнай государь, тут же брак расторгнет, отправит Строганова на Кавказ, а дочь — пожалуй что и в монастырь. Император наш имеет высокое представление о своём самодержавии и не терпит его умаления.

«Бедный государь, — думал Филарет, — чего же стоит твоё могущество, если в доме своём ты перестал быть хозяином...»

В тот самый день 22 октября 1853 года в Большой церкви Зимнего дворца проходило таинство крещения внучки императора, великой княжны Марии Александровны. Восприемниками цесаревич просил быть отца и сестру Марию. Церемония текла чинно и торжественно. Отец Василий Бажанов с ласковою улыбкой трижды опустил малышку в огромную серебряную купель и протянул её великой княгине Марии Николаевне. Девочка спокойно смотрела на них голубыми глазками. С молитвою он совершил её миропомазание, а она всё так же тихо лежала на руках тётки.

Наконец августейшего младенца покрыли императорской мантией, отороченной горностаем, и передали в руки деда. Все были в особенном умилении, что, впрочем, не помешало придворным при чтении молитв затеять тихие разговоры на горячую тему. Только сегодня был опубликован императорский манифест о начале войны с Турцией. Все умы занимало множество интереснейших вопросов: кто станет главнокомандующим? Выступит ли в поход гвардия? Долго ли продлится война? Как поведут себя Англия и Франция? Поможет ли нам Пруссия?

Помимо этих общих вопросов, достойны обсуждения были и частные, относительно своих родных и близких, носивших военную форму и теперь долженствующих рисковать жизнью для освобождения восточных христиан из-под турецкого гнёта и возвращения Константинополя под защиту православного креста.

Николай Павлович подождал мгновение, не утихнут ли болтовня и шёпот за спиной, но эти сороки вели себя, как в театре, будто не сознавали ни святости места, ни торжественности обряда. Император бережно передал внучку сыну и обернулся.

Под его тяжёлым взглядом стрекочущая толпа мгновенно притихла. Но начался молебен, под окнами ударили залпы пушек, и разговоры вновь потекли своим чередом.

Николай Павлович весь отдался молитве, истово крестился и совершал поклоны. Рядом стояла его любимица Мария, последнее время почему-то сторонившаяся его, как полагал император, из-за опасения помешать его занятиям. У колонны присела на стул императрица Александра Фёдоровна, к его удивлению, меньше радовавшаяся внучке, чем внукам. По правую руку стоял Сашка, его наследник, на которого он часто сердился, но которого сегодня любил особенно — за этого нежного ангелочка... А ведь Сашка был против объявления войны. Молчал, оба с цесаревной молчуны, а про себя был против, это чувствуется. Вот Колька и Мишка от войны в совершенном восторге, оба тут же запросились в армию, и пусть мальчишки понюхают пороху. Сашке же успешная война да послужит уроком... Что-то скажет сейчас Нессельроде? Депеши из Англии...

Император спохватился, что мысли его ушли далеко от молитв. Впрочем, молитвы могли лишь помочь его армии, сильнейшей в Европе. Более, чем боевые действия с извечно отсталыми турками, его занимали детали послевоенного раздела громадной Османской империи[46].