В Пакистане развито уважение к старикам. Их, впрочем, не очень много: ведь средняя продолжительность жизни тут — 48 лет. Но и сами редкие старики пропитываются неким самоуважением. В одном из поездов, забитом донельзя, я сел на верхнюю полку, на которой почему-то сидело всего лишь двое — парень и старик. Однако, вскоре старик согнал меня и даже улёгся на полке (парень сидел), несмотря на то, что в остальном поезде не то что лежать, но и стоять было негде. Выгнав меня, старик достал сигарету, закурил и ещё увеличил густоту вагонного пространства.

Хотя пакистанцы, казалось бы, ведут антисанитарный образ жизни, едят руками и т. д., — удивительно, но никто не источает запаха пота и грязи. Почти никто не носит носков (менее 1 %): пакистанец скорее купит костюм с галстуком, чем носки. Ходят в основном в шлёпанцах. Босиком ни в Индии, ни в Пакистане почти не ходят (летом ноги обожжёшь — земля горячая!)

Нам в поезде попался англоговорящий человек (едущий из Сиби в Кветту), который спросил нас:

— Интересно, а сколько лет вы не мылись?

Узнав, что мы мылись и стирались несколько дней назад, в Нойде, пакистанец удивился. Вероятно, он подумал: как же быстро белый человек приходит в негодность!

Кстати, англоговорящий пакистанец очень удивился и на нашу попытку безбилетного проезда. По его мнению, в их стране это необычно и карается большим штрафом.

Вечерняя Кветта.

Почти два месяца назад мы впервые попали в этот бесконечно далёкий и чуждый нам город, полный верблюжьих повозок, жуликоватых торговцев, разукрашенных автобусов и шумных моторикш, загаженный, вонючий, недружелюбный. Все старались загнать нас силком в свой «хотель», магазин, чайхану, обменный пункт, чтобы потом, очевидно, надуть и кинуть на деньги. Жители, по десять человек собиравшиеся, чтобы рассмотреть и пощупать нас, были нам неприятны. А эти бесконечные крики с разных сторон улицы: мистер! мистер! «Англоговорящие» любопытные приставалы, со своей регулярной фразой: «Excuse me, mister, which contry you from?» (Извините, мистер, из какой страны вы есть?)

Нищие, калеки, грязные дети, взрослые люди, отправляющие естественные надобности у дверей своих домов… Такой впервые предстала нам Кветта.

А сегодня вечером Кветта стала нашим родным домом. Чистый горный воздух, безумно низкие цены на всё (и никто не пытался обмануть!), великолепные фрукты, весёлые афганцы-торговцы («Мистер, вы ведь из России? помните меня? два месяца назад…"), расписные автобусы и грузовики, всё такое родное, привычное! Мы пошли в чайхану, в которой сидели в прошлый раз, и хозяева уже не удивлялись нашему большому чаю «буль-буль» в литровых кружках, и только тихонько шептались за нашей спиной, вспоминая наши предыдущие визиты. В доме у докторов никого не было, электричество, как всегда, не работало. Мы зашли в тёмный, скрытый от шумной улицы деревьями двор и расположились спокойно на земле, и благополучно уснули в таком близком, привычном и приятном городе Кветте, в центре пакистанской провинции Белуджистан, всего в 6000 километрах от Москвы.

* * *

Хозяева за ночь так и не появились. Проснувшись утром и утопив в колодце во дворе у докторов наше последнее мыло индийского производства, мы собрались и отправились в город. В уже знакомой лавке купили десять (или даже двадцать) лепёшек хлеба и отправились в знакомую нам чайхану. Пока мы с Русланом пили чай, Максим отправился «на дело» — обменять полученные им в пакистанском отеле рупии на более твёрдую валюту. Когда мы ехали туда, два месяца назад, мы меняли доллары по 45–46 рупий; иногда, после долгой и ожесточённой торговли, можно было поднять курс до 47. Мы с Русланом спорили, сидя в чайхане, по какому курсу пройдёт обратный обмен. Зная жуликоватые свойства менял, мы решили, что Максиму придётся отдать 55, а, возможно, и 60 рупий за каждый доллар. Размышляя об этом, мы пили чай и употребляли горячие хлебные лаваши, купленные по прежней цене — 2.5 рупии штука.

Максим вернулся несколько удивлённый. «Не понимаю, где тогда у них маржа?» Оказалось, что «торгаши-жулики» продали ему доллары по 46 рупий. Кроме этого, Максим приобрёл иранские риалы (из рассчёта 5000 за доллар) и даже, как сувенир, афганские деньги — афгани. Мы поняли, что совсем акклиматизировались к Кветте. Вслед за Максом и мы с Русланом провели удачный торговый поход в город, приобретя риалы и афгани у англоговорящего торгаша-афганца.

— It is Taleban money? — уточнил я.

— No, no, Taleban money impossible, fucking Taleban! (нет, нет, талибские деньги — невозможно, проклятые талибы!) — занервничал афганец, и чтобы замять тему, тут же предложил нам гашиш. Мы отказались.

И вот мы втроём идём на выезд из города. На обочине дороги — разнообразные мелкие бизнесмены. Вот продавец очков.

Руслан уже давно имел проблемы с очками. Его запасные очки погибли десять тысяч километров назад, да и текущие тоже еле держались: отвалилась дужка. Регулярный ремонт, проводимый Русланом при помощи скотча, ненадолго улучшал ситуацию. «Окулист на обочине» имел целую выставку, около десяти пар старых-престарых очков, вероятно подобранных на свалке.

Руслан чуть было не купил, но тут же передумал (решил: в Тегеране дешевле), и оставил очкового мастера в печали.

А вот местный букинист. Прямо на тротуаре разложено штук двадцать совершенно разных книг, их роднила только старость и потрёпанность. Но что это? Большой персидско-русский словарь! Библиотечный — из библиотеки города Герат (Афганистан). Почём? — Триста! — Дорого! — Двести! — Давай за сто! — Бери! — Все рады: торговец избавился от тяжёлого, потёртого словаря, видимо не первый год пытался продать, Руслан избавился от становящихся уже ненужными 100 рупий. Мы идём на выезд из города, желая уехать автостопом на иранскую границу, в Тафтан.

Мимо проезжают два бородатых велосипедиста. Оборачиваются. Один из них проводит рукой по бороде и заинтересованно спрашивает, обращаясь ко мне:

— Мослем?

— Йес, — отвечаю я, не задумываясь. Велосипедисты, довольные, удаляются, а я неожиданно замечаю, что уже совсем «пропитался» Пакистаном…

Проходя тысячи километров и общаясь со множеством добрых людей, представителями разных народов и религий, начинаешь чувствовать единство и христианства, и мусульманства, и религии сикхов… Чувствуешь, что все мы верим в одного и того же Бога. Чувствуешь какую-то близость религий и народов. Чувствуешь родство с совершенно разными людьми. Чувствуешь совершенно другой город своим домом.

Город оказался неожиданно длинен. Мои напарники решают стопить прямо в городе, я неохотно соглашаюсь. Через некоторое время мы уже едем в легковой машине в юго-западном направлении. Водитель — как и наши прошлые кветтинские друзья, врач, работающий в местном госпитале, — вывозит нас из города на трассу, хотя ему и не по пути. По дороге англоговорящий доктор жаловался на заполонивших город афганских беженцев:

— Кветта — грязный город, и всё из-за этих афганцев. Эти люди пришли сюда, чтобы только спать, есть и торговать. Больше они ничего не делают. Бандитизм, преступность, наркотики, всё от них.

Мы поневоле вспомнили отношение москвичей к кавказским беженцам…

Дальше транспорта почти нет. Пару километров едем на тракторе. Наконец, застопился автобус, идущий в Нушки. Нушки — маленький городок в ста километров отсюда. Однако не прошло и получаса, как мы остановились. Было 13.30 дня.

Впереди — огромная пробка. Как нам удалось выяснить, ещё с утра местные жители перегородили перекрёсток трёх важнейших дорог, соединяющих Кветту, Карачи и Тафтан. Редкие машины, пытающиеся прорваться, тут же забрасывают камнями.

Мы идём вдоль «пробки». По разным сторонам «баррикады» скопилось, вероятно, несколько сотен машин и не меньше тысячи человек — их пассажиров. Местные полицейские вяло наблюдают за происходящим. На самом перекрёстке — толпа в несколько сотен человек, все мужчины, бородатые, в чалмах, халатах, слушают речь из облезлого динамика-мегафона. Человек, произносящий речь, нам не виден.