Мои дни потекли как тягучая патока, засасывающая меня словно муху. Домашние дела, работа на ферме, снова домашние дела. За несколько недель супруг мне сказал от силы десять слов, от меня кроме кивка и вовсе ничего не требовалось. Раз в неделю он уходил в лес охотиться, эти вечера я проводила с тётушкой. Она немного успокоилась, видя, что никто меня не обижает и даже начала радоваться.

— Смотри как хорошо. Живёшь словно у Христа за пазухой. Не ругается, не обижает — красота.

Но мне было тяжело от гнетущей тишины, в доме, который так отчаянно не хотел становиться моим. Я старалась его немного обжить, расставила вазы с букетами засушенных цветов, которые каждый год готовила с лета, вязала скатерти, шила весёлые полотенца и занавески. Но это всё равно был не мой дом.

Осень в этом году была тёплая, а зима наступила резко, ударив морозами по ещё зеленеющей траве. Казалось, ещё вчера можно было бегать в одной тоненькой куртке, а сегодня пришлось выряжаться в шубу. Я не любила холодные зимы, кроме всех прочих неудобств, мне, как подсобному рабочему, приходилось много трудиться на улице. В один из дней, не задолго до наступления нового года, я весь день провела на улице, а когда пришла домой ноги казались льдом, я даже уже не чувствовала болезненного покалывания.

Всунув их в тёплые тапки, побежала готовить есть, муж должен был скоро прийти. Только через пару часов я смогла добраться до ванной. Забравшись в горячую воду, я долго грелась, но это меня не спасло. На следующий день начался нехороший, хриплый кашель, а ещё через пару дней я утром не смогла встать с кровати, из-за сильной температуры.

Видимо выйдя на кухню и обнаружив отсутствие завтрака, супруг понял, что это не к добру. Недолго думая он возник на пороге, постучав в дверь, но, не дожидаясь ответа. Уж не знаю, как я выглядела в тот момент, но он аж побелел.

— Ася, тебе плохо? — я неопределённо мотнула головой, от чего комната закружилась в демонической пляске. Он подсел ко мне на кровать и аккуратно дотронулся рукой до лба, — Да ты же вся горишь! Почему вчера не рассказала, что плохо себя чувствуешь! Так, я сейчас пойду за врачом и скажу на ферме, что ты больна, — он встал и собирался идти, но обернулся, — пить хочешь? — и, не дожидаясь от меня каких-то действий, продолжил, — сначала я лучше сделаю тебе чай с малиной, а потом уже пойду за врачом и на ферму.

6

Последующие дни мне запомнились плохо. Я то впадала в беспамятство, то приходила в себя. Даже посещение врача прошло для меня как будто в дымке. Мне постоянно что-то мерещилось: родители, тётушка, Филька, какие-то знакомые из села, а то и вовсе супруг. Видения были то не чёткие — размытые, то, до пугающего, реальные.

Привиделась мама, она гладила меня по головушке и говорила:

— Асенька, как же ты так разболелась, тебе надо поправиться. У тебя ещё столько дел! Ты серьёзно больна, но не вздумай сдаваться, борись. Ты сможешь победить болезнь.

А через секунду с той же ясностью я видела, что это не мама, а Герман, и это он почти невесомо касается то макушки то моего лба, на котором лежала повязка пахшая травами:

— Асенька, не вздумай умирать! Ты же, как солнышко! Ты не должна оставлять меня одного! Я только теперь начал жить, только сейчас увидел, что этот мир не сплошная мгла. Помнишь, как ты пела? У тебя был такой голос! Словно звон ангельских колокольчиков! А когда замолчала, мама всегда говорила: «Придёт время, и она снова запоёт — наша соловушка». Когда мы учились в школе, я всегда думал: «Интересно, какой бы сейчас был голос у этой красивой девушки?» — мне чудилось, что моя голова покоилась у него на коленях, и он тихонько нашептывал мне слова своим приятным, бархатным голосом. Его длинные пальцы ласково перебирали мою чёлку. «Какой хороший сон», — думалось мне, — «Как бы было замечательно, если бы он на самом деле был таким».

Через неделю мне полегчало. Я проснулась среди ночи и почувствовала, что жар наконец-то спадает. Как же это было хорошо. Несмотря на слабость, на то, что сама я не могу и пальцем пошевелить, это просто замечательно видеть и понимать, что вот — это реальность, и она никуда не исчезнет. Повернув голову, я увидела мужа, сгорбившегося во сне, на стуле рядом с моей кроватью. Нестерпимо хотелось пить. Ох, как дорого бы я дала за то, чтобы произнести хоть звук в этот момент. Я попыталась пошевелить рукой, но она лишь слегка приподнялась и безвольно упала на кровать, издав тихий шорох. Этого было достаточно, чтобы супруг проснулся. Он взглянул на меня и, увидев осознанность в моих глазах, принялся щупать мой лоб:

— Ну, славу Богу! Температура начала спадать. Как же ты меня напугала, Ася, — в его голосе была теплота человека, который действительно переживал. Мне даже подумалось: «Может видение не было бредом?», но я отмахнулась от этой мысли — глупости. Приоткрыв рот, я попыталась показать, что мне нестерпимо хочется пить, надеясь, что он поймёт мой жест, — пить хочешь? — не разочаровав меня, он вскочив, быстро покинул комнату комнаты. Через открытую дверь сочился вкусный запах какой-то еды. Не прошло и минуты, как Герман вернулся с чашкой чая и небольшой мисочкой супа, от волшебного запаха которого у меня в желудке громко заурчало.

— Супа много нельзя, ты всю неделю почти ничего не ела, мне и напоить-то тебя удавалось с трудом, — предупредил он заметив голод в моём взгляде, и улыбнувшись, присел на кровать, приподняв мою голову, дал мне попить какого-то напитка, — этим отварам меня научила мама, — отвечая на вопрос, отразившийся на моём лице, пояснил он.

Затем он аккуратно и бережно, будто я была хрупка, как стеклянная кукла усадил меня, подоткнув под спину, по меньшей мере, три подушки, сел на стул рядом с кроватью и начал заботливо меня кормить. Он набирал ложку умопомрачительного ароматного супа, заботливо дул на неё и подносил к моим губам. Суп не только обладал фантастическим запахом, он и на вкус был божественен. Я проглотила четыре ложечки и тянулась за следующей порцией, но муж решительно отставил суп и уложил меня:

— А теперь поспи. Тебе надо отдыхать. Нет, пока больше не стоит, — сказал он, проследив за моим взглядом, устремлённым на мисочку с остатками супа, — попозже сделаю ещё, — я с удовольствием облизнула губы, показывая, что было очень вкусно. К сожалению, пока я могла общаться только так, язык жестов он не знал, а писать сейчас у меня не хватало сил, — я рад, что тебе было вкусно. Отдыхай, — я благодарно опустила веки, все эти манипуляции с едой и питьём отняли у меня чуть появившиеся силы.

Проснулась я только утром, супруг не отходил от кровати и спал здесь, сидя рядом со мной на стуле. Позднее зимнее солнце светило своими робкими лучами в окно. Я удивилась, ведь муж обычно в это время уже на ферме, на работе, а сейчас он сидел рядом со мной. При хорошем освещении было видно, его тоже измучила моя болезнь, под глазами залегли тёмные круги — последствие бессонных ночей, лицо осунулось от усталости. Мне стало жаль его, вот ведь как я измотала человека своей болезнью.

Я попыталась сесть, но из-за слабости мои потуги были безуспешны, и только разбудили Германа своей вознёй. Он сонно открыл глаза и улыбнулся. На секунду я вновь увидела того, Германа который был душой любой молодёжной компании нашего села. Но улыбка тут же исчезла с его лица не оставив даже тени:

— Ты с каждым днём выглядишь всё лучше. Это радует. Хочешь, есть? — я попыталась кивнуть, лёжа делать это было абсолютно неудобно.

Он вышел и снова принёс чай и суп. На этот раз мне было разрешено съесть целых шесть ложечек.

— Будешь ещё отдыхать? — я помотала головой, сейчас спать не хотелось, да и лежать тоже. Я сделала слабый жест рукой, как будто пишу, — тебе дать ручку и бумагу? — сообразил он, я кивнула.

— Так будет проще общаться, — написала я, когда он принёс их мне, пальцы плохо слушались, отчего буквы плясали и были похожи на дождевых червячков.

— Я, наверное, пойду, сказал он, прочтя записку, — если тебе что-то понадобится позов… — он оборвал фразу на полу слове, сообразив, что позвать-то я не смогу, — я сейчас что-нибудь придумаю, — он вышел из комнаты, а у меня появилось ощущение, что ему некомфортно со мной в одном помещении. Вот так, даже собственный муж не хочет находиться со мной в рядом, эти мысли разрушили остатки надежды, что мне не померещились его слова о том, как я ему нужна.