— Лучше некуда. Слепота отступает, наступает прозрение, но поздно, — пошутил Андрей и вдруг понял, что нечаянно сказал горькую правду.

Но Гольдблюм с ходу подхватил:

— Бог всегда дает штаны тем, у кого нет задницы. До завтра!

Андрей провел совещание, надиктовал несколько писем и уложил документы в “дипломат”, чтобы подписать дома (после того, как мать прочитает ему). Танечку такое недоверие оскорбляло, но она тоже понимала: на тонущем корабле законы суровые — женщины первые летят за борт как балласт. Сейчас положение в фирме было сложным: каждый сам решал свою судьбу — остаться, сбежать или выжидать… Андрей чувствовал это и тихо злился, но контролировать ситуацию не мог. Поэтому ко всем своим сотрудникам он относился с недоверием, чтобы не обжечься снова.

Вечером Саша отвез его домой. Андрей понимал, что теперь это его единственный дом, а та пустая квартира — уже спорная жилплощадь. Раздел совместно нажитого…

— Ох, Василиса, Василиса! — сказал он и покачал головой. — Разве я бы тебя не отпустил? Разве сам все не отдал бы?

Саша молча вел машину. Андрей мысленно продолжал воображаемый разговор с Алисой: “Все у тебя было. Ну, какого еще рожна? Не импотент же! Вот если бы ты ослепла, я бы тебя, дуру, никогда не бросил… А ты, месяца не прошло — и раздел совместно нажитого! Какое у нас может быть вообще совместно нажитое? Даже не пришла, не позвонила, сука! Иванова на меня напустила! Ну, хочешь войны — ты ее получишь!”

Мысли его ходили по кругу, и обида, и жалость к себе, и жажда мести смешались в воспаленном мозгу.

— Ты меня плохо знаешь, — прошептал он. — Я сам себя до сих пор не знал…

Машина мягко остановилась. Спор с Алисой, с судьбой, с самим собой так захватил Андрея, что он не помнил и не чувствовал, как поднялся по лестнице и вошел в квартиру.

Мать обняла его и поцеловала. Андрей напрягся. Она никогда не отличалась особой сентиментальностью и даже в детстве редко бывала с ним нежна. Первая мысль, которая мелькнула у него, была: мать все знает — про Алису, про развод… Но как, откуда? Может, Саша проболтался? Или уж действительно: материнское сердце — вещун?

— У нас сегодня гости! — радостно сообщила Анна Алексеевна. — А то сидим с тобой все одни да одни. Смени сорочку…

— Нормальная у меня рубашка! — мрачно ответил Андрей, сдерживая раздражение.

— Ну, как хочешь, — покладисто отозвалась мать. Прокашлялась и зашла с другой стороны: — А какая к нам сегодня девушка придет!

Тут Андрей не выдержал.

— Мама! Сколько раз тебе говорить — никаких гостей! Тем более девушек! Это твой дом, делай в нем, что хочешь, приглашай, кого хочешь, я лично ухожу!

— Куда ты пойдешь?! Саша уже уехал, — начиная закипать, сказала мать и ухватила его за пиджак. — И вообще, это не девушка.

— Оч-чень интересно! — Андрей остановился. — Час от часу не легче! Ты хоть знаешь, кого ты у себя принимаешь — девушек или не девушек? Надо как-то определиться, мать, а потом уже и меня втягивать в ваши игры.

Он хотел задеть мать своими рискованными шуточками и, конечно, этого добился.

— Я пожилой человек! — вспыхнула Анна Алексеевна. — Как ты со мной разговариваешь! Верочка придет! Она училась у меня в начальных классах, а теперь врачом стала. Очень хорошим специалистом, ее уважают на работе!

— И сколько она берет за визит? — желчно поинтересовался Андрей.

Мать взвилась, будто на нее плеснули кипятком.

— Да нисколько она не берет! Это у вас там все за деньги! Потому и живете не по-людски! А жили бы по-божески, и все бы у вас было — и друзья, и жены нормальные, и дети. И мать бы уважали!

— Ты-то по-божески прожила жизнь, — съязвил Андрей. — Креститься на пенсии научилась…

— А это уж тебя не касается, милый мой! — вскрикнула Анна Алексеевна голосом, предвещающим бурю. Известный всем орловский темперамент давал себя знать.

И тут раздался звонок в дверь.

Скандал оборвался, едва начавшись. Мать ткнула сухим острым кулачком Андрея в бок и прошипела:

— Иди в комнату и сядь прилично! И веди себя хорошо! Раз в жизни! Ради матери! В могилу ты меня вгонишь…

Она с улыбкой открыла дверь.

— Наконец-то, Верочка! А я уже волноваться начала. Мы и чай без тебя не стали пить.

Из комнаты раздался шум, звон разбитой тарелки и отчетливый мат — это Андрей наткнулся на расставленный посреди комнаты стол.

В прихожую вошла молодая женщина. В руках у нее был старый докторский саквояж — потертый, с латунными застежками, причем, видно, очень тяжелый — ее тонкая фигурка кренилась набок. Саквояж достался по наследству от отца — известного педиатра.

Верочку нельзя было назвать красавицей. Обыкновенное лицо, добрые серые глаза, пучок русых волос на затылке. Среднего роста, неяркая, неброская. У нее была прелестная фигурка, красивые руки и очень гордая посадка головы на точеной лебединой шейке. Но Верочка мало заботилась о своей внешности и совершенно не умела подать себя. Да и не важно больному, как выглядит доктор. Врач — он и есть врач. Всегда в белом халате.

— Простите, Анна Алексеевна, задержалась… — как школьница, покраснев, извинилась Вера, будто на урок опоздала.

— Проходи, проходи! Будь как дома! Ты ведь часто меня навещаешь, не забываешь старого человека, — громко, театрально произнесла Анна Алексеевна, провожая ее в комнату.

Андрей напряженно сидел на диване и улыбался так, что скулы сводило. Улыбка эта многое говорила матери.

— Ну, садись где хочешь, — ворковала Анна Алексеевна. — Да вот хоть рядом с Андрюшей.

Верочка присела рядом, саквояж, звякнув, звучно шлепнулся на пол. Андрей вдруг почувствовал знакомый запах простеньких духов.

— Мы, кажется, уже знакомы, — уверенно сказал он. — А что за духи у вас? Я весь день пытался вспомнить название…

Вера засмеялась, и он невольно отметил, что смех у нее хороший — искренний, без тени кокетливости.

— Это запах “Детского” мыла, — ответила Вера, и Андрей почувствовал, что она улыбается, узнал ее голос — серебристый и нежный.

— Точно! — сказал Андрей и, наклонившись в ее сторону, невольно уткнулся в ямку между шеей и плечом и глубоко вдохнул… И на мгновение запах чистоты и безмятежного счастья окружил его, и он всем своим существом вспомнил ванночку, сверкающую мыльную пену и теплые надежные руки матери. Как все было просто тогда, понятно и хорошо…

Вера не смутилась и не покраснела, она повернулась и заглянула ему в лицо. Потом твердыми уверенными пальцами врача развернула его голову в удобное для себя положение и заглянула в странно и напряженно блестевшие глаза. Андрей не сопротивлялся.

Мать на кухне звякала посудой.

— Давно у вас этот шрам на виске? — спросила Вера.

— Дед-сифилитик в детстве о печку ударил, — задушевно ответил Андрей. — А давно вы начальную школу у моей матери закончили?

— Лет сорок назад, — в тон ему ответила Вера. — Скоро юбилей. Вы насчет шрама не ответили. Он имеет какое-то отношение к вашему заболеванию?

Андрей тихо, чтобы не услышала Анна Алексеевна, сказал:

— Вера, я понимаю: вы хороший человек, и после работы измеряете давление старой учительнице. Но у меня же не заноза в коленке. Я ослеп. Меня смотрели лучшие офтальмологи мира. А теперь простой врач из районной поликлиники вылечит душевным теплом заблудшего бизнесмена… Может, не будем дурака валять? Давайте чай пить!

Вера закусила губу, помолчала и ответила спокойно, буднично:

— Во-первых, я не простой врач из районной поликлиники. Я вообще не врач. Я кандидат биологических наук, вирусолог. Работаю в Академии наук. С переменой ситуации в нашей стране люди стали выезжать за рубеж и привозить разные экзотические болезни. Наша лаборатория этим и занимается. Где вы были в последний раз?

— В Египте, — сухо ответил Андрей.

— В Египте, — задумчиво повторила Вера. — Знаю. Я там пять лет проработала. На севере или на юге страны?

— На курорте. В Хелуане. В Ниле купался.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: