— Ты их испекла просто так? — тот счастливый мирок, который окутывал весь наш ужин, пошел трещинами и грозил вот-вот лопнуть, разлетаясь осколками раня всё и вся. Я не представляла, как его спасти.

— Мне с утра показалось, что совершено необходимо сегодня напечь праздничных пирожков, правда, я не знаю, почему у меня возникло это желание.

Прочитав, он повертел листочек.

— И я не знаю почему у тебя родилось это желание. Но я рад, что так получилось. Я давно уже не отмечал свой день рождения. Здоровье не позволяло. Спасибо. Ты меня порадовала, — он не глядя на меня встал и вышел из кухни. А я так осталась сидеть не ведая, что и сказать.

Но долго сидеть не будешь — чай ни барыня какая, надо было убирать со стола, мыть посуду и готовится к завтрашнему, рабочему дню. Закончив дела и сложив все оставшиеся пирожки уже в одну корзинку, накрыв их салфеткой, мне пришла мысль. Я написала записку и поскреблась в дверь комнаты супруга, но мне никто не ответил. Подумав, я решила подсунуть её под дверь.

«Мне очень жаль, что ты не сказал о дне рождения раньше. Я постаралась бы придумать что-то кроме пирогов. Но я очень рада, что мне пришла в голову эта идея. Мне очень ценен сегодняшний вечер, но если бы я раньше знала о празднике, он был бы ещё более дорог моему сердцу». Когда я писала, это, то вдруг поняла, что это действительно правда и я на самом деле очень рада, что моё желание совпало с этим праздником, и если б я знала, воодушевление с которым я готовила, не уменьшилось, а наоборот, только увеличилось. Но как всё это выразить? Слова путались в мозгах, расталкивая друг друга и создавая сумбур который вылился в записку.

Следующее утро ничем не отличалось от других. Я хлопотала на кухне, пока Герман собирался на работу. Мы в тишине позавтракали. Когда я мыла посуду, муж, проходя мимо, коснулся моего плеча своей широкой ладонью и сказал:

— Спасибо.

Что-то в его голосе заставило меня обернуться, но я только успела увидеть его спину в дверном проёме. Он ушел, а я целый день ломала голову, какие же нотки услышала, раз у меня появилось чувство, что он и правда благодарен и рад.

8

Некоторые мысли попадая в нашу голову пролетают не оставляя и следа, а некоторые застревают, как заноза не давая от них отвлечься, но так или иначе жизнь никогда не замедляет свой бег. После того случая с днём рождения в моей голове засела мысль, которая не давала мне покоя: «Что же произошло с супругом? Почему он стал таким?», но ответов я не находила.

Однажды вечером, когда весна уже вошла в свои права, он влетел в дом и громко позвал меня. Я, от неожиданности и испуга, что случилось страшное, уронила сковородку прямо на пол, и то немногое мясо, которое нам выделило Общество и я, собственно говоря, собиралась пожарить, разлетелось по полу. Не думая ни о чём ринулась к входной двери, откуда слышался голос мужа.

Увидев его, я встала как вкопанная, мне показалось, что сердце остановилось. Он сидел в прихожей, стягивая сапоги, а правый рукав его рубашки был багряным от крови.

— Ася, смотри, что я нашел в лесу, — он протягивал мне какую-то коробочку, из которой торчали проводки, не обращая внимания на своё предплечье. Я же не смотрела внимания на протягиваемую мне коробочку и указала на предплечье как бы спрашивая: «Что случилось?». Он только мельком взглянул на себя:

— А, это? Ерунда на сучок напоролся. Но посмотри, что я нашел. Я сейчас попробовал подключить её к батарее. Там такое! Не поверишь! — и хотя его глаза горели, прямо-таки детским восторгом, его рана меня беспокоила больше, чем какая-то пластмассовая ерунда с её неведомым содержимым. Не став дослушивать, кинулась к аптечке, вытащив антисептик и бинты, побежала обратно в гостиную.

Подскочив к супругу, начала стягивать с него рубашку, он пытался сопротивляться, но потом сдался. Когда я раздела его на меня ушатом ледяной воды обрушился шок. Первое, что предстало моему взору, была его грудь. Вся истерзанная и исполосованная шрамами, казалось, что его зашивал не хирург, а какой-то мясник или коновал. Уродливые шрамы пересекали его торс. Я стояла, не в силах отвести взгляд, и, кажется, перестала дышать. Из оцепенения меня вывел его голос.

— Ну что, красавец? Правда? — злобная гримаса исказила лицо мужчины. Я заставила себя отвести глаза от груди и уставилась на руку — зрелище тоже было не самым лучшим, из неровной раны на бицепсе текла кровь. Я принялась обмазывать септиком края, сейчас обработаю её, наложу тугую повязку и к утру она начнёт затягиваться новой кожицей, а к вечеру следующего дня из неё прекратится, сочится сукровица, потом и вовсе она начнёт заживать и можно будет снять повязку. Сосредоточенная работа отвлекала от мыслей о его шрамах, но как он поранился? Ветка? Что же это была за ветка такая? Заточенная что ли? Края раны были ровные, как будто его кто-то сильно полоснул ножом по руке. Но кто у нас может быть способен на такое?

В Обществе не было преступности, не было воров и убийц. Мы знали об их существовании только понаслышке от педагогов. До реформы в деторождении, детей каждый год тестировали и если замечали какие-либо отклонения, забирали в коррекционные школы и Лагеря, там из них выращивали полноценных граждан. Говорят, врачам даже удавалось удалить у них ген, отвечающий за преступное поведение. Но тридцать лет назад рождение детей было не рекомендовано. И постепенно рожать перестали, сейчас если ячейка хотела завести ребёнка, вызывался сотрудник Комитета, который брал специальные анализы у супругов. Потом в лабораториях все данные ДНК объединялись, убирались гены с дефектами, и через пару месяцев у родителей появлялся здоровый и красивый малыш. Не было периода беременности, мешающего труду гражданина, не было излишне скорого и абсолютно не нужного дополнительного старения организма, ребёнок не болел и не требовал излишней опеки, поэтому мать могла через несколько месяцев выходить на работу, а ребёнка отдавать в сад. Ещё среди моего поколения можно было найти рождённых, а не выращенных детей, например мы с Филькой были рождёнными. Возможно, если бы я была выращенная, я бы не онемела и моя жизнь была бы другой. В общем, таких, как я, в нашем селе было не много, даже в те времена не все решались рожать, представляя все трудности связанные с этим процессом.

Поэтому думать, что на моего мужа кто-то напал, было не просто странно, а скорее глупо. Но как же он заполучил рану?

Когда перевязка была закончена, а мой мозг и руки уже не занимала необходимая работа, взгляд опять метнулся на обнаженную грудь мужчины. Мне до боли в сердце, до судороги в сцепленных в замок пальцах было жаль его. Возникло неожиданное желание обнять и пожалеть мужа, в моей всем сочувствующей душе родилось понимание того, сколько ему пришлось пережить, сколько боли перенести. Мы так и сидели в коридоре, он на полу, а я присев на корточки рядом с ним. Я смотрела на его грудь, а он на меня, силясь что-то увидеть в моём лице, возможно, он ожидал, что я почувствую отвращение. Но шрамы не пугали, они лишь завораживали меня. В какой-то момент я не осознано потянулась и коснулась кончиком пальца одного из них. Герман вздрогнул, а я тут же отдёрнула руку, засуетившись, собрала остатки медикаментов и спешно ретировалась унося аптечку. Сердце отбивало бешеный ритм, а голова кружилась от переизбытка кислорода, потому что дышала я быстро и глубоко, даже горло саднить начало. А где-то в глубине живота, сворачивалось в тёплый клубок не ведомое доселе ощущение.

— Ася? — позвал меня супруг, в его тоне скользила какая-то нерешительность, или даже робость, я встряхнула головой, нет, это мне показалось, самоуверенный и резкий Герман не способен на такие эмоции, — может, всё-таки посмотришь на то, что я принёс? Это, правда, очень интересно.

Я вернулась в гостиную, стараясь скрыть нервную и какую-то будоражащую дрожь. Мужчина сидел на диване и прикручивал к принесённой коробочке проводки от батареи.

— Родной аккумулятор окислился, но кислота не попала в прибор, это просто чудо! Я его разобрал и попробовал подсоединить к батарее, и, гляди-ка, заработал! Это же камера! Старая — престарая! Но то, что я там увидел! Ох! Иди! Садись сюда! — он похлопал по дивану, рядом с собой не отрывая взгляда от внутренностей прибора. Я села. Еще не много поколдовав, он открыл на корпусе меленький экран, — смотри!