– А разве для этого не поздновато? – подстрекаю я. – Готовясь к завтрашней премьере, мы целый месяц рекламировали шоу по всему городу. Разве программа не должна была давным-давно устояться?

Я прячу улыбку, видя, как вспыхивает Жак. Его темные глаза выразительны, но не выдают истинных чувств, а черные волосы зачесаны назад и завиваются у воротника элегантного костюма. Жак переехал в США несколько лет назад, желая ускорить продвижение своих французских артистов и зацепиться в процветающей американской индустрии развлечений.

– Не будь такой вредной, дорогая. – Мама отмахивается от меня легким движением руки и переключает внимание на Жака. – Итак, какой номер лучше всего добавить? Хм-м...

Я откидываюсь на спинку кресла и закипаю от злости, наблюдая, как француз потягивает мой чай. Пальцы начинают подрагивать, и я хватаю со стола колоду карт. Перетасовка успокаивает.

– Нам не нужен еще один медиум или менталист, – продолжает мама, не дожидаясь ответа. – Может, фокусник? Или нет, почему бы нам не попробовать что-то совсем иное?

На ней красный халат-кимоно с вышивкой и королевские домашние туфли. Я замечаю, насколько безупречен ее макияж. Мама наверняка знала, что импресарио заглянет этим утром.

Жак одобрительно кивает:

– Блестяще. Я тоже думаю, что фокусник ни к чему. Мы же не хотим, чтобы кто-то составил Анне конкуренцию, хотя я видел не слишком много магов, на это способных.

Мама хмурится, но Жак этого не замечает. Он должен был сказать, мол, не хочет, чтобы кто-то составлял конкуренцию ей. Она ведь «гвоздь программы» и очень ревностно охраняет этот статус. И судя по морщинам на ее лбу, Жак только что придал моей роли в шоу слишком большое значение, и маму это не устраивает.

– Может, нам стоит пригласить молодого певца? – продолжает агент, по-прежнему не замечая своей бестактности. – А после него могли бы выступить какие-нибудь танцоры. Подарим зрителям немного новых ощущений. Главное не переборщить. Мы же не хотим, чтобы они стали беспокойными.

– У вас есть кто-нибудь на примете? – спрашиваю, пытаясь отвлечь маму от комментария Жака, хотя в глубине души и удовлетворена тем уважением, что он выказал моему мастерству.

Он решительно кивает. Ну конечно! Меня накрывает волной раздражения. Он умело подводит маму к тому, что это ее идея, хотя сам уже давно все распланировал. Наверняка все было придумано еще несколько недель назад.

– Недавно я подписал контракт с начинающим певцом и знаю танцевальную труппу, которая ищет работу.

– Чудесно.

Мать царственно откидывается на кушетке, ее глаза светятся, когда они с Жаком начинают обсуждать нашу предстоящую премьеру, и недавняя ошибка француза прощена.

Надо отдать маме должное: она проделала долгий путь от маленькой Мэгги Моше из венгерского городка Эгер до мадам Маргариты Эстеллы Ван Хаусен. В течение многих лет судьба то возносила нас на вершину, то сбрасывала вниз, но мама никогда не теряла стальной выдержки. И неважно, где она находилась – в дешевом пансионе на Среднем Западе или в гостиной какого-нибудь богача, – Маргарита Ван Хаусен всегда казалась царственной, загадочной и абсолютно непринужденной.

Я бы восхищалась ею, не будь она моей матерью.

Жак наливает себе еще чая и окидывает нас доброжелательной улыбкой:

– Я сегодня же все подготовлю. Вы с Анной готовы к успеху?

Мама приподнимает уголки губ:

– Конечно, как всегда.

Жак поворачивается ко мне:

– А ты, Анна?

– Анна готова с самого рождения.

Мои губы сжимаются, когда мать говорит за меня. Как будто я сама не в состоянии за себя ответить.

Она вставляет в длинный черный мундштук еще одну сигарету и наклоняется к Жаку, чтобы тот ее зажег. Когда вспыхивает огонь, взгляд матери сосредотачивается на мне.

– Вчера вечером у нас с Анной состоялся интересный разговор.

Я начинаю ерзать, мои шея и плечи напрягаются. Именно меня сейчас накажут за бездумное высказывание Жака.

– В самом деле? – Жак переводит взгляд от меня к маме, словно чувствуя царящее напряжение.

– Да. Похоже, нашей Анне наскучили частные сеансы.

Наскучили? Это слово даже приблизительно не описывает мое отношение к сеансам. Я ненавижу обманом вытягивать деньги из невинных людей, убитых горем. Но стоит мне попытаться объяснить маме свои чувства, сказать о том, что, возможно, мы должны отказаться от сеансов и просто выступать на сцене... и вот, что я получаю взамен.

Жак хмурится, его шелковистые усы опущены вниз.

– Но я думал, мы все согласились с тем, что несколько частных сеансов в месяц только повысят ваш статус. – Он поворачивается ко мне, и его брови сдвигаются еще сильнее. – Выступая с шоу и устраивая сеансы, вы в шаге от того, чтобы сколотить целое состояние.

Мы еще не провели ни одного частного выступления, с тех пор как приехали в Нью-Йорк, и я наслаждалась этой передышкой. Но завтра вечером, после премьеры в театре, должен состояться наш первый сеанс, и от этой мысли у меня внутри все сжимается.

– Я ей сказала то же самое, но дети бывают такими неблагодарными, – говорит мама, глядя на меня.

Я опускаю глаза.

Жак скрещивает свои длинные ноги, и я пристально рассматриваю его полосатые брюки – лишь бы не встречаться с матерью взглядом.

– Возможно, Анна хочет получать больший процент от прибыли?

Я скорее чувствую, чем слышу, как мама гневно шипит. Я вскидываю голову и встречаюсь глазами с Жаком:

– Мама в курсе всего, и будь это так – я бы ей сообщила.

Несколько долгих напряженных мгновений мы сверлим друг друга взглядами.

Пока мама не нарушает тишину:

– Разумеется, сообщила бы. Мы делимся с Анной всем. Кроме того, она отвечает за наши финансы с двенадцати лет. Я доверяю ей безоговорочно.

Неправда. И мы обе это знаем. Не думаю, что моя мать всецело доверяет хоть кому-нибудь.

Жак прокашливается:

– Тогда, может, Анна хочет большего участия в шоу? Это было бы неудивительно, учитывая...

Он приподнимает брови, и я качаю головой, окидывая его свирепым взглядом. Жак хотел сказать: учитывая, кто мой отец. Или, по крайней мере, тот, кого мама называет моим отцом. Но несмотря на желание исполнять более сложные фокусы, я не хочу большей роли в шоу матери. Я хочу... Честно говоря, даже не знаю, чего. Но вряд ли единственный возможный вариант – провести всю жизнь, выполняя старые трюки (а большего мне точно не позволят) и помогая матери на сцене.

Мама улыбается одними губами:

– Да, конечно...

Затем еще раз пожимает хрупкими плечами, отчего у меня начинает сосать под ложечкой.

Быть осторожной рядом с моей матерью – это уже образ жизни, но на сей раз я тем более должна держать ухо востро.

Все следующее утро я стараюсь держаться поближе к матери, несмотря на так и не утихшую злость. Прежде у меня никогда не было видений о собственной жизни – только о чудовищных событиях, происходящих по всему миру. Не знаю, что это значит, но одного воспоминания об испуганном лице мамы достаточно, чтобы изменить свой привычный распорядок и не спускать с нее глаз.

День проходит в приготовлениях. Мама любит принимать ванну и собираться в тишине, поэтому я стараюсь ее не тревожить. К моменту, когда Жак присылает блестящий лимузин «Линкольн», чтобы отвезти нас в театр, мы уже полностью готовы. На маме вечернее расшитое бисером платье в египетском стиле с коротким рукавом, а на мне – прелестная шелковая туника с заниженной талией и длинными широкими рукавами. Они крайне важны для большинства моих фокусов – такой фасон не только скрывает различный реквизит, но и отвлекает внимание. Сегодня вечером наши головы украшают повязки с перьями – мама настояла. Как и на том, чтобы мы подкрасили глаза, что зрительно их увеличит и придаст загадочности.

Я удобно устраиваюсь на чудесном кожаном сиденье автомобиля и на какое-то время забываю о нервных спазмах в животе. Знаю, что буду в порядке, как только окажусь на сцене, но сегодняшнее выступление для нас очень важно.